Хумарр Хан вышел из машины возле отделения для взрослых — нескольких домиков почти посередине участка. Войдя туда, он приступил к утреннему обходу. Больные размещались в просторных, ничем не разгороженных палатах, где рядами стояли койки. Медсестры в бледно-голубой форменной одежде уже занимались пациентами. Как обычно, им помогали родственники больных, пришедшие позаботиться о близких. Хан осматривал больных, беседовал с их родней, давал указания медсестрам. Он также уделял время обучению сестер многообразным особенностям лечения больных и ухода за ними и поощрял их задавать вопросы. «Если у вас есть какие-то неясности, — часто повторял он, — я всегда готов их разъяснить».
Хумарр Хан, которому на тот момент исполнилось 39 лет, был энергичным, красивым, не слишком высоким мужчиной с квадратным лицом, большими, глубоко посаженными внимательными глазами с тяжелыми веками, из-за которых его взгляд порой казался непроницаемым. Он мог быть восторженным и общительным, но, если требовалось, не забывал о сдержанности. Он был разведен и жил один, впрочем, у него была девушка, о которой он никогда не рассказывал. Белая бейсболка была для него чем-то вроде опознавательного знака. Другим опознавательным знаком служил старый белый мерседес с хромированными колпаками на колесах. Когда он проезжал по Кенеме в своем мерседесе с белой кепкой на голове, его узнавал каждый. Хан увлекался футболом и был страстным болельщиком итальянского клуба «Милан».
Пока Хумарр Хан вел обход, больница просыпалась. Пешком, на мотоциклах или на такси туда тянулись люди. Переходы и портики заполнили родственники больных. Там всегда плакали дети, люди с тревогой ждали возле палат новостей о близких, кто-то отдыхал в тени манговых деревьев, машины «лесной скорой», поднимая пыль, медленно проезжали между постройками. По дорожкам расхаживали торговцы с лотками сэндвичей и сумками с газировкой; здесь они расхваливали свой товар негромко, чтобы не тревожить больных.
Закончив обход, Хан направился через автостоянку к своему кабинету для амбулаторного приема. Под него приспособили белый металлический грузовой контейнер, защитив от солнца дополнительной крышей из пальмовых листьев. В контейнере имелись дверь и два окна, но не было кондиционера. Приемная представляла собою просто несколько лавок, расставленных рядом с контейнером под навесом из тех же пальмовых листьев; там уже набралось изрядное количество пациентов. Многие из них пришли затемно.
Внутри контейнера помещались письменный стол, вращающееся кресло и небольшой смотровой стол. Амбулаторные больные приходили с дизентерией, глистами, кожными язвами, лихорадками непонятной этиологии, сыпями, кровоточащими язвами желудка, заражением печеночными двуустками, бактериальными инфекциями, цереброспинальным менингитом, сердечными приступами, раком, ВИЧ и СПИД. Часто случалось, что люди с серьезными заболеваниями сначала пытались лечиться у травников и знахарей и попадали к Хану, когда было уже поздно. Он видел женщин, страдающих раком груди, у которых опухоль разрывала кожу, и мужчин с раком простаты, у которых метастазы распространились в позвоночник, вызвав паралич. Он делал то, что было в его силах. Больным с запущенным раком прописывал паллиативную терапию. Тех раковых больных, кто мог позволить себе расходы, он отправлял на лечение во Фритаун, столицу Сьерра-Леоне.
Если пациент был истощен или казался голодным, Хан вынимал из кармана несколько купюр из тех денег, которые всегда носил с собой, и говорил, чтобы тот купил себе еды. «Ты должен есть, а то никогда не вылечишься», — говорил он. Давал он пациентам деньги и на лекарства, которые сам же выписывал. Деньги эти он брал из собственного жалования и дохода от частной клиники, которой руководил. Курс антибиотика, обеспечивающий спасение жизни, мог стоить около $25. Далеко не каждый житель Кенемы способен был быстро найти такую сумму, даже если она в буквальном смысле жизненно необходима.
Пока Хан осматривал больных в основных лечебных корпусах больницы, женщина по имени Мбалу Фонни совершала обход в «горячей» зоне изолятора лихорадки Ласса — белом домике, стоявшем рядом с контейнером-амбулаторией Хана. Мбалу Фонни, главная сестра отделения Ласса, была всемирно признанным специалистом по клиническому уходу за больными геморрагической лихорадкой Ласса в условиях больничного отделения с высоким уровнем биологической безопасности. В отделении она ходила в хлопчатобумажном хирургическом костюме, резиновых ботах, медицинской шапочке, двухслойных хирургических перчатках, защитных очках и респираторе с высокоэффективным воздушным фильтром, способным не пропустить вирусные частицы в легкие. Фонни была приземистой, пухленькой женщиной под 60 лет; эта очень тихая, чрезвычайно серьезная христианка почти никогда не смеялась и даже не улыбалась. Некогда она чуть не умерла от геморрагической лихорадки Ласса. Побывав из-за вируса на пороге смерти, Фонни считала, что должна теперь обладать определенной сопротивляемостью к нему, — но полного иммунитета к вирусу Ласса не бывает. Уже 25 лет она заведовала и изолятором Ласса, и родильным отделением, где появилось на свет очень много местной молодежи, и некоторым из них помогла родиться она сама. Чаще всего ее называли Тетушкой Мбалу или просто Тетушкой.
