Оперативный штаб запланировал получение образцов крови у лиц с достоверно диагностированной Эболой и расшифровку геномов всех вирусов Эболы, какие удастся там обнаружить.
Вирус — это не отдельная единица, а масса частиц. Эта масса движется в организме человека, увеличивается в объеме и может в процессе размножения претерпевать мутации, меняя свои свойства. Ученые рассчитывали, что, исследовав несколько геномов вируса Эбола, они смогут составить представление о вирусе в целом, который можно было бы отобразить как жизненную форму, видимую в четырех измерениях, как огромное количество кодированной информации, текущей сквозь пространство и время. Чтобы разобраться с геномом, была необходима кровь.
Девять часов спустя Хумарр Хан стоял перед окном в библиотеке. В комнату набились все сотрудники Программы исследования лихорадки Ласса. Воздух в комнате был тяжелым от водяных испарений и тревоги. «Друзья, — сказал Хан, — Эбола добралась до нас». Он сообщил, что двое больных лихорадкой Эбола уже находятся в больнице. Это Сатта К. и Виктория Йиллиах; обе женщины сейчас лежат в отделении Ласса и пребывают в очень тяжелом состоянии. Группе эпидемиологической разведки по вирусу Ласса продолжал он, следует немедленно собрать автоотряд и поехать в Коинду, городок в Маконском треугольнике, где в местной больнице лежит Мами Лебби — первый точно установленный случай Эболы в Сьерра-Леоне. «Доставьте ее в отделение Ласса, чтобы изолировать, и изучите окрестности на предмет других случаев Эболы», — наставлял он группу эпидразведки.
Пока Хан раздавал инструкции, одна из женщин, находившихся в комнате, — Вероника Джатту Корома, помощница Тетушки, — вдруг расплакалась.
— Почему ты плачешь, Вероника? — резко спросил ее Хан на языке крио.
— Я плачу, — сказала она присутствовавшим, — потому что сама побывала в руках лихорадки Ласса, а ведь Эбола еще хуже.
Как и все сестры карантинного отделения, Вероника переболела геморрагической лихорадкой Ласса. Болезнь протекала очень тяжело, она впала в кому и была близка к смерти, а когда начала поправляться — облысела. Вирус Ласса убил волосяные луковицы. Кроме того, она впала в тяжелую депрессию. За прошедшие с тех пор годы депрессия ослабла, значительная часть волос отросла, но она носила парик, чтобы скрыть потери. «Эбола намного вирулентнее», — сказала она коллегам.
Хан не стал успокаивать ее. Он напомнил, что она, как и все остальные здесь, является медиком и имеет определенный круг обязанностей. Кенемская Программа Ласса — единственное в стране медицинское учреждение, способное работать с больными Эболой. Все, присутствовавшие на совещании, находились на государственной службе. «Министерство здравоохранения с нас глаз не сводит», — добавил он.
После совещания Вероника Корома побрела вверх по склону холма, чтобы приступить к работе в отделении Ласса. Через несколько минут ей предстояло встретиться лицом к лицу с больными лихорадкой Эбола. Она никогда не имела дела с этим заболеванием, и ей было очень страшно. У входа в отделение она встретила свою начальницу, Мбалу Фонни. «Ах, Тетушка, мне так страшно», — сказала она и снова расплакалась.
У Фонни был суровый вид. «Вероника, что за плач? К чему эти слезы? Сейчас мы наденем защитные костюмы и пойдем к пациентам». Обе женщины вошли в контейнер рядом с отделением Ласса, где находилось подсобное помещение отделения. Там они облачились в комбинезоны биозащиты с капюшонами, надели респираторы с HEPA-фильтрами, прозрачные щитки на глаза, двойные перчатки, резиновые бахилы и резиновые передники. Потом они пересекли узкое пространство, разделяющее домики, и вошли в «горячую» зону — вытянутое, похожее на коридор помещение, разделенное на отсеки. С этого момента национальное отделение Ласса превратилось в национальное отделение Эбола.
После совещания Хумарр Хан отправился в контейнер-лабораторию Нади Вокье обсудить результаты анализов. Во время разговора Хан попросил у нее сигарету, не забыв закрыть входную дверь: он не хотел, чтобы местные сотрудники видели его курящим, — и продолжил разговор. Вдруг Хан хлопнул себя по лбу:
— Черт!
— Что? — удивилась она.
— Проклятье! Анализ кала!
Курьер-мотоциклист, доставивший пробирку с кровью в Кенему, помчался дальше, во Фритаун, чтобы отвезти несколько образцов кала в правительственную лабораторию для анализа на холеру. Но, как выяснилось, у пациентки была лихорадка Эбола.
— Эти образцы опасны! — воскликнул Хан.
Это было самое грязное дерьмо на свете. Они закатились истерическим хохотом и никак не могли остановиться, но ситуация была и в самом деле опасной. Хан должен был позвонить во фритаунскую лабораторию и предупредить сотрудников, чтобы они не открывали контейнеры и простерилизовали их.
