«Я был готов расплакаться, — вспоминал потом Флетчер. — Мне было очень тяжело уезжать. Но мы не могли отправить на помощь Хану необученную молодежь, а, кроме нее, в распоряжении ВОЗ никого не было. Требовались врачи, имевшие опыт работы с Эболой». Флетчер не знал, доведется ли ему увидеть живыми этих женщин и Хумарра Хана.
Женщины проводили взглядами машину Флетчера, ползущую по грунтовой дороге к воротам больницы, находившимся выше по склону. «Мы с Линой почувствовали себя брошенными, — рассказывала потом Надя Вокье, — и не знали, когда кто-нибудь еще придет нам на помощь».
После отъезда Флетчера Хумарр Хан позвонил Пардис Сабети в Кембридж:
— Мне стало совсем одиноко, — пожаловался он. — Нам не хватает ресурсов. Мы не получаем необходимой помощи. Все благотворительные организации устремились в Гвинею. А мы в Кенеме не обойдемся без иностранной помощи и врачей.
Сабети услышала в голосе Хана отчаяние, и сама прониклась этим состоянием. Оперативный штаб разрастался с каждым днем, но Сабети чувствовала себя бессильной и неспособной хоть чем-нибудь помочь Хану. Она глубоко сочувствовала и медицинским сестрам из Кенемской больницы. Ей случалось бывать там, и персонал произвел на нее сильное впечатление. У нее сложились прочные связи с Кенемой. Но даже все секвенаторы в мире не могли помочь Хумарру Хану и его персоналу. Она боялась за Хана, но все же попыталась приободрить его и дать ему понять, что оперативный штаб делает все возможное, чтобы подыскать врачей для Кенемы:
— Хумарр, мы стараемся добыть для вас помощников. Звоним во все инстанции.
Но телефонные обращения Сабети не давали результатов. Получить обещание помощи от правительственной или благотворительной организации было легко, а вот добиться от них реальных действий — чрезвычайно трудно.
Роберт Гарри, коллега Сабети, тот самый, что по ее поручению собирал в кенемской «горячей» лаборатории образцы крови, вылетел в Вашингтон, чтобы добиться от правительства США помощи для Кенемской больницы и Сьерра-Леоне в целом. Он только что покинул Кенему. Он знал, что происходило в отделении Эболы, он посетил Дару и своими глазами видел некоторых из 28 больных Эболой, которых обнаружили там. Как и Том Флетчер, Роберт Гарри видел в реальном времени взрывное нарастание численности заболевших, знал, что волна Эболы направляется к Кенеме, и пытался объяснить это чиновникам в американском правительстве. «Я обивал пороги в Вашингтоне, — вспоминал потом Гарри. — Я был в Министерстве здравоохранения и социальных служб и в Агентстве по международному развитию, в Государственном департаменте и НИЗ». Как раз в это время проходил чемпионат мира по футболу. «Я проводил семинар о ситуации с Эболой. Возможно, я плохой докладчик, но не заметить, как слушатели искали в телефонах информацию о результатах матчей, я не мог. Боже, как можно было относиться к этому столь несерьезно?» В итоге Гарри так и не смог найти в правительстве США никого, кто взялся бы за оказание неотложной помощи Кенеме или смог бы осознать, что кризис в маленькой больнице в Африке может отозваться на каждом жителе Северной Америки. «Глаза у них открылись лишь после того, как Эболу обнаружили в далласской больнице», — сказал Гарри.
Среди экспертов в области здравоохранения преобладало мнение, что Эбола «сожжет сама себя, оказавшись в человеческой популяции». Вирус слишком агрессивен, слишком летален, он слишком быстро убивает людей и поэтому просто не сможет обосноваться в человеческой популяции как ее постоянная болезнь. Да, таково было господствующее мнение. Из которого следовало, что вирус Эболы не считали серьезной опасностью.
Другой причиной, не позволявшей Пардис Сабети и Роберту Гарри предоставить помощь Хумарру Хану, была крайняя малочисленность медиков, имевших подготовку и опыт для работы в условиях вспышки вирусной геморрагической лихорадки 4-го уровня биологической опасности. В борьбе с прошлыми вспышками Эболы основной удар принимали на себя «Врачи без границ». «Врачи» знали, как построить биоизолированное отделение и грамотно вести в нем работу. У них имелись биозащитные палатки, насосы с распрыскивателями, лабораторное оборудование, генераторы, провиант, доктора, надежные линии снабжения и, самое главное, большой практический опыт в этой области. Но «Врачи» уже работали на пределе своих возможностей. Медицинский мир в целом не знал и даже не имел обоснованных предположений о том, как остановить вспышку Эболы или хотя бы как безопасно вести клиническую терапию пациентов, инфицированных агрессивным вирусом 4-го уровня биологической опасности.
— Меня очень тревожит ваш стресс, — говорила Сабети Хану. — Хумарр, самое главное — это собственная безопасность. Пожалуйста, не забывайте о себе.
— Такое ощущение, что остается лишь делать все, что в моих силах, — ответил Хан.
