довольно скоро. Но, может, не сегодня. Он, как и прежде, очень забавный мужик. И пока что вполне привлекательный. И все еще очень богатый.
А Малика ни разу в жизни не бывала в России.
– Я “за”, – сказала она.
– Умничка!
– Есть ли конкретный повод для визита в Москву?
– Я подумал, что тебе может быть интересно познакомиться с моим начальством. И, конечно, со своим.
37. Мама Латифы
Винни Джозеф жила в одном из многочисленных высотных жилых домов для малообеспеченных – таких домов понастроили вокруг Уэстуэя сразу за Хаммерсмитом по дороге к аэропорту Хитроу. Печальными серыми стражами стояли они, безмолвно свидетельствуя, как все в Англии съебывают куда-то врассыпную. Унылые, разрушающиеся, опасные, угрюмые. Их обитатели застряли в чистилище на десятилетия, под вечной угрозой изгнания из Лондона, если грезы застройщиков недвижимости о “рывке” после Брекзита когда-нибудь воплотятся. Но еще и вечно цепляясь за надежду на радикальное улучшение условий, обещанное муниципальщиками левого толка, ждущими достаточных признаков жизни в экономике Королевства, чтобы заем чего бы то ни было перестал быть просто фантазией.
Тем временем единственной процветающей отраслью и сферой найма оставалось распространение наркотиков и связанные с ними ремесла секса и насилия. Власть отморозков несла поровну бед и членам группировок, и тем, кто вне их.
Немногие сотрудники полиции вообще дерзали углубляться в высотку Барбары Касл[102] дальше входа, но констебль Сэлли Клегг на сотрудника полиции не очень походила. Поднимаясь по лестнице на восьмой этаж – лифт работал, но Сэлли не улыбалось очутиться в замкнутом пространстве, – она размышляла, безопаснее бы она себя чувствовала в полицейской форме или нет.
Клегг замещала Мэтлока. Он категорически отказался отвлекаться от расследования одного нераскрытого убийства, чтобы “пообщаться”, как выразилась Дженин из пресс-отдела, с матерью жертвы совершенно другого нераскрытого убийства. Но #ЖертвыВсеБелые отказывался убираться с глаз долой, и Дженин настаивала, чтобы кто-нибудь, официально связанный с расследованием по Сэмми, навестил главную уцелевшую потерпевшую в деле Латифы. Мысль сводилась к тому, чтобы убедить ее, будто полиция Метрополии относится к убийству черной цис-женщины так же серьезно, как к убийству белой транс-.
Клегг застала Винни среди фотографий, в гуще воспоминаний. Квартира оказалась уютной. От контрастных барабанов и басов, хипов и хопов, доносившихся из окрестных квартир, постоянно гудели стены, но у Винни был приют покоя. Телевизор работал, но с выключенным звуком.
– Он мне за компанию, – пояснила Винни. – Мужа не стало, оба сына заглядывают только иногда. Латифа приходила каждый день. Последнее время жила со мной постоянно, оттого ее и убили. Милая хорошенькая девушка: такая, как она, – всегда мишень. Мы просили вас, чтоб сюда ходило больше полицейских. Мы просили вас, чтобы отморозки прекратили тут ошиваться и нас пугать. Но вы палец о палец не ударили. И вот кто-то из них убил мою девочку.
Клегг оставалось только вперяться в предложенную ей чашку мятного чая и бормотать что-то про недостаток кадров.
– Не такой уж и недостаток, раз старшему инспектору хватает времени вылезать в телевизор каждые пять минут и говорить, что какая-то белая женщина – герой, потому что, судя по всему, до этого была мужчиной.
Возразить Клегг было мало что – она лишь уверяла Винни, что полиция действительно считает, будто черные смерти по важности равны белым. Винни ей явно не верила. В глубине души Клегг даже, кажется, не верила в это сама.
Но проговорили они минут сорок или дольше. Винни, очевидно, было очень-очень одиноко, и она порадовалась обществу Клегг, хотя причина их встречи и лишала ее равновесия. Клегг же с радостью уделила этой беседе время. Как представительница сил, которым не удалось добиться справедливого суда в деле дочки Винни, Клегг, несомненно, была перед Винни в долгу. Они поговорили о Латифе и о возможном будущем высотки Барбары Касл. И станет ли жизнь лучше или хуже, если Англия выйдет из Королевства. Винни сказала, что, как ей кажется, хуже уже некуда, но, вероятно, и лучше не будет.
– Я собиралась голосовать за то, чтоб остаться, – сказала она. – Только потому, что Королевство – страна, в которую я приехала еще крошкой, и другой никакой не знаю. Но теперь буду голосовать за выход.
– А почему вы передумали? – спросила Клегг. Она просто поддерживала беседу, но тут, честно говоря, заинтересовалась.
– Потому что им было дело до моей Латифы, – ответила Винни. – Они по всему Фейсбуку ее имя растащили в рекламе, стали спрашивать, почему все думают, будто Латифа ничего не значит. Они хештег запустили, ЯЭтоЛатифа. И много народу начало говорить об этом, и мне полегчало, что кто-то помнит.
– Ух ты, – промолвила Клегг. – А я-то думала, что это вы тот хештег ввели.
