Надя вышла из «горячей» лаборатории и отыскала лаборанта Хассана Катту, друга Лины Мозес. Он согласился взять кровь и держать все дело в тайне. Надя и лаборант очень осторожно собрались, положили в машину комплект СИЗ, доехали до огороженного квартала, где размещался гостевой дом Университета Тулейна и остановились возле дома, почти вплотную к черному ходу. Двор был виден из некоторых ближних домов. Если кто-нибудь из соседей увидит, что в дом заходит человек в защитном костюме, может начаться паника.
Надя и Катта открыли двери машины, чтобы ограничить поле зрения для возможных наблюдателей. Укрываясь за дверями, Катта надел тайвековый комбинезон и застегнул его на молнию. Затем обулся в резиновые боты, надел респиратор, лицевой щиток и перчатки. Достал иглу для венепункции и пробирку-вакутейнер с красной крышкой.
Надя заметила, что иголка в руке Катты дрожала. Он был крайне взволнован.
Они взяли с собой только один защитный костюм, и Надя осталась стоять около черного входа в дом. Она видела оттуда гостиную, просторную комнату, где не было ничего, кроме обеденного стола и нескольких стульев. Дверь комнаты Лины, находившаяся слева, была закрыта. Катта вошел в дом, постучал в нужную дверь и вошел.
В комнате, залитой солнечным светом, было очень жарко. Шторы были раздвинуты, и электрический вентилятор, стоявший на полу, гнал воздух в сторону кровати. Лина лежала в постели. Она пребывала в сознании, но явно была тяжело больна. Раскрасневшееся лицо было усыпано каплями пота, и на рубашке выступили влажные пятна. Катта забыл взять с собою термометр. Приложив одетую в перчатку руку к ее лбу, он оценил температуру как опасно повышенную — 39,5–40 °C. Потом приготовил жгут.
Руки Катты дрожали, и Лине Мозес это не понравилось. «Дайте-ка я затяну жгут» — предложила она и, сев в постели, обернула руку резиновой лентой, затянула ее, а потом стала смотреть, как Катта ощупывал ее руку пальцем в резиновой перчатке в поисках вены. Снял колпачок с иглы, и тут его руки снова затряслись. Он воткнул иглу ей в руку, но его пальцы дрожали, и он не попал в вену. Он с извинениями вынул иглу. Покрытая кровью игла приплясывала в его пальцах. Он ввел иглу еще раз и опять промахнулся мимо вены. Но из задетого сосуда кровь потекла под кожу, вздувшись пузырем с гусиное яйцо размером. Катта было очень стыдно, он просил прощения.
В конце концов кровь все же потекла в пробирку и быстро наполнила ее. Он вынул иглу из руки Лины, закрыл ее колпачком, положил пробирку в пакетик с застежкой и закрыл его. Потом вышел из дома и вручил пакетик Наде, обрызгав его хлоркой, чтобы продезинфицировать снаружи.
Вокье сжала ладонью ампулу, находящуюся в пакете. Ампула была теплой, почти горячей. Значит, у Лины жар. Всемирная организация здравоохранения не прислала врачей. Они с Линой были заперты в Кенеме, и на быструю помощь им рассчитывать не приходилось. «Но пугаться незачем, — сказала она себе. — Сохраняй спокойствие. Сделай тест».
Фонни
Мрачная даже на фоне своей постоянной неулыбчивости Тетушка Мбалу Фонни стояла в вестибюле отделения Эболы у столика, рядом с которым обычно проходили ее беседы с Хумарром Ханом. Она была одета в белый сестринский костюм, волосы ее прикрывала маленькая белая шапочка. Чуть слышным голосом с британским акцентом она раздавала указания сестрам и разговаривала с посетителями, толпившимися у входа, пытаясь успокоить паникующих родственников, которые жадно ждали новостей о больных. Из отделения тянуло сильным запахом. Медсестры, которыми командовала Фонни, выбивались из сил. Некоторые попрятались по домам, но большинство из них продолжали ходить на работу. Мелькали сотрудники больницы, приносившие Тетушке записки из разных отделений и лабораторий и уносивших записки от нее. А перед входом неизменно торчали близкие пациентов вперемешку с больными. Перед отделением имелось нечто вроде загона, обнесенного сетчатой изгородью. Те, у кого наблюдались явные проявления, сходные с симптомами Эболы, должны были ждать в этом загоне, чтобы ограничить прямые контакты со всеми остальными. Порою Фонни покидала свой пост и шла по каким-то делам по территории больницы — то за какими-нибудь вещами или медикаментами, то чтобы отыскать Хана. Вместе с Ханом они совершали обходы общих отделений, осматривали лежавших там пациентов, выискивая признаки заражения Эболой. Тетушка и Хан знали, что в общих отделениях имеются недиагностированные случаи Эболы и пытались выявить этих больных и перевести в изолятор. В общих отделениях было по-прежнему много пациентов, и штатные врачи по-прежнему лечили их от самых различных болезней. Одному из этих врачей, Сахру Роджерсу, не суждено было пережить происходившие события. Тетушка работала по 15 часов кряду, начиная до рассвета и заканчивая глубокой ночью.