Он расспрашивал о результатах секвенирования генома Эболы. Подвергся ли вирус мутациям? Стал ли он более летальным, чем Эбола-Заир? Хан, Лина Мозес, Мбалу Фонни и медсестры — все они изумлялись особенностям Эболы, наблюдавшимся у больных в отделении Ласса. У них, похоже, было меньше внешних кровотечений, но очень сильные рвота и понос. Лина Мозес предполагала, что новая разновидность болезни еще заразнее, чем Эбола-Заир, потому что пациенты выделяют очень много инфицированных жидкостей, которыми защитные костюмы бывают сплошь обрызганы и облеплены. У пациентов могли кровоточить десны, моча могла быть окрашена кровью, но сестры не встречали носовых кровотечений. Конечно, бывали и извержения мелены вследствие кровотечений в кишечном тракте. Имелось ли в этой западноафриканской Эболе что-то новое? Была ли это в самом деле классическая Эбола-Заир?
И наконец, имели ли место мутации? Опять же, среди экспертов утвердилось мнение, что вирус Эбола не видоизменяется при прохождении через человеческую популяцию. Не похоже, уверяли они, что Эбола претерпевает существенные мутации во время вспышек. Пардис Сабети, изучая геномы вируса Эбола 12 человек из Треугольника, определенно видела, что вирус мутировал. В некоторых местах 12 геномов, с которыми она работала, буквы кода были изменены. Но никто не мог сказать, были эти изменения всего лишь шумом, всего лишь бессмысленными случайными перестановками, появляющимися при движении вируса Эбола в человеческой популяции, или же вирус эволюционировал и начинал лучше «понимать» человека.
Но, что бы ни делал вирус, он определенно представлял собой «рой». На 18 июня растущий рой частиц вируса Эбола в Западной Африке был еще довольно мал. Вирус к тому времени инфицировал самое большее четыре сотни человек. Каждый инфицированный организм содержал от сотни триллионов до нескольких квадриллионов частиц вируса Эбола. В целом же «рой» насчитывал примерно от сорока квадриллионов до квинтиллиона вирионов.
Если записать квинтиллион цифрами, он будет выглядеть так: 1 000 000 000 000 000 000. Для вируса это немного. Действительно, совсем немного. На этом этапе, в середине июня, «рой» являл собой лишь зачаток того гигантского сообщества, в которое ему предстояло вскоре превратиться.
В геноме вируса Эбола содержится 18 959 букв, расположенных в определенном порядке. При репликации каждой вирусной частицы существует определенная вероятность ошибки при подстановке той или иной буквы, в результате чего геном изменится. Многие изменения порядка букв не меняют свойств данного вируса. Но случаются нарушения, способные быстро и сильно изменить свойства вируса. Растущий «рой» Эболы можно представить в виде огромного невидимого биологического автомата патинко[24], который сразу выбрасывает квинтиллион шариков. Похожее на облако расширяющееся сообщество проникает в человечество по множеству цепочек инфекции, в каждом случае производя массу случайных проб на предмет того, как проще проникать в человеческий организм, перемещаться между организмами и обеспечить себе бессмертие в популяции. Сабети с коллегами в немалой степени опасались, что в массе вирионов Эбола может случиться мутация, которая резко изменит вирус и позволит ему лучше приспособиться к человеческому организму. Они пытались составить представление об этом явлении. А оно пришло от мальчика, потрогавшего зверюшку, жившую рядом с его домом, и заполучившего в свою кровеносную систему несколько вирусных частиц.
Хану пришлось иметь дело с вирусным роем. Он рассказал Сабети, что вирус упорно бьет по больнице и что он и его коллеги каким-то образом не заметили его первого появления в Сьерра-Леоне. «Как мы могли его пропустить? Как мы могли его пропустить?» — вновь и вновь повторял Хан. Он спросил Сабети, знает ли она, меняется ли вирус. Она ответила, что они с коллегами все еще анализируют данные и пока не знают, насколько существенно изменился генетический код Эболы и изменялся ли вообще. Как только что-то прояснится, тут же позвоню, пообещала она и еще раз попросила Хана быть осторожнее.
18 июня, перед рассветом, доктор Азиз Джеллох, все еще продолжавший работать в общих отделениях, делал обычный обход в «Пристройке». Там он обнаружил водителя скорой помощи Сахра Ньокора, которого госпитализировали с подозрением на прободную язву желудка. Позднее доктор Азиз вспоминал, что Ньокор «сильно мучился». Сознание у больного было спутано, и он корчился от боли в животе.
«Не может ли это быть Эбола?» — подумал доктор Азиз. Но симптомы не сходились. Температура у водителя была лишь немного повышена, и рвоты с момента поступления не случалось. И поноса тоже не было. Более того, у него был запор, и позывов к дефекации он не ощущал уже два дня. Доктор Азиз осмотрел полость рта мистера Ньокора на предмет характерных признаков Эболы. Он искал там воспаление или кровотечение из десен. При осмотре рот мистера Ньокора выглядел совершенно нормальным. Но в действительности у него наступила ложная ремиссия лихорадки Эбола, и он был близок к смерти.