Крессида Бейнз и Родни Уотсон стали едва ли не постоянными гостями утренних телепрограмм, неустанно пропагандируя кампанию #ПомнимИх.
Они настаивали на изменениях в школьной программе по истории.
Объявляли о новых исследованиях, в ходе которых возникли некоторые свидетельства того, что в роковой антарктической экспедиции Скотта могли участвовать женщины.
Порицали колоссальное гендерное неравенство среди британских статуй.
Это последнее – в особенности личный крестовый поход Родни, потому что, как он с удовольствием сообщал каждому интервьюеру, он привержен пешим лондонским прогулкам.
– Я везде хожу по Лондону пешком, Сюзанна, – рассказывал он Сюзанне Рейд в программе “Этим утром”, – и знаете что? Всякий раз, замечая очередной постамент, думаю про себя: ну вот, снова-здорово. Еще один белый мужик-покойник с голубем на голове. До чего же это неправильно, Сюзи, честное слово. Лондон – сплошной музей мертвых белых насильников, убийц и хищников. Людям необходимо уже “буднуться” и унюхать весь этот исторический сексизм!
Родни прямо-таки обожал выпендриваться на утреннем телевидении. Что в нем можно не обожать? Дармовой круассан, приятный латте от бойкой девочки на побегушках, болтовня с роскошной Сюзанной или божественной Лоррейн, а следом – обед.
Он понимал, какое впечатление производят его сияющие глаза и седеющие баки на сладких тетенек-телезрительниц. В те дни выпивка уже начала сказываться, и приходилось закапывать “Оптрекс”[83] для пущего блеска, однако Родни по-прежнему был дьявольски привлекателен. Знаменитый бывший экс-Хитклифф и к тому же знаменитый феминист – козырный комплект для любой тетеньки, это уж точно. Более того, ему пришло на ум, пока он говорил, что может даже попробовать сдернуть Сюзанну после эфира. Ну не чудесной ли они будут парочкой на ближайшей церемонии “Гордость Британии”?[84] Она всего на двадцать лет моложе, это гораздо пристойнее по возрасту, нежели привычные “конфетки”, с которыми он появлялся под ручку.
– Ну как же злят меня эти статуи, – продолжал Родни, пресекая попытки Крессиды встрять в беседу. – Говоря #ПомнимИх, давайте вспоминать не только выживших девушек – давайте и героических девушек не забудем! Где же монументы художницам? Ученым? Промышленницам? Воительницам, мореходкам, правительницам и законодательницам? Ни одного, Сью! И почему такое? Из-за патриархального заговора списать этих блистательных девушек со счетов истории. Вот почему я призываю к равноправию среди статуй! #УстранимМонументальныйРазрыв!
– Я слегка запуталась, Родни, – проговорила Сюзанна. Пирс Морган был в отпуске, и поэтому можно было общаться не одними лишь ехидными взглядами в камеру. – Вы говорите, что женщин исторически подавляли и порабощали, но они при этом создали половину всего нашего художественного и научного наследия?
– Именно так! Да! – воскликнул Родни, хватая Сюзанну за коленку так, что, как ему уверенно казалось, это символизирует межгендерную солидарность и совершенно точно не говорит о Родни, что он козел и лезет к ней.
Сюзанна решительно сняла его руку со своей коленки и обратилась к Крессиде:
– Профессор Бейнз, расскажите нам немного о вашем отклике на мемориальную инициативу Команды Ко, связанную с Фолклендами.
– А кстати, я бы хотел ответить на этот вопрос, если позволите… – встрял Родни.
– Я СКАЗАЛА, профессор Бейнз, расскажите нам немного о вашем отклике на мемориальную инициативу Команды Ко, связанную с Фолклендами, – повторила Сюзанна и бросила на Родни Уотсона взгляд, пробивший даже его носорожью шкуру.
Наконец заполучив возможность поговорить, Крессида Бейнз разъяснила свое вмешательство, изрядно пригасившее блеск, с каким Команда Ко радикально перезапустила свою кампанию, задействовав слово “ВЕЛИКАЯ”.
– В свете решения Команды Ко использовать Кенотаф как фокусную точку своей новой кампании, Сюзанна, я бы предложила уже наконец переместить акцент с погибших солдат на убитых и изнасилованных женщин. Зачастую, следовало бы добавить, убитых и изнасилованных этими же солдатами.
– Но вы же не хотите сказать, профессор, что все солдаты – насильники? – уточнила Сюзанна.
– Нет. Но я утверждаю, что изнасилования были составляющей войны с тех самых пор, как война началась. То же касается и солдат. Сами вдумайтесь.
Сюзанна попыталась подойти к теме с другой стороны.
– Но разве Фолклендская война – не лучший довод в пользу вашей точки зрения, профессор? – спросила она. – Я однозначно вижу, что исторически женщины, несомненно, страдали в стольких войнах – возможно, в той же мере, в какой и участники боев, взять Столетнюю войну, допустим, или нацистское вторжение в СССР, но Фолклендская война – не совсем такого рода, верно? Насколько мне известно, никаких изнасилований за Фолклендскую кампанию не произошло вообще.