Во время работы она почти не проявляла эмоций, за исключением разве что почти отчаянной сосредоточенности на каждой текущей задаче. Она не плакала, не смеялась, не улыбалась. Она ожидала от своих сестер большего, чем они способны были сделать, и требовала от себя больше, чем было ей по силам. «Все в руках Божьих, — повторяла она. — Пути Господни неисповедимы».
Незадолго до описываемых событий Фонни потеряла мужа, Ричарда, и горевала по нему. Ричард Фонни, рослый представительный мужчина с великолепным чувством юмора, был единственным на свете человеком, способным рассмешить Тетушку; по крайней мере, так считали окружающие. Для своей растущей семьи он построил у подножья холмов Камбуи дом, внушительное сооружение из цементных блоков, обнесенное стеной. Ричард умер внезапно, не успев довести строительство до конца. Тетушка, по местному обычаю, похоронила Ричарда возле фундамента дома. После этого она оказалась главой семейного клана. В этом доме жил брат Тетушки, эпидемиолог Мохамед Йиллах с семьей, и Кади, мать Мбалу и Мохамеда.
Йиллах, высокий, худой, тихий человек, был предан своей старшей сестре. Он возил Тетушку на работу и с работы на своем мотоцикле, выезжая до рассвета и возвращаясь поздней ночью. Когда они проезжали по Хангха-роуд, их нельзя было не узнать — высоченный мужчина, которого обнимает за талию сидящая сзади женщина в белом. И когда Тетушка работала в отделении Эболы, Йиллах всегда пребывал поблизости от нее. Он приносил ей еду, бегал с поручениями и разносил записки по больнице, а также пытался следить, чтобы она не переутомлялась.
В отделение Эболы имелось отдельное помещение, где сестры могли отдыхать в перерывах между сменами. Там стоял стол, обычно занятый женскими сумками — сестры, выходя к больным, оставляли их там. Когда Тетушке требовался отдых, сестры убирали свои вещи со стола, она ложилась на освободившееся место и лежала, вытянувшись, некоторое время. Брат частенько сиживал в комнате, глядя, как она отдыхала на столе. При этом она никогда не засыпала. Минут через 15 она слезала со стола и возвращалась к своим делам в отделение Эболы.
Теперь там, в помещении, рассчитанном на 12 человек, находилось уже 35 больных. Девять отсеков были тесно забиты кроватями и раскладушками, на каждой из которых лежало по два человека; на некоторых помещалось даже по три. Дети лежали вместе со взрослыми. Умирающие — рядом с живыми. При Эболе у людей нарушаются мыслительные функции, и в таком состоянии они выбирались из постелей, начинали бродить по коридору, падали на пол и не могли подняться. Медсестры отделения Эболы ставили капельницы всем, у кого проявлялись признаки обезвоживания. Их биозащитные костюмы были покрыты брызгами и пятнами биологических жидкостей. Полы были липкими от грязи. Люди умирали по ночам, и их трупы лежали до утра. Лежали на кроватях и на полу. Когда хватало времени, сестры укладывали трупы в биозащитные мешки и оставляли в маленьком домике рядом с отделением — морге. Бригады скорой помощи, одетые в СИЗ, вывозили тела умерших на кенемское кладбище — заросшее кустами поле за городом, где на участках для бедных было полно безымянных могил. Умерших от Эболы разрешалось хоронить только там.
Стоя в двери черного хода дома Лины Мозес и держа в руке пакет, в котором лежала пробирка с кровью Лины, Надя Вокье через коридор обсуждала ситуацию с подругой, лежавшей в постели. Они сошлись на том, что Лина не будет выходить из комнаты, кроме как в туалет. Надя пообещала Лине позвонить по мобильному телефону, как только будет получен достоверный результат.
После этого Надя и лаборант вернулись в больницу, и Надя поспешила в лабораторный корпус. В тамбуре «горячей» лаборатории она облачилась в полный комплект СИЗ и вошла через стеклянную дверь в лабораторное помещение.
На подоконнике, который тянулся во всю длину окон, образующих одну из стен, лежал журнал, где она регистрировала все образцы крови, которые приносили в лабораторию. Вокье не хотела писать в журнале «Лина Мозес»: имя, вероятно, попадется на глаза лаборантам, и они перепугаются. Поэтому она написала «Люсия Муза». Имя «Мозес» на крио произносили как «Муза». Затем она сняла с пробирки красную резиновую пробку, опустила туда пипетку, набрала капельку крови подруги, перенесла ее в совсем крохотную пробирку и отцентрифугировала. В результате эритроциты опускаются на дно пробирки, а сыворотка крови располагается над ними. После этого она занялась очищением сыворотки, извлекая из нерасщепленной РНК молекулу, в которой закодирована генетическая информация вируса Эбола. Тем временем стемнело.
Через час после заката Надя Вокье в защитном костюме подошла к двери «горячей» лаборатории изнутри. Она встала обеими ногами в пластмассовую бадью с раствором хлорки, чтобы продезинфицировать резиновую обувь, густо опрыскалась таким же раствором и с особой тщательностью вымыла в хлорке руки в резиновых перчатках. Потом опрыскала снаружи и изнутри коробку, содержавшую множество пробирок из тонкого стекла с очищенными образцами крови, взятой у пациентов с подозрением на Эболу. На одной из пробирок имелась пометка «Люсия Муза».