Финляндия игнорировала, скажем так, советскую проблему, пока ей не пришлось осознать жестокую реальность вследствие соседской агрессии 1939 года. Но с 1944 года финны вполне обходились без прямых военных угроз своей стране: их внешняя политика отныне была направлена на постоянное предвосхищение и предотвращение советского давления.
В Чили политика Альенде стала реакцией на хроническую поляризацию общества, а вовсе не на внезапный кризис, поэтому Альенде не только стремился решить текущие проблемы страны, но и предугадывал новые проблемы в будущем. Напротив, чилийские военные организовали заговор и устроили переворот в ответ на, как им казалось, острый кризис, спровоцированный заявлениями Альенде о намерении превратить Чили в марксистское государство.
В Индонезии тоже наблюдались оба варианта ответа. Сочувствовавшие коммунистам армейские офицеры затеяли переворот, чтобы опередить ожидавшиеся расправы со стороны генералов-антикоммунистов. Индонезийская же армия в целом отреагировала, по-видимому, на переворот и октябрьский кризис 1965 года; при этом имеются веские основания подозревать, что военные предвидели переворот и подготовились к нему заранее.
Послевоенная Германия дает сразу два выдающихся в современной истории примера, когда страна предвосхищает события, а не реагирует на кризис. Программа канцлера Конрада Аденауэра по созданию Европейского сообщества угля и стали, с последующим учреждением экономических и политических структур, из которых выросли общеевропейский рынок и Европейский союз, явно принималась в стремлении предотвратить кризис и даже не допустить его возникновения (см. главу 11). Пережив ужасы Второй мировой войны, Аденауэр и прочие европейские лидеры желали избежать Третьей мировой и объединить Западную Европу, чтобы впредь западноевропейские страны не захотели и не смогли нападать друг на друга. А Ostpolitik[112] Вилли Брандта оказалась отнюдь не реакцией на кризис в отношениях с Восточной Европой (см. главу 6). У Брандта не было насущной потребности признавать Восточную Германию и остальные коммунистические режимы Восточной Европы, не было жизненной необходимости официально объявлять, что Германия принимает послевоенное отторжение своих восточных территорий. Но Брандт сделал это, опережая потенциально неблагоприятное развитие событий, и тем самым заложил основу воссоединения двух Германий, когда таковое станет возможным (в итоге все именно так и произошло).
Япония сегодня вроде бы решает сразу семь основных проблем, но фактически отказывается принимать какие-либо внятные меры по каждой из них. Сумеет ли она справиться с этими проблемами посредством неспешных изменений, как сделала послевоенная Австралия, или понадобится очередной внезапный кризис, чтобы вынудить Японию действовать энергичнее? Да и США сегодня не предпринимают решительных действий по устранению наших важнейших проблем (не считая немедленной реакции на нападение на башни Всемирного торгового центра в виде вторжения в Афганистан и реакции на предположительное обнаружение оружия массового уничтожения в Ираке в виде вторжения в Ирак).
Получается, что в четырех случаях из семи, обсуждаемых в данной книге, правительствам потребовался кризис, чтобы побудить к действию, а в двух текущих случаях не предпринимается никаких сколько-нибудь решительных действий для предотвращения приближающихся кризисов. Но, когда кризис наступал, Япония эпохи Мэйдзи, Финляндия, Чили и Индонезия приступали к реализации программы изменений, рассчитанной на годы и десятилетия вперед, причем им уже не требовалось дальнейших кризисов, чтобы сохранить мотивацию к переменам. У нас имеются примеры активных действий по предотвращению кризисов (Индонезия и Германия), а также по усугублению кризиса (Чили). И, конечно, все правительства постоянно пытаются спрогнозировать будущее, чтобы разрешить менее острые существующие или ожидаемые проблемы.
Потому ответ на вопрос «Нужен ли кризис, чтобы государство занялось масштабными выборочными изменениями?» аналогичен ответу на тот же вопрос применительно к индивидам. Мы, люди, непрерывно решаем текущие проблемы или предвидим их возникновение. Иногда мы предполагаем, что нам предстоит столкнуться с особенно крупной проблемой, и пытаемся решить ее заблаговременно. Но в государствах, как и среди людей по отдельности, присутствуют инерция и сопротивление, которые требуется подавлять. Когда вдруг случается что-то по-настоящему скверное, это стимулирует нас сильнее, чем медленное нарастание проблем, и сильнее, чем угроза такого скверного происшествия в будущем. Мне вспоминается в этой связи высказывание Сэмюэла Джонсона: «Смею сказать, сэр, когда человек знает, что его повесят через две недели, это изрядно способствует сосредоточенности ума».
Без лидеров никуда?
