Наглядными образцами поразительно контрастного поведения выступают Германия и Япония после Второй мировой войны. Правительства обеих стран несут ответственность за развязывание этой войны; тут уже нельзя говорить, что отчасти справедливо для Германии накануне Первой мировой войны, будто противники должны разделить с Германией бремя ответственности за начало военных действий. В ходе Второй мировой Германия и Япония творили разнообразные зверства, а народы обеих стран в итоге жестоко пострадали. Но отношение Германии и Японии к этим реалиям оказалось полностью противоположным. От Германии, пожалуй, можно было бы ожидать жалости к себе, оплакивания миллионов погибших немцев (включая всех тех, кто стал жертвой союзных бомбежек немецких городов; эти бомбежки, к слову, трактовались бы как военные преступления, не выиграй союзники войну), скорби по миллиону немок, изнасилованных советскими солдатами[110], тоски по обширным немецким территориям, отторгнутым от страны после войны. Вместо этого Германия публично признала нацистские преступления, в немецких школах ученикам стали рассказывать об ответственности Германии за войны прошлого, страна наладила отношения с Польшей и с прочими жертвами ее былой агрессивности. А вот Япония в целом продолжает отрицать свою ответственность за развязывание войны; очень многие японцы считают, что США каким-то образом обманули Японию, заставили напасть на Перл-Харбор и тем самым втянули в войну; совершенно игнорируется тот факт, что Япония сама затеяла большую необъявленную войну против Китая четырьмя годами ранее. Япония также продолжает отказываться от ответственности за преступления японских солдат, измывавшихся над мирными китайцами и корейцами и над военнопленными. Вместо признания прошлого Япония сосредоточилась на жалости к себе как жертве атомной бомбардировки и не хочет откровенного разговора о том, что могло бы произойти, не будь эти бомбы сброшены. Отрицание, виктимизация себя и жалость к себе продолжают отравлять отношения Японии с ее могущественными соседями, Китаем и Кореей, что в перспективе чревато большими рисками для страны.
3. Возведение забора / выборочные изменения
Все шесть стран, которые я обсуждал в главах со 2-й по 7-ю как примеры преодоления кризисов, осуществляли выборочные изменения. Две страны, для которых я обсуждаю происходящие в данный момент изменения (Япония и США), делают это прямо сейчас, причем Япония активнее, чем США. Все указанные страны изменили или обсуждали изменения конкретных политических стратегий; прочие вопросы национальных политик не обсуждались. Особенно поучительный контраст между тем, что изменилось, а что нет, олицетворяют примеры Японии эпохи Мэйдзи и Финляндии. Япония принялась изучать Запад – в политической, правовой, социальной, культурной и иных сферах. Но в каждой области Япония отнюдь не рабски копировала Запад; нет, она выясняла, какая из многочисленных доступных западных моделей является наиболее подходящей для страны, и модифицировала эту модель под японские обстоятельства. В то же время другие базовые стороны японского общества оставались в целости, в том числе обожествление императора, традиционная письменность и многие аспекты японской культуры. Точно так же Финляндия изменяла себя за счет постоянного политического диалога с коммунистическим Советским Союзом, отчасти жертвуя свободой действий и постепенно превращаясь из преимущественно сельской в современную индустриально развитую страну. В то же время Финляндия оставалась либеральной демократией и сохраняла гораздо больше свобод, нежели другие европейские страны по соседству с бывшим Советским Союзом (ныне Россией). Итоговые «несоответствия» поведения финнов западным образцам подвергались суровой критике со стороны тех, кто не мог или не хотел признавать жестокие реалии географического положения Финляндии.
4. Помощь других народов
Фактор помощи от других, весьма важный для индивидуальных кризисов, играет как положительную, так и отрицательную роль при разрешении большинства общенациональных кризисов, которые мы обсуждали. Разнообразная западная помощь, от отправки советников в Японию и разрешения построить опытный образец линейного крейсера на западных верфях, была важна для Японии эпохи Мэйдзи в ходе выборочной вестернизации. Экономическая помощь США имела значение для военных правительств Чили и Индонезии, стремившихся восстановить экономику своих стран после переворотов 1973 и 1965 годов соответственно, а также для восстановления Японии и Германии после разрушений Второй мировой войны. Австралия сначала полагалась на Великобританию, а затем на США в обеспечении собственной безопасности. С другой стороны, правительство Альенде в Чили пало вследствие прекращения американской помощи и санкционного давления на чилийскую экономику; Веймарская республика в Германии после Первой мировой войны стала жертвой военных репараций в пользу Великобритании и Франции. Для Австралии шок от британской капитуляции в Сингапуре и от лишения страны преференциального таможенного статуса вследствие британских переговоров с ЕЭС обернулся поисками новой национальной идентичности. Особняком стоит Финляндия периода Зимней войны с Советским Союзом, когда все ее потенциальные союзники не смогли или не решились предоставить столь желанную военную помощь. Этот жестокий опыт стал основой финской внешней политики после 1945 года: осознав, что Финляндия не может рассчитывать на помощь других государств в случае нового конфликта с Советским Союзом, страна вместо этого стала налаживать и развивать партнерские отношения с СССР – ради укрепления финской независимости.
