У Джеймса заканчивался учебный год и вот-вот должны были начаться летние каникулы. Лиза записала его на различные программы летнего лагеря местной ИМКА[41] и договорилась со своими родителями, Майком и Карен Хенсли, что те приедут во Фредерик и побудут с Джеймсом во время ее заокеанской поездки. Обсуждая с сыном свои планы работы в Западной Африке, она думала о том, что сейчас он, кажется, вовсе не беспокоится о ней. Скорее, он был раздосадован. Он спрашивал ее, долго ли она собирается находиться там на этот раз. Она договорилась с ним, что, как только вернется из Африки, они поедут в Южную Каролину и устроят себе настоящий отпуск на побережье океана.
Рейфу, другу Хенсли, очень не нравилось ее намерение вернуться в края, где разворачивалась вспышка страшного заболевания. Он просил ее отменить поездку. Он боялся, что она будет чрезмерно рисковать и подвергнется заражению. У Рейфа были свои дети. Он убеждал Лизу, что Джеймс должен быть для нее на первом плане и что она не имеет права рисковать жизнью, пытаясь спасти посторонних людей, а обязана заботиться о сыне.
Но Хенсли не сомневалась, что родители должны подавать детям личный пример. Людям требуется помощь, а она специалист по Эболе. У нее за плечами 17-летний опыт работы в защитном спецкостюме с опасными патогенами, в том числе с оспой. Она никогда не позволяла себе рисковать. Но, если она откажется помогать людям и отвернется от умирающих, какой урок вынесет из этого Джеймс? Дети замечают абсолютно все.
Хенсли взялась за подготовку запаса спецкостюмов и снаряжения, упаковала все это в перевозочные ящики, и Министерство обороны приготовило для нее документы на перелет.
А 1 июля Хенсли получила электронное письмо от своего друга и коллеги Гэри Кобингера, работавшего могильщиком в лагере «Врачей без границ». Новости были ошеломляющими.
Вау!
В Западной Африке наступил вечер, и Гэри Кобингер, сидя с ноутбуком в пластиковой палатке, установленной возле ограждения «красной зоны», открыл письмо от Сянго Цю, своей коллеги из Виннипега, на которую он оставил завершение испытания ZMapp на обезьянах. Она сообщила потрясающую новость. Эксперимент на обезьянах только что закончился. Сверхлетальные дозы Эболы получили 18 обезьян. И ZMapp излечил все 18, причем некоторым из них оставались считаные часы до верной смерти. У некоторых из умирающих животных ZMapp остановил развитие Эболы за 90 минут.
Излечение от Эболы за полтора часа? Стопроцентная эффективность, даже в самых запущенных случаях? Практика фармакологических исследований просто не знала таких результатов. Они казались невероятными. Кобингер принялся рассылать электронные письма всем причастным к разработке лекарства, извещая их о результатах. В итоге о случившемся стали говорить как о «Вау-эксперименте», потому что все без исключения включили в ответы междометие «Вау!» Но результаты «Вау-эксперимента» не были опубликованы. О нем знали лишь несколько человек, входивших в список почтовой рассылки. А разработчики ZMapp понимали, что обезьяны — это не люди. Чудесное исцеление обезьян вовсе не значило, что ZMapp точно так же сработает на людях: действие может оказаться очень слабым, или препарат может убить человека, или он может убить Эболу. Никто не знал, как ZMapp поведет себя в организме человека.
После того как пророк Вахаб предсказал смерть многим медикам и ведущему врачу, в Кенемской больнице начался тотальный кризис. Сестры из отделения Эболы стали бросать работу. Им так и не начали выплачивать те $3,5 в день как надбавку за риск, которые обещало правительство Сьерра-Леоне. К тому времени в больнице образовалось уже три «красных зоны», получивших общее название Центр по лечению Эболы. В трех отделениях помещалось суммарно от 70 до 90 человек, инфицированных Эболой, и это количество неуклонно росло, невзирая на то, что многие пациенты умирали и их тела выносили. Больные Эболой съезжались со всей восточной части Сьерра-Леоне, кто на такси, а кто и на заднем сиденье мотоцикла, прижимаясь к кому-нибудь из родственников. Подчас пассажиры мотоциклов оказывались уже мертвыми. Мотоциклист сбрасывал тело у ворот больницы и стремительно мчался прочь.
Одной из трех «красных зон» Центра по лечению Эболы было бывшее отделение Ласса, рассчитанное изначально на 12 коек. Теперь туда втиснули около 30 больных Эболой.
Второй зоной стало отделение «Пристройка», где работала Люси Мей. Оно располагалось поблизости от отделения Эболы, и туда помещали пациентов с подозрением на Эболу, чьи анализы крови еще не были готовы.
Третьей зоной стало просторное помещение с металлической крышей и белыми стенами из синтетической ткани, которое во второй половине июня соорудили на площадке немного ниже по склону холма от отделения Эболы. Его так и назвали — «Палатка». К началу июля в «Палатке» лежали около 30 больных Эболой. И на все три отделения имелась лишь горстка медсестер, у которых не хватало одноразовых защитных костюмов и оборудования. Вернее говоря, запасы защитных костюмов в больнице быстро подходили к концу.
