— Как описать, что чувствует отец, покидая своих детей? спросил я Рэйчел. — Как передать им свою печаль?
Я не мог в этом помочь Норману, меня здесь заклинило.
— Здесь нет никакой парадигмы, — сказал я. — Деметра скиталась по земле в поисках своей дочери Персефоны. Инанна оплакивала потерю своего возлюбленного Думуци. Изида лишилась разума, разыскивая останки Осириса. В мифологии времена года появлялись и длились из-за симпатии к женщинам, потерявшим своих возлюбленных. А разве мужчины испытывают такие же ужасные переживания? Мне неизвестны мифы, в которых отец скорбит о своих потерянных детях. Сатурн, наоборот, их пожирает.
Рэйчел задумалась. Я высморкался и прошелся по комнате.
Тревога— типичный симптом психологии пуэра. Я это знал, но ничего не мог поделать.
— Это его анима, — наконец, сказала она. — Она по-прежнему близка к матери, поэтому ей не хватает детей, как их не хватало бы женщине.
Это объяснение меня не удовлетворило.
— Возможно, это стремление к безопасности его внутреннего ребенка. А может быть, он идентифицируется со своими детьми и их потребностями.
— Все это вместе взятое и что-то еще, — согласилась Рэйчел.
— Но как описать эту боль? Эту вину? — Я сплел руки и выставил их вперед, как слабоумный.
— Прекрати! — резко сказала Рэйчел. — Только не разрушай свой теменос. Попробуй вообще поразмышлять над одиночеством.
Да, разумеется. Чтобы быть уверенным в том, что он поступил правильно, Норману следовало привыкнуть к одиночеству.
Это я могу сказать, поскольку имею об этом достаточно хорошее представление. Жизнь без детей, по существу, стала для Нормана жизнью с беспросветным одиночеством.
Интровертам относительно легко оставаться в одиночестве.
Им может не хватать жизненно важной связи с внешним миром, зато, как правило, они живут активной внутренней жизнью. Пока не констеллируется их экстравертная тень, интроверты редко страдают от одиночества. Экстравертам нужна суета и суматоха; это их естественная среда обитания, они всегда активно ищут ее. Будучи «патентованным экстравертом», Норман должен был научиться жить наедине с самим собой.
До разрыва с женой у Нормана не было ядра личности. Оно проецировалось на его семью, удовлетворенность собой он воспринимал как свою целостность. Без нее он ощущал себя полностью разбитым. Его уход из семьи привел к ужасному расколу, к отделению земли от неба, разрыву прародителей мироздания. Такой архетипический мотив скрывается за реакциями ребенка, у которого разошлись родители, и точно так же переживал его Норман или его «внутренний ребенок».
— Это сущий ад, — говорил он мне. Он занимался тем, что обзаводился мебелью для нового жилья: спальни, кухни, — и самостоятельно принимал все решения. — Мы так не договаривались.
Это напряжение сведет меня с ума.
Норман никогда не жил один, хотя был взрослым человеком.
Два года он жил в университетском общежитии и делил жилое помещение с двумя приятелями. По существу, он переехал из родительского дома в пригородный, где жил с женой — женщиной, в которую он влюбился, но которую совершенно не знал.
Я был благодарен, что, покинув Нэнси, Норман не ушел жить к другой женщине. Если бы это случилось, он мог бы просто наступить на те же грабли. Так происходит со многими людьми. Ему нужно было какое-то время побыть одному, чтобы узнать, какие спутницы для него приемлемы. К счастью, для этого у него было некое подспорье: его сны и рисунки, которые воплощали его настроение и работу активного воображения.
Оказавшись в одиночестве, человек ощущает себя покинутым. С точки зрения коллективного бессознательного, покинутость ассоциируется с детским представлением о таких богах и божественных героях: Зевсе, Дионисе, Посейдоне, Моисее, Ромуле и Рэме и т. п. Этот мотив так распространен в мифологии, что Юнг считает покинутость «необходимым условием, а не просто сопутствующим симптомом» развития высшего уровня сознания, который символизирует ребенок.
В процессе утверждения своей независимости мужчина должен отделиться от окружения, в котором он родился: матери, семьи, сообщества. То же самое относится к женщине. Иногда такой переход проходит гладко (или так кажется со стороны). Если так не получается, результат оказывается двояким возникает синдром «бедный я», характеризующий регрессивное стремление к зависимости, а также ощущение человеком своей потенциально творческой сущности (позитивная часть архетипа божественного младенца или пуэра) — ощущение новой жизни и новых привлекательных возможностей.
Несовместимость этих двух направлений вызывает конфликт, который обязательно проявится во время кризиса среднего возраста. Этот конфликт— необходимая плата за то, чтобы стать взрослым. Он вызывает то внутреннее напряжение, которое приходится сдерживать Норману: с одной стороны, его тянет прошлое; с другой — его настойчиво влечет неизвестное будущее. Его положение похоже на образ паука на лыжах из моего сна, скользящего по острию бритвы.