Но постойте… каким образом можно простерилизовать контейнер с калом, кишащим вирусом Эбола? Надя и Хан обсудили и эту проблему. Следует ли сжечь образцы вместе с контейнерами в мусоросжигательной печи? Фекалии, попав в огонь, создадут дым. Возможно ли заразиться вирусом, вдохнув дым сгоревших фекалий? Похоже, никто не имел представления о том, представляет ли биологическую опасность дым от сгоревшего кала, инфицированного Эболой. Позвонив во Фритаун, Хан посоветовал коллегам сжечь образцы вместе с упаковкой и держаться в стороне от дыма.
Покурив вместе с Надей, Хан вернулся в отделение Ласса, чтобы обсудить с Тетушкой тактику ведения двух пациенток с Эболой, Виктории Йиллиах (перенесшей выкидыш с кровотечением и кюретаж) и Сатты К., матери троих детей — двоих мальчиков-подростков и маленькой девочки. Дети сидели перед кабинетом Хана для амбулаторного приема на скамейке под навесом из пальмовых листьев, рядом с отделением Ласса, в ожидании известий о матери. Разразилась очередная гроза, и Хан увел детей в свой кабинет-контейнер, где они побеседовали, укрывшись от дождя. Дети отказывались смириться с мыслью о том, что лихорадка Эбола вообще существует и что их мать страдает именно этой болезнью. Хан не смог переубедить их и в конце концов отвел в лабораторию Нади Вокье, чтобы показать, как изучают кровь. Надя вывела результат анализа на экран компьютера и рассказала, каким образом он был получен.
Дети Сатты внимательно слушали. Они оказались сообразительными и заявили Хану, что хотели бы, чтобы кровь матери отправили в другую лабораторию для проверки результатов первого анализа. Надя позднее записала в дневнике:
Детишки, похоже, неплохо образованы. Я сказала им, что… для этого нужно отправить [образец крови их матери] далеко за границу, в Европу или США. Объяснила, что результат будет таким же. Тут они засыпали меня вопросами вроде: «Какие шансы на спасение? Существует ли лечение или вакцина?» Я посмотрела на Хана, ожидая от него помощи, но он помотал головой: продолжай сама. Нелегко сказать детям, что их мать с вероятностью 80 % обречена на смерть. Они восприняли эти слова на удивление спокойно… Искренне поблагодарили меня за беседу и вышли под дождь. Через несколько минут я увидела их на улице. Девочка рыдала.
Их мать умерла в отделении Эболы через четыре дня.
Пока Надя рассказывала о лихорадке Эбола детям Сатты К., группа эпидемиологической разведки на трех полноприводных машинах, одна из которых была «лесной скорой», спешила в Маконский треугольник. Машины были загружены снаряжением биологической защиты. Через несколько часов езды по раскисшим грунтовым дорогам отряд прибыл в Коинду, тот самый городок, где в палате местной больницы лежала Мами Лебби, наличие у которой Эболы подтвердили лабораторные анализы.
Проверка того, правильно ли члены группы надевают защитные костюмы, а также исключение ошибок во время работы в больнице и при общении с пациенткой, больной Эболой, было обязанностью Майкла Гбаки.
Прежде всего группа эпидразведки встретилась со старейшинами кисси, обладавшими немалым политическим весом, рассказали им про Эболу и объяснили, чем занимается их команда. Майкл говорил на четырех языках — английском, крио, менде и коно, а вот кисси не владел. Из всей группы этот язык знал только водитель одной из машин Сахр Ньокор, принадлежавший к народу кисси; он и помогал с переводом. Завершив переговоры, отряд припарковал свои машины перед больницей — одноэтажным домиком с желтыми оштукатуренными стенами, превратившимся теперь в «горячую» зону.
Было доподлинно известно, что один человек из находившихся внутри был болен Эболой, и еще несколько человек могли быть инфицированы этим вирусом. На любом предмете, любой поверхности в этом домике — стенах, полах, кроватях, медицинском оборудовании, уборных — могли находиться частицы вируса Эбола. Как принято в африканских медицинских учреждениях, там, несомненно, должны присутствовать и родственники больных, ухаживающие за ними. Родственники бывают очень заботливы. И любой из них тоже может быть заражен Эболой.
Группа эпидразведки стала одеваться в спецкостюмы. Это была их первая вылазка в район, затронутый Эболой, и они очень нервничали. Майкл внимательно следил, как они надевали комбинезоны из тайвека[22], респираторы HEPA, лицевые щитки, по две пары перчаток и резиновые бахилы. Водителям, среди которых был и Сахр Ньокор, Майкл велел не отходить от машин, а сам с другими врачами вошел в дом, где, как они теперь знали точно, обосновалась Эбола-Заир, королева филовирусов.
Нападение
Войдя в здание, Майкл Гбаки и его спутники прежде всего осмотрелись по сторонам. В больнице имелось четыре небольших палаты, и все они были полны. Безнадежно больная Мами Лебби, женщина за 30, лежала в кровати, окруженная заботливыми родственниками во главе с мужем. Медики попросили их отойти от больной и больше не прикасаться к ней, а потом приступили к осмотру других пациентов и, к своему изумлению, обнаружили еще восемь человек с симптомами Эболы. Удивило их еще и то, что все они были женщинами.