Другой вопрос, который я часто слышу, когда речь заходит об общенациональных кризисах, касается давнего исторического спора о том, оказывают ли национальные лидеры существенное влияние на ход истории или история всякой страны складывалась бы точно так же, независимо от того, кто возглавлял эту страну в конкретный период. С одной стороны, имеется так называемая теория «великих людей», которую выдвинул британский историк Томас Карлейль (1795–1881), утверждавший, что историю творят герои, такие люди, как Оливер Кромвель и Фридрих Великий. Аналогичные взгляды до сих пор распространены среди военных историков, склонных превозносить действия полководцев и политиков военного времени. С другой стороны, можно вспомнить Льва Толстого, который говорил, что политики и полководцы оказывают минимальное влияние на ход истории. Чтобы подчеркнуть это обстоятельство, Толстой в своем романе «Война и мир» приводил вымышленные отчеты о сражениях, когда генералы отдавали приказы, но эти приказы не имели фактического отношения к тому, что на самом деле происходило на поле боя[113].
Та точка зрения, что ход истории зависит от множества деталей, а не от решений конкретных политиков и прочих «великих людей», в настоящее время является едва ли не общепринятой среди историков. Часто можно услышать, что тот или иной лидер выглядит влиятельным всего-навсего постольку, поскольку он (или она) проводит политику, соответствующую мнениям, уже господствующим в обществе; что в противном случае может показаться, что те или иные политики становятся великими благодаря возможностям, которые открываются перед ними, а вовсе не в силу выдающихся личных качеств (нередко в пример приводятся американские президенты Джеймс Полк и Гарри Трумэн[114]); что лидеры в состоянии лишь выбирать из ограниченного набора опций, определяемого другими историческими факторами. Промежуточное положение между теорией «великих людей» и отрицанием роли лидеров занимает концепция немецкого социолога Макса Вебера (1846–1920), который утверждал, что определенный тип лидеров, а именно так называемые харизматические лидеры, порой может менять ход истории при некоторых обстоятельствах.
Эта дискуссия продолжается по сей день. Каждый историк склонен придерживаться того или иного априорного убеждения, опираясь, скажем так, на принцип, а не на какой-то прагматический способ оценки эмпирических данных, и распространять свою точку зрения на все исследования. Например, все биографии Гитлера пересказывают, разумеется, основные, ключевые события его жизни. Но сторонники теории «великих людей» взаимосвязывают эти события, делая вывод, что Гитлер был необычайно эффективным и порочным лидером, который вверг Германию в катастрофу, а при другом лидере страна бы ее избежала. Противники теории «великих людей» излагают те же события, подчеркивая, что Гитлер просто озвучивал и воплощал пожелания немецкого общества того времени. Этот спор невозможно разрешить посредством изучения нарративов и отдельных тематических исследований.
Многообещающим подходом видится недавно проведенный анализ, объединяющий три характеристики: большую выборку исторических событий (многих или даже всех) определенного типа; использование «натурных исторических экспериментов», то есть сопоставление аналогичных исторических траекторий, при которых определенное событие произошло или не произошло (я приведу два примера ниже); и количественное измерение результатов. Две отличные работы с изложением данной методологии были опубликованы Бенджамином Джонсом из Северо-Западного университета и Бенджамином Олкеном из Массачусетского технологического института.
В своей первой статье Джонс и Олкен спрашивают, что происходит с темпами роста национальной экономики, когда лидер страны умирает от естественных причин, и чем происходящее в этом случае отличается от последствий событий, когда он продолжает жить? Данное сравнение выступает натурным экспериментом по проверке эффекта смены руководства. Если теория «великих людей» верна, тогда смерть лидера с немалой вероятностью приведет к изменениям темпов экономического развития – они либо замедлятся, либо ускорятся, в зависимости от того, была ли политика этого лидера позитивной или негативной соответственно. В свою базу данных Джонс и Олкен внесли все случаи мировой истории, когда национальный лидер умирал на посту от естественных причин, с 1945 по 2000 год. В выборке 57 примеров: в основном причиной смерти становились сердечный приступ или рак, также имеются несколько авиакатастроф, гибель в море, падение с лошади, пожар и сломанная нога. Эти события действительно образуют диапазон случайных пертурбаций: экономическая политика лидера никак не сказывается на вероятности того, что этот лидер может случайно утонуть. Как оказалось, темпы экономического роста чаще всего изменяются именно после смерти от естественных причин (от старости или болезни). Это подсказывает, что в среднем по многим случаям лидерство и вправду влияет на экономическое развитие.
Во второй статье Джонс и Олкен спрашивают, что происходит, когда лидер не умирает от естественных причин, а погибает от насилия? Конечно, убийства вовсе не являются случайными событиями: ведь на них решаются при определенных условиях (например, когда граждане недовольны низкими темпами экономического роста). Потому Джонс и Олкен сравнивают удачные покушения с неудачными попытками, когда пули пролетали мимо. В результате обнаруживается следующее: национальные политические условия могут определять частоту покушений, но не влияют на цель убийц. База данных включает 298 покушений на национальных лидеров, с 1875 по 2005 год: 59 успешных и 239 неудачных. Как выяснилось, удачные попытки намного чаще, нежели неудачные, приводили к изменениям национальных политических институтов.