– Ага. Все так думали, но я ж ничего в этих хештегах не смыслю. Латифа-то говорила, что смартфон мне без толку, потому что я по нему только болтаю. Но когда они тот хештег сделали, я в Твиттере разобралась как следует, а там столько любви к моей девочке.
38. Феникс восстает
Хейли и Годни Рифмас устроили себе заслуженный завтрак в постели. Первую серию поспешно перевоплощенного “Острова радуги” показали по телевидению накануне вечером – похоже, ко всеобщему одобрению. Отказ от “бинарной одержимости”, многие годы тормозившей эволюцию романтических реалити-шоу, наконец пережил масштабный культурный прорыв, которого так давно ждали, вследствие чего звезда Хейли восставала вновь.
Вот она, женщина, сделавшая “работу над ошибками” прошлого сезона относительно действий по согласию, вдумчиво “прислушалась и вникла” – и вернулась в блеске доблесть-провозглашающей славы и с призывом проснуться, обращенным ко всей стране. Могучее, беспрецедентное усилие – целиком подобрать заново племя острова всего за неделю, но оно того, несомненно, стоило.
– Лучший запуск сезона за многие годы, – проговорила Хейли, уютно устраиваясь рядом с Годни под одеялом и утыкаясь носом ему в плечо.
Батюшки, до чего ж оно приятное – двадцатилетнее тело. Хейли решила не слишком задумываться, что€ Годни, вероятно, думает о сорокашестилетних телах. Трахать такое тело он, во всяком случае, был вполне счастлив.
– Легко, – согласился Годни, потягивая кофе и чиркая большим пальцем по своему телефону.
Хейли попыталась не обращать на это внимания. Она понимала, что происходит из поколения, в котором за телефон сразу после секса не хватаются. В ее время концовка подразумевала сигарету и всамделишный разговор друг с другом. Впрочем, она смирилась с тем, что времена поменялись и, уж раз ей хочется любовника вполовину моложе себя, он много времени будет глазеть в свой телефон.
– Конечно, предстоит разобраться в некотором смысле, куда развивать программу дальше, – сказала Хейли.
– Чё-чё?
Теперь Годни втянулся в какую-то игру в телефоне, и вот это уже слегка раздражало.
– Ты не мог бы на минутку отложить телефон, Годни?
– Ага. Легко, – пробормотал он.
– Нет. В смысле – прям сейчас.
Слегка вздохнув, Годни погасил телефон.
– Ага? Чё?
– Я про нашу программу. Что дальше будем с ней делать? По формату.
– Не догоняю, подруга. Оно какое есть и идет как идет, не?
– М-м. Ну да. Но это все же романтическая программа. В ней вся соль в том, кто кого клеит и кто кого бросает.
– Ага?
– Что при исключительно бинарных гетеросексуальных островитянах предоставляло обширное пространство для маневра.
– Ага?
– Вот я и думаю: мы теперь поддержали радугу разных гендерных самоопределений и сексуальностей, и как оно в таком случае сработает, если никто никому в итоге не понравится?
Но Годни не слушал. Он возвратился к телефону – со всем остальным человечеством.
39. Из чулана
Менее чем за два месяца до референдума объявление известных сторонников Команды Ко Тома и Билла из кинокомпании “Мы с вами ланчуем”, что они собираются оживить отложенный проект “Королевский чулан”, стал для Команды Ко и их шаткой кампании #ВЕЛИКАЯБританияВсеДелоВНазвании хорошей новостью.
Они по всем статьям должны были, как выразился Тоби, спец по маркетингу, “загнать «Англии на выход» по самую, блядь, рукоятку”. Все мыслимые экономические показатели горели красными огнями – опросы подтверждали, что страна принялась серьезно заигрывать с самоуничтожением. Вслед за Банком Англии финансовые эксперты единогласно предрекали, что хаос и смятение, какие непременно повлечет за собой развал единой инфраструктуры и институтов четырехсотлетнего союза, покалечат экономику на многие годы вперед. И это не считая неизбежных карательных мер, которые Европа и весь остальной мир, включая Шотландию, Уэльс и Северную Ирландию, предпримут против потогонной экономики, в которой отменены все налоги и пошлины, обещанной организаторами “Англии на выход”, – они заявляли, что как раз такая экономика поможет “Проекту Англия” сбить цены на мировом рынке.
Тем не менее, вопреки всем этим апокалиптическим предсказаниям, “база”, как ее стали именовать, “Англии на выход” упрямо оставалась непоколебимой.
Конечно, все понимали, что голосов у “Англии на выход” не убывает совсем не благодаря само€й кампании как таковой. И уж конечно, не благодаря бесхребетной болтовне тяжеловесов “Англии на выход” Трепа Игрива, Гуппи Джаба и Плантагенета Подмаз-Свина. Англия шла, как во сне, к отделению, потому что на референдум всем уже было насрать. Годы все более сюрреалистической шаткости, какие начались с первого шотландского референдума, всех попросту вымотали. Большинству людей уже нисколько не хотелось разговаривать об Англии, Шотландии, ирландской границе и ебаной Европе. (Об Уэльсе и так никто не разговаривал, не считая, конечно, валлийцев.)