– А я говорю, что это не имеет значения, – отозвалась Крессида. – Моя позиция – в том, что если Команда Ко хочет использовать Кенотаф как символ всего, что в Королевстве есть великого, могли бы подумать о том, чтобы в кои-то веки сосредоточиться на страданиях, которые претерпевают в войнах женщины, а не мужчины. Чтите павших солдат, я ничего не имею против, но чтите и миллионы безымянных жертв войн, для которых ни мемориалов, ни поминальных церемоний не предусмотрено.
В ответ на эту неожиданную отповедь Команда Ко стремительно взялась за дело. Все они слишком отчетливо осознавали успех кампании Крессиды Бейнз, посвященной Пипсу, а потому, чтобы вновь не увязнуть в истории не той ногой, задались целью расширить диапазон своей инициативы, сосредоточенной на Кенотафе. Было решено заказать совершенно новый вариант мака[85] – с многоцветными лепестками. Красный лепесток – в память о погибших солдатах, белый – в память о женщинах, убитых или поруганных, розовый – в память о представителях сообщества ЛГБТ+, которым приходилось скрывать свою истинную самость, умирая (или оказываясь поруганными) за нацию, отказывавшую в законности их положения, и, наконец, черный лепесток – в память обо всех выходцах из Африки и Азии, погибших от британской военщины и колониализма (а также всех солдатах африканского и азиатского происхождения, сражавшихся за интересы британской военщины и колониализма).
Как попытка сплотить нацию вокруг единой идеи британскости эта инициатива обернулась зрелищным провалом.
Или, по формулировке одного очень тиражируемого мема, – “ВЕЛИКИЙ обломище”.
Новый мак спровоцировал куда больше негодования, чем ликования, и очень скоро вся эта история зажила своей жизнью. Миллионы смартфонов зачирикали “новостями”, что Команда Ко собирается привлечь всех британских погибших в войнах к суду – за убийства и изнасилования. Среди обширных слоев населения как-то укрепилась мысль, что полиции будет доложено каждое имя с каждого военного памятника по всей Британии: все они – военные преступники. Широкая печать вскоре подхватила эту историю, и чуть погодя то, что было попыткой просто признать страдания некоей группы людей, стало восприниматься как попытка опорочить достоинство другой.
Джима, Берил и всех в кампании #ВЕЛИКАЯБританияВсеДелоВНазвании накрыло говнобурей – все первые страницы газет обвиняли Команду Ко в использовании Кенотафа с целью обесчестить все, что Кенотаф собой символизирует. Достославных Павших позорно очернили.
ДЛЯ ПОЛОУМНЫХ ЛАТТЕЛЮБОВ-ОСТАВАНЦЕВ УЖЕ ВООБЩЕ НИЧЕГО СВЯТОГО?
Как раз поэтому потрясенные до столбняка Джим и Берил с таким наслаждением обнаружили, что #ДжерриУбилаСэмми вытеснил их с вершины в Твиттере.
Что ж, новость-то и впрямь громкая – что чокнутая старая феминистка, бывшая такой надежной гостьей в программе “Вот это новость у меня для вас, а?”[86], оказалась убийцей.
Ну не странное ли дело?
32. ПОРФ (предельно обозленная радикальная феминистка)
– Джералдин Гиффард? Говорит старший инспектор Мик Мэтлок.
Вообще-то на поиски ее телефонного номера ушло некоторое время. Немудрено, что указанный на ее вебсайте на звонки не отвечал. У нее по-прежнему был городской телефон, но в справочнике он не значился. Оказавшись перед необходимостью ждать судебного ордера на получение номера у “Бритиш Телеком”, Мэтлок обратился к знакомым в известную газету.
У них были телефоны абсолютно всех на свете.
– Прекрасно. Наконец-то, бля, – рявкнула Джералдин, когда он ей позвонил. – Я уже собралась звонить вам, потому что это уже бред какой-то. К тому, что меня осаждают психи, я привыкла, но тут хоть стой, хоть падай.
– Вас обижают?
– Чуток.
– Угрозы убийства?
– Пара тысяч.
– Тысяч?
– В час. И изнасилования. Как правило, и то и другое на самом деле. Изнасилование, а следом убийство. Иногда наоборот, что несколько тревожно, вам не кажется? Но это всё твиты. К ним привыкаешь. Настоящая беда в том, что я получаю так много говна.
– Онлайн?
– В почтовый ящик. Пришлось забить гвоздями. Мне нужен констебль, чтоб стоял у моей двери, пока эти психи не возьмутся за кого-нибудь другого.
– Я бы хотел подъехать поговорить, если можно.
– Зачем? Я с вами разговаривать не хочу. Если только вы не собираетесь караулить мой дом лично, старший инспектор. Просто пришлите, блядь, легаша.
– Я бы хотел подъехать и поговорить с вами, мисс Гиффард. Или, если предпочитаете, могу прислать машину, и мы с вами поговорим здесь. В Скотленд-Ярде.
Повисла пауза.
– Уж не хотите ли вы сказать, что я подозреваемая?
– Как я уже объяснил, хотелось бы поболтать.
– Ох ебте господи. Это даже не смешно. Уму непостижимо. Вы теперь вот так, значит, разбираетесь с убийствами? Сидите на жопах, пока коллективная психушка в интернете не решит, какую ведьму желает спалить?