Пациенты в «Палатке» лежали на повсеместно используемых в африканских больницах «холерных кроватях». Больные холерой страдают неудержимым водянистым поносом. Поэтому «холерные кровати» снабжаются застеленным клеенкой матрасом с дырой в середине. Под дыру ставят ведро, куда испражняется лежащий пациент. Но в «Палатке» эта система работала плохо. Когда пациенты испражнялись таким образом, во все стороны разлетались брызги. Теряя рассудок, больные падали с кроватей и ползали по помещению, опрокидывая ведра. В «Палатке» работали только несколько сестер, которые выносили ведра, но поддерживать там чистоту было невозможно.
В «Палатке» имелось пластмассовое окно, сквозь которое посетители могли видеть своих близких, находившихся внутри, и разговаривать с ними. Родственники больных стояли за заградительным барьером и заглядывали в окно. Когда пациент подходил на своих ногах к окну, снаружи раздавались радостные крики родных, убедившихся в том, что он жив, если же они узнавали о смерти дорогого человека, то начинались рыдания. Кое-кто из собравшихся под окном терял дар речи при виде диковинных костюмов медсестер и врачей.
Хумарр Хан обходил все три отделения.
Майкл Гбаки, эпидемиолог и ответственный за биологическую безопасность, был заместителем Хана еще по Программе Ласса. В ситуации нарастания хаоса в больнице Майкл держался рядом с Ханом. Хан носил с собой три мобильных телефона. Собираясь войти в «красную зону», он отдавал телефоны Майклу, заходил в склад-контейнер и надевал спецкостюм и все, что к нему прилагалось. В контейнере находилось большое, в полный рост человека, зеркало. Хан становился перед зеркалом и, поворачиваясь, внимательно оглядывал себя в поисках возможных дефектов. Он даже дал этому зеркалу имя: Полисмен. Репортеру Reuters он говорил: «Я боюсь за свою жизнь, потому что, сознаюсь, отношусь к ней весьма трепетно». Осмотрев себя, он отправлялся в обход по отделениям Эболы.
В это время его телефоны непрерывно звонили. Майкл Гбаки отвечал на звонки и записывал сообщения на клочках бумаги. Когда Хан заканчивал обход и освобождался от защитного костюма, Майкл вручал ему пачку записок.
Кто только ни звонил Хану! Правительственные чиновники, врачи, сотрудники Всемирной организации здравоохранения, ученые из разных стран, представители некоммерческих организаций медицинской помощи, родственники и пациенты из Кенемы. Хан и сам очень много звонил, пытаясь добиться помощи для Кенемы. Хан и начальник местного медицинского управления Мохамед Ванди час за часом, день за днем сидели на телефонах и умоляли министра здравоохранения начать наконец-то выплачивать медсестрам отделений Эболы обещанные $3,5 в день за работу в условиях повышенной опасности. Они обзванивали чуть ли не все правительственные учреждения Фритауна в поисках денег, которые попросту не приходили. Средний медперсонал, работавший с Эболой, продолжал получать свои обычные $5 в день, но после ужасной смерти Люси Мей многие из них уже не соглашались работать за такое жалование.
7 июля в Кенему в качестве волонтера ВОЗ приехал Дэн Баух, друг и наставник Хумарра Хана, который десятью годами раньше уговорил его принять на себя руководство Программой Ласса. Теперь за больными в отделениях Эболы наблюдал не только Хан, но и Баух, а также американский военно-морской врач Дэвид Бретт-Мейджор. Они старались добиться того, чтобы всем обезвоженным пациентам вливали физраствор, чтобы все больные имели доступ к питьевой воде и хоть какой-то пище, но этим их возможности ограничивались. Все поверхности в «Палатке» и двух других отделениях Эболы покрывал толстый слой вирусных частиц.
Хан находился в чудовищном напряжении. Он стал раздражителен, вспыльчив, у него начали появляться приступы паранойи. Он по каким-то непонятным причинам злился на Лину Мозес. Он мог пропадать по нескольку часов подряд, и никто не имел представления о том, где он находился. Он неожиданно говорил коллегам: «Пойду вздремну». Он продолжал принимать пациентов в своей частной клинике. Не исключено, что он надеялся помочь хоть частным пациентам, при том что был бессилен помочь находившимся в отделениях Эболы. О ком же заботился Хан? Некоторые считали, что Хан подвел своих подчиненных.
В начале июля к работе в отделениях Эболы Кенемской больницы приступил врач ВОЗ Тимоти О'Демпси. Позднее он опубликовал свои впечатления от увиденного там:
ЦЛЭ [Центр по лечению Эболы] был плохо устроен и находился в состоянии дезорганизации, крайне мало внимания уделялось профилактике и контролю инфекций, наблюдались структурные и процедурные нарушения, катастрофически низкие стандарты в области гигиены, санитарии, организации утилизации медицинских отходов и трупов. Предметов первой необходимости для пациентов и ср