«Горячая» зона отделения Ласса представляла собой один-единственный узкий коридор, в котором были выгорожены девять отсеков, открывающихся в коридор с обеих сторон. В отсеках стояли койки с больными. «Горячая» зона могла принять 12 пациентов — в части отсеков стояли по две кровати, занимавшие их почти полностью. Имелась там и умывальная с проточной водой, где сестры могли смывать с перчаток кровь, фекалии или рвоту. В конце коридора размещалось резервное помещение, а также относительно изолированный уголок, находящийся вне поля зрения обитателей прочих кроватей в отделении.
Тем утром в отделении было лишь двое пациентов — оба с лихорадкой Ласса. Ими занимались две медсестры, одетые примерно так же, как и Тетушка. Как и Тетушка, все сестры в этом отделении переболели лихорадкой Ласса и, по общему мнению, обладали некоторой устойчивостью к вирусу.
Осмотрев обоих больных, Тетушка направилась к выходу из отделения, находившемуся в конце коридора. Она открыла дверь, вышла на свежий воздух и вошла в находившийся поблизости контейнер, где располагались раздевалка и вспомогательное помещение «горячей» зоны. Там она сняла хирургический костюм, под которым на ней было надето безупречно чистое, накрахмаленное белое сестринское одеяние. Надев маленькую шапочку, она покинула раздевалку, прошла за угол к главному входу в отделение, села в вестибюле за сестринский столик и стала ждать Хумарра Хана. Они каждое утро встречались в вестибюле отделения Ласса.
Закончив амбулаторный прием, Хан прошел в находившееся по соседству отделение Ласса, где его уже ждала Тетушка. Тем утром поступили важные новости. Накануне Всемирная организация здравоохранения объявила, что в Гвинее произошла вспышка не лихорадки Ласса, как полагал сначала Хан, а геморрагической лихорадки Эбола. Болезни имели сходство, но смертность при Эбола гораздо выше, и она значительно более заразна, чем лихорадка Ласса. И Хан рассказал Тетушке, что от Эболы уже погибло немало медицинских работников. Отделение Лассы было единственным медицинским учреждением с высокой степенью биоизоляции во всей Сьерра-Леоне. Его хорошо обученные сотрудники имели многолетний опыт ухода за истекающими кровью заразными больными. Тетушке Мбалу Фонни и ее медсестрам предстояло стать передовой линией обороны, если Эбола доберется до Сьерра-Леоне.
Тетушка всегда была немногословна. У нее был британский акцент, и она обычно говорила очень тихо, чуть ли не шепотом. Она внимательно слушала рассказ Хана об Эболе, не упуская ничего из описания болезни. Он был настроен мрачно. Дослушав до конца, она, вероятно, сказала что-то вроде: «Господь нас убережет. Господь отведет беду». Она могла также сказать: «Пути Господни неисповедимы». Это была одна из ее любимых фраз, означавшая, что Господь всемогущ и никто не может предугадать Его намерений, пока событие не свершится.
После беседы с Тетушкой Хан спустился по грунтовой дороге под горку, где в углу больничной территории находилась стройплощадка с несколькими незаконченными домами. Комплексу зданий из бетонных блоков предстояло стать новым отделением Ласса. Хан обошел еще один контейнер, сел на пластмассовый стул, поставленный так, чтобы его не было видно со стороны больницы, и закурил сигарету. Никто из работников больницы или пациентов никогда не видел Хана курящим. Он и стул поставил сюда, чтобы устроить себе потайное место для курения. Он курил и думал о лихорадке Эбола. В ближайшие часы и дни ему предстояло проинформировать об этом вирусе всех сотрудников больницы. Перед этим он собирался почитать об Эболе и побеседовать с коллегами, изучавшими это заболевание. Необходимо было также подумать о возможных экспериментальных методах медикаментозного лечения — вдруг найдется какое-либо лекарство, способное помочь инфицированному пациенту.
Хумарр Хан руководил Программой Ласса в Кенемской больнице уже десять лет. Его предшественником был Аниру Контех. В 2004 г. в отделении Ласса у беременной женщины с геморрагической лихорадкой Ласса случился выкидыш, сопровождавшийся кровотечением. Затем у нее последовало профузное кровотечение из родовых путей, и она впала в шоковое состояние от потери крови. В отделении не было запаса консервированной крови, и доктор Контех не мог сделать переливание. Он решил хотя бы сделать внутривенное вливание физиологического раствора — стерильного раствора соли в дистиллированной воде, чтобы стабилизировать состояние. Капельницу он подключил к вене на ноге. Закончив вливание, он вынул иглу из вены и автоматически стал надевать на нее колпачок, чтобы обезопасить ее[18]. Колпачок прошел мимо иголки, и острие прорвало оба слоя тонкой резины перчатки и поцарапало ему кожу на пальце. Доктор Контех вряд ли заметил этот укол. Через десять дней он умер от лихорадки Ласса в своем собственном отделении, где за ним ухаживали Тетушка Мбалу Фонни и медицинские сестры, плакавшие под медицинскими масками.