5. Использование других стран в качестве образцов
Образцы зачастую чрезвычайно полезны для преодоления индивидуальных кризисов, и точно так же они значимы, причем как в позитивном, так и в негативном отношении, для большинства стран, рассматриваемых в данной книге. Заимствование и видоизменение западных образцов было крайне важно для трансформаций эпохи Мэйдзи в Японии, как и, пусть в меньшей степени, для Японии после Второй мировой войны, когда страна снова заимствовала и модифицировала навязанные ей некоторые американские образцы демократического управления. Военные диктатуры Чили и Индонезии перенимали американские модели (или то, что они воспринимали как американские модели) свободной рыночной экономики. Австралия на протяжении большей части своей истории до Второй мировой войны активно ориентировалась на британские образцы, а затем стала все чаще их отвергать.
Кроме того, среди наших стран обнаруживаются два примера фактического или неявного отказа от следования образцам. У Финляндии не было образца в виде какого-либо другого соседа СССР, которому удалось бы сохранить независимость при одновременном удовлетворении ряда советских требований; в сочетании этих условий и состояла суть политики «финляндизации». Осознание финнами уникальности своего положения отражено в известном высказывании президента Кекконен: «Финляндизация не предназначена для экспорта». Примером неявного отказа от следования образцам предлагают сегодня США, где вера в американскую исключительность перерастает в широко распространенное убеждение, будто Америке нечему учиться у Канады или у западноевропейских демократий, будто можно пренебречь их опытом решения проблем, возникающих в каждой стране (вопросы здравоохранения, образования, иммиграции, пенитенциарной системы и безопасной старости); хотя большинство американцев недовольно нашими текущими политиками по этим вопросам, но мы по-прежнему отвергаем необходимость изучения канадского и западноевропейского опыта.
6. Национальная идентичность
Из дюжины прогностических факторов для индивидуальных кризисов часть легко трансформируется в факторы общенациональных кризисов. Не поддается такой трансформации индивидуальный признак «силы личности», вместо которого предлагается сопоставимая национальная характеристика – чувство национальной идентичности.
Что такое национальная идентичность? Это общая гордость теми достижениями, которые характеризуют нацию и делают ее уникальной. Имеется множество источников национальной идентичности, в том числе язык, военные победы, культура и история. Эти источники различаются от страны к стране. Например, Финляндия и Япония обладают уникальными языками, на которых не говорят больше нигде и которыми эти нации обоснованно гордятся. Наоборот, чилийцы говорят на том же языке, что и большинство других народов Южной и Центральной Америки, но, как ни парадоксально, превращают данный факт в уникальную идентичность: «Мы, чилийцы, отличаемся от всех прочих испаноговорящих латиноамериканских стран нашей политической стабильностью и демократическими традициями. Мы больше похожи на европейцев, чем на латиноамериканцев!» Военные победы вносят большой вклад в национальную идентичность некоторых стран: Финляндии (Зимняя война), Австралии (Галлиполи), США (Вторая мировая война), Великобритании (множество войн, из недавних – Вторая мировая война и конфликт из-за Фолклендских островов). Во многих странах национальная гордость и идентичность опираются на культуру: например, в Италии подчеркивается историческое превосходство в искусстве и современное превосходство в кулинарии и дизайне, британцы гордятся своей литературой, а немцы – музыкой. Многие страны славят собственные спортивные достижения. Великобритания и Италия вдобавок черпают силу в истории и памяти о мировом значении страны – в случае Италии имеется в виду Римская империя 2000-летней давности.
Из наших семи стран общее чувство национальной идентичности присутствует в шести. Исключение составляет Индонезия, где национальная идентичность слабее. Я не критикую индонезийцев, а просто фиксирую очевидный факт: Индонезии как единой и независимой страны до 1949 года не было, даже в колониальном прошлом ее удалось более или менее объединить лишь приблизительно к 1910 году. Поэтому не удивляет то обстоятельство, что в Индонезии хватает сепаратистов и мятежей за отделение. Впрочем, индонезийская национальная идентичность в последнее время быстро крепнет, благодаря распространению объединяющего индонезийского языка, утверждению демократии и активному вовлечению граждан в управление страной.