Изначально конфликт тесно связан с чувством одиночества, за которым скрыт архетипический мотив брошенного ребенка. Таким образом, замечает Юнг, «…высшее сознание, или знание, выходящее за границы наше го современного сознания, эквивалентно ощущению абсолют ного одиночества в целом мире. Это одиночество отражает кон фликт между носителем или символом высшего сознания и его окружением».
Норман продолжал приходить ко мне на сеансы, пока приспосабливался к новой жизни, но уже стало ясно, что наша совместная деятельность близится к концу. Поскольку он продолжал работать над собой, то с каждым днем становился сильнее.
Я стал уже не так нужен ему, как раньше.
Особые обстоятельства, которые вызывают у человека кризис среднего возраста, столь же многочисленны, сколь много может быть песчинок на морском пляже. Но уникальными их можно назвать ровно настолько, насколько одна песчинка отличается от другой.
Действительно, они всегда связаны с индивидуальной психологией человека и его конкретной жизненной ситуацией. Но наряду с этими особенностями существуют общие паттерны мышления и поведения, которые ощущаются и выражаются универсально с тех пор, как появилось человечество.
Осознание этих паттернов (Юнг называл их архетипами) открывает человеку видение повседневной реальности. Знание архетипов и архетипических паттернов становится неким подобием психологического шаблона, который можно наложить на любую конкретную ситуацию. Оно является бесценным инструментом для юнгианского аналитика. Как нам известно, Норман оказался под воздействием нескольких таких паттернов.
Знание — это одно, но настоящее исцеление совершается не в голове; оно происходит в процессе осознания чувственных переживаний. Юнг писал: «Чувство всегда связывает человека с реальностью и смыслом символического содержания, а те, в свою очередь, налагают определенные стандарты этических ограничений на его поведение, из которых всегда могут выделиться только эстетизм и интеллектуализм».
Именно поэтому аналитический процесс оказывается бесплодным, если он проходит только на интеллектуальном уровне, а потому главным образом включает в себя только самоанализ:
«Пока анализ проходит только на интеллектуальном уровне, ничего не происходит, вы можете обсуждать все что угодно, это не имеет никакого значения, но если вы зацепите нечто, скрытое под поверхностью, то возникнет мысль в форме ощущения и будет оставаться перед вашим взглядом, как любой объект…
Когда вы таким образом ощущаете предмет, то в каждый мо мент времени считаете, что он действительно существует».
Такие «мысли в форме ощущения» способствуют трансформации человека, так как являются нуминозными и непреодолимыми. Они приводят человека к более сбалансированной точке зрения на свою сущность— человек не слишком хорош (позитивная инфляция), но и не совсем плох (негативная инфляция); он представляет собой гомогенную амальгаму (однородную смесь) элементов добра и зла. Признаком интегрированной личности является осознание и принятие этого факта.
Процессу ассимиляции бессознательного материала всегда сопутствует внутренняя работа. Она требует дисциплины и сосредоточенной концентрации, а также сознания, восприимчивого ко всему нуминозному. Таким, например, является мое внимание к значению слонов в моей жизни. Я мог отфутболить в сторону первую фигурку слона, которая попалась мне на пути. А Норман, например, мог сказать, что разговаривать с самим собой или играть с цветными карандашами— это чистое безумие.
Юнг не разработал систематического метода психотерапии, но он описал четыре характерные стадии аналитического процесса: исповедь, объяснение, обучение и трансформация.
На первой стадии вы рассказываете о том, что накопилось у вас на душе; на второй вы осознаете бессознательный материал; на третьей вы осознаете себя как социальное существо; и на четвертой вы изменяетесь— становитесь больше по сравнению с тем, кем вы всегда хотели стать. Приблизительно так можно описать прогрессию процесса, который Юнг называл процессом индивидуации.
«Только тот, кто действительно является самим собой, — пишет Юнг, — обладает исцеляющей силой».
Если бы меня попросили выбрать одно высказывание Юнга, которое подкрепляет мою установку как аналитика, я выбрал бы именно это. В нем раскрывается целый процесс. Норман был далеко не первым пациентам, которого я наблюдал и анализировал; но он стал единственным пациентом, который вызвал у меня желание и ощущение необходимости написать об этом.
Человек, который по существу является самим собой, может раскрыться только благодаря способности удерживать напряжение противоположностей, пока не появляется третье— tertium non datur, то самое третье, которое исключается логически, — и неожиданно проявляется. Это «третье»— трансцендентная функция, она не всегда выражается драматически и вовсе не обязательно приводит к физическому разрыву супругов, как это произошло с Норманом. Каждый раз многое зависит от конкретных обстоятельств.