— Доктор Хан, я просто не представляю, чем помочь…
Хан обзвонил буквально все организации по оказанию медицинской помощи, какие только знал, но не добился никаких результатов. И он постоянно возвращался к мыслям о том, что трогал глаза Алекса Мойгбоя. Анализ на Эболу дал у Алекса высокоположительный результат, что почти наверняка означало смерть.
— Сомневаюсь, что Алекс выкарабкается, — сказал Хан. — Если Алекс умрет, мне тоже придется опасаться за жизнь, — он стиснул запястье правой руки пальцами левой. — Симбири, я отрезал бы себе эту руку, если бы это могло спасти Алекса.
Симбири подумала о том, что Хан постоянно соприкасается с вирусом и заплакала.
Хан принял суровый вид.
— Не плачь, Симбири, — сказал он на крио. — Не надо, — и перешел на английский: — Когда дела оборачиваются по-настоящему плохо, остается лишь делать то, что можешь.
Она продолжала плакать.
— Не плачь, Симбири, — повторил он уже более мягким тоном.
В его поведении появилось что-то необычное, напугавшее ее. Напряженная поза, в которой он сидел на краешке стула в нескольких дюймах от ее стола. Он совершенно не прикасался к столу. Он не протянул руку, чтобы успокаивающе погладить ее. Он как будто старался не прикасаться ни к ней, ни к чему-либо из того, с чем она может соприкоснуться. Вдруг он резко встал и вышел из комнаты.
Симбири Джеллох осталась за своим столом, в слезах. Почему он сидел так странно? Почему старался ни к чему не прикасаться? Куда он пошел? Она решила попытаться отыскать его.
Место для курения
Симбири Джеллох помчалась вверх по склону к отделению Эболы, но там Хана не оказалось. Она заглянула в его кабинет-контейнер, но и там его не было. Он мог пойти в общие отделения, подумала она и побежала по остальной территории больницы, но так и не смогла его найти. Она была близка к панике. Потом ей пришло в голову, что он может прятаться от всех, и она поспешно спустилась по грунтовой дороге туда, где строили новое отделение Ласса, и заглянула за контейнер. Действительно, Хан оказался там. Он сидел в пластмассовом кресле и пил спрайт из бутылки.
— Доктор Хан, с вами все в порядке?
Он сразу предупредил, чтобы она не подходила к нему:
— Симбири, лучше мне держаться от тебя подальше. Я не знаю, заразился или нет. Неизвестно, кто окажется следующим.
Она снова заплакала.
— Симбири, ну что же ты все время плачешь? — Хан держал в руке бутылку с газировкой и смотрел на бетонные стены и ярко зеленеющую под дождем пышную высокую траву. — Этот мир полон загадок, — продолжал он. — Когда ты силен и здоров, ты помогаешь другим. А когда ты угаснешь, твое дело продолжит следующий.
— Давайте помолимся, доктор Хан.
Хан поставил наземь бутылку с водой и встал. Держась поодаль друг от друга, они поднесли руки к груди, сложив их в молитвенном жесте, и начали возносить молитву.
Закончив, Хан сел в кресло. Симбири попыталась уговорить его перестать возиться с больными Эболой.
— Но кто еще позаботится об этих людях? Нужно делать свое дело и молиться. — Он отхлебнул спрайта. — Вы слишком вымотались.
— Ничего я не вымоталась.
Он думал о том, что мать сможет позаботиться о его сотруднице:
— Поезжай к маме во Фритаун и оставайся там две недели.
Она отказалась.
Он слабо улыбнулся ей:
— Врачебное предписание. Две недели отдыха.
Оставив Хана сидеть в кресле, Симбири поплелась обратно в свой кабинет. На следующий день она уехала во Фритаун к матери. У нее было ощущение, что она трусливо сбежала с поля битвы. Хуже того, она бросила своего начальника, оставила его одиноко сидеть в углу больничной территории, а ведь он сражался в буквальном смысле не на жизнь, а на смерть.
Представитель ВОЗ, британский врач Тим О'Демпси, делал в отделениях Эболы Кенемской больницы все, что было в его силах. Случалось, что в разгар дня он обнаруживал Тетушку отдыхавшей лежа на столе в сестринской. Однако на сей раз у стола стоял штатив с капельницей, и брат Фонни, Мохамед Йиллах, следил за прозрачной трубкой, присоединенной к руке Фонни. Он вливал ей лекарство от малярии.
О'Демпси встревожился. Выйдя из помещения, он разыскал Дэна Бауха и рассказал, чем занимается Тетушка. Баух поспешил в сестринскую и, не подходя близко, очень мягким голосом предложил Фонни сдать кровь для анализа на Эболу.
Тетушка согласилась. Баух сказал, что это нужно сделать немедленно. Надев перчатки, он взял у нее кровь из вены, отнес образец в «горячую» лабораторию и передал ее из-за двери тем, кто находился внутри.
Как раз в то время, когда Баух находился в «горячей» лаборатории, Лина Мозес вошла в сестринскую, намереваясь поговорить с Фонни, и увидела, что та лежит на столе и брат Йиллах ставит ей капельницу. Она отвела Йиллаха в сторону:
— Что с ней случилось?
— Она сдала кровь на анализ, — ответил Йиллах.
Мозес аж покачнулась. Такого просто не могло случиться. С кем угодно, только не с тетушкой Мбалу. Следующая ее мысль была о брате Тетушки. Он возил ее на мотоцикле. И только что ввел ей в руку инъекционную иглу, прикоснувшись к ее крови.
— Вы хоть защитились? — понизив голос, спросила она Йиллаха.
Он промолчал. Но она разглядела выражение его лица и все поняла. Он тоже заболел Эболой, заразившись ею от сестры.
Тетушку поместили в отдельную маленькую палату «Пристройки» — ту самую, где лежал при смерти Алекс Мойгбой. Он был ближайшим помощником Тетушки, и теперь они умирали вместе. Йиллах, брат Тетушки, расположился в той же палате и стал ухаживать за обоими, делая все возможное для того, чтобы его сестра и Алекс одолели Эболу и выжили. Он не стал обременять себя никакими средствами защиты, поскольку в защите от Эболы уже не нуждался.
Определитель номера
Лиза Хенсли работала в Национальной справочной лаборатории Либерии, устроенной в бывшем питомнике для шимпанзе, по 12 часов кряду. Почти все это время она не снимала защитный костюм и находилась в помещении «горячей» зоны, где поддерживалось пониженное давление, и изучала образцы крови при помощи амплификатора, который мог распознать геном вируса Эбола. Ближе к полудню она выходила из «горячей» зоны, ступала в приготовленное корыто с раствором хлорки, снимала защитную обувь, обмывала дезинфицирующим раствором весь костюм и снимала его. Под спецкостюмом она носила голубой хирургический костюм, хирургические перчатки и носки. Затем обувалась в лоферы и выходила в комнату, балкон которой выходил на металлические крыши вольеров для шимпанