В обоих исследованиях эффект смерти лидера был сильнее в случаях смерти авторитарных лидеров, чем в случаях смерти демократических лидеров, и сильнее для «самодержавных» автократов, чья власть не ведала ограничений, чем для автократов, вынужденных учитывать мнение парламента или политических партий. Словом, мы получили ожидаемое подтверждение: сильные лидеры с неограниченной властью оказывают большее воздействие (позитивное или дурное), нежели лидеры с ограниченной властью. Таким образом, эти исследования согласуются с общим выводом: иногда лидерство и вправду имеет значение. Но все зависит от конкретного лидера и от конкретной политики.
Давайте теперь соотнесем эти натурные эксперименты по природе лидерства с семью странами, обсуждаемыми в данной книге. Моя цель состоит в том, чтобы определить, соответствуют ли наши лидеры моделям, описанным Джонсом и Олкеном, и понять, какие дополнительные вопросы тут могут возникнуть. Истории наши семь стран предлагают следующие выводы по их руководству.
В Японии эпохи Мэйдзи не было доминирующего лидера: сразу несколько лидеров проводили общую политику.
В Финляндии политические лидеры и граждане были практически единодушны в стремлении сделать все возможное, чтобы отразить советскую агрессию. (Порой, правда, отмечают, что военное искусство фельдмаршала Маннергейма и политические навыки президентов Паасикиви и Кекконена, сумевших заручиться доверием Советского Союза после войны, положительно сказались на судьбе Финляндии.)
В Чили Пиночета даже его коллеги-генералы считали человеком весьма решительным и чрезвычайно жестоким, приверженным борьбе за власть и нисколько не сомневавшимся в выборе экономической политики.
В Индонезии Сукарно и Сухарто оба воспринимались как решительные лидеры, в отличие от последующих президентов.
В послевоенной Германии Вилли Брандт, как часто утверждают, сыграл уникальную роль в изменении прежней внешней политики правительства, признав восточноевропейские коммунистические режимы и новые границы; тем самым он сделал возможным в перспективе воссоединение двух Германий. Если обратиться к более ранним временам, Бисмарка, императора Вильгельма II и Гитлера регулярно упоминают в качестве примеров уникальных лидеров, которые изменяли страну – к лучшему или к худшему.
В Австралии не было ни одного доминирующего лидера. Ближайшим кандидатом на эту роль видится премьер-министр Гоф Уитлам с его программой реформ, но сам Уитлам признавал, что его реформы были «признанием уже свершившегося».
В Соединенных Штатах Америки президенту Франклину Рузвельту приписывают постепенную подготовку страны к участию во Второй мировой войне против воли американских изоляционистов (к которым, возможно, изначально относилось большинство американцев) и превозносят его за усилия по преодолению Великой депрессии. В американской истории XIX столетия особую роль, как считается, сыграл президент Линкольн в годы гражданской войны.
Если коротко, наши семь стран предлагают в качестве образца девятерых лидеров (шесть автократов и три демократа), чаще всего воспринимаемых как лидеры, без которых не случилось бы перемен. В других странах, помимо тех семи, что обсуждаются в данной книге, к таким лидерам чаще причисляют Уинстона Черчилля (Великобритания), Владимира Ленина и Иосифа Сталина (Советский Союз), Мао Цзэдуна (Китай), Шарля де Голля (Франция), Камилло де Кавура (Италия) и Махатму Ганди (Индия). Значит, у нас имеется шорт-лист из 16 имен тех, кто будто бы определял развитие своих стран. Из этих 16 человек 11 правили автократически и только пятеро – демократически. На первый взгляд, наш результат, похоже, соответствует гипотезе Джонса и Олкена о большем влиянии автократических лидеров. Но мы не располагаем сводной таблицей свершений всех автократов и демократических лидеров по всему миру за указанный промежуток времени, поэтому нельзя сказать, представлены ли оба типа лидеров пропорционально.
Наша небольшая выборка побуждает выдвинуть два соображения, истинность которых полезно проверить той же методикой, какой пользовались Джонс и Олкен, то есть набрать достаточное количество исходных данных, провести натурный эксперимент и оценить количественный итог.
Одно соображение связано с тем фактом, что среди демократических лидеров, которых чаще всего называют влиятельными (Рузвельт, Линкольн, Черчилль и де Голль), трое добились наилучших и наибольших результатов в военное время. Почти все президентство Линкольна пришлось на американскую гражданскую войну. Черчилль, Рузвельт и де Голль трудились и в военное, и в мирное время, но минимум двое из них, если не все трое, считаются именно эффективными военными лидерами (Черчилль как премьер-министр в 1940–1945 годах, но не как премьер-министр в 1951–1955 годах; де Голль как генерал, а затем президент в период восстания в Алжире в 1959–1962 годах; и Рузвельт после начала Второй мировой войны в Европе в 1939 году, а также во время Великой депрессии). Эти результаты соответствуют наблюдению Джонса и Олкена, что лидеры оказывают тем больше влияния, чем меньше ограничений на их власть: демократические лидеры добивались весомых достижений в военное время.
Другое соображение, вытекающие из наших данных, состоит в том, что лидеры приобретают наибольшее влияние в условиях, когда они сталкиваются с сильным противодействием (не важно, при демократии или при автократии), с оппозицией, требующей совершенно другой политики, в ситуациях, когда они в конечном счете побеждают благодаря, как правило, осторожным и последовательным шагам. Примерами могут служить премьер-министр Пьемонта Кавур и канцлер Пруссии Бисмарк, которые постепенно сумели объединить Италию и Германию соответственно, преодолев сильное сопротивление иностранных держав, граждан итальянских и немецких княжеств и даже собственных монархов; Черчилль, напомню, убедил первоначально расходившийся во мнениях британский военный кабинет отвергнуть предложение лорда Галифакса по заключению мира с Гитлером, а затем уговорил американцев считать первоочередной задачей войну против Германии, а не войну с Японией (исходно как раз Япония была мишенью для США после нападения на Перл-Харбор); Рузвельт постепенно готовил США к участию во Второй мировой войне вопреки настояниям американских изоляционистов; де Голль постепенно убеждал своих соотечественников и алжирцев согласиться на мирные переговоры, призванные решить вопрос о независимости Алжира; Сухарто исподволь оттеснял популярного президента и «отца Индонезии» Сукарно; а Вилли Брандт уговаривал западных немцев смириться с суровыми реалиями и признать утрату большей части бывшей немецкой территории, несмотря на ожесточенное сопротивление партии ХДС, которая до этого непрерывно управляла Западной Германией на протяжении двух десятилетий.
Эта книга представляет собой первый шаг в реализации программы сравнительного исследования национальных кризисов – мы исследовали небольшую выборку государств нарративными методами. Возможно ли расширить границы исследования и углубить наше понимание описанных процессов? Предлагаю два способа: увеличить масштабы выборки и ввести в нее фактор случайности, а также предпринять более строгий анализ, что позволит преобразовать результаты и гипотезы из словесной формы в операционализированные переменные.
Что касается выборки, наш набор государств для рассмотрения не только чересчур мал; его элементы подобраны вовсе не случайно. Я выбрал эти страны не потому, что они образуют некое спонтанное подмножество из 216 стран мира, а потому, что все они могут считаться хорошо изученными лично мной. В итоге у нас есть два европейских государства, два азиатских, по одному из Северной и Южной Америки и Австралия. Пять из этих семи стран относятся к богатым. Все семь в настоящее время являются демократиями, хотя две пережили период диктатуры, о котором я рассказываю. Все страны, кроме Индонезии, обладают долгой историей независимости или (в случае Финляндии) автономии и сильными государственными институтами. Лишь одна из стран сравнительно недавно победила колониализм и стала независимой. В списке отсутствуют какие-либо африканские страны и все нынешние диктатуры, равно как и беднейшие государства. Шесть стран, которым ранее доводилось оказываться в кризисе, справлялись с ним так или иначе, с разной степенью успешности. Ни одна не может считаться образчиком категорического отказа от стимулируемых кризисом выборочных изменений. Словом, ясно, что нашу выборку нельзя назвать случайной, а потому следует, вероятно, ее расширить, чтобы оценить, к каким выводам может привести более представительный набор исходных данных.
Наиболее важной методологической проблемой будущего исследования станет преобразование повествовательного, нарративного, то есть качественного анализа данной книги в более строгий количественный анализ. Как уже упоминалось в введении, текущая тенденция в области некоторых социальных наук, прежде всего экономики, экономической истории и ряда сфер психологии, отражает стремление заменять повествовательный анализ единичного случая подходом, объединяющим количественные данные, графики, большие выборки, статистические сведения, натурные эксперименты, и операционализированные переменные. Под последним выражением я подразумеваю преобразование словесных форм в те, которые могут быть выражены посредством ряда математических операций над предполагаемыми коррелятами или параметрами.
Две статьи Джонса и Олкена, о которых шла речь выше, являются примерами такого подхода. Авторы заменили исследование единичного случая поведения конкретного лидера анализом поведения 57 и 298 лидеров. Они провели натурные эксперименты, чтобы сравнить результаты, связанные с влиянием конкретного лидера на страну при жизни и после его кончины по естественным причинам, а также в тех ситуациях, когда происходили покушения на жизнь лидеров, удачные и неудачные. Наконец они отразили результаты через операционализируемые переменные – в измеряемых числовых показателях (например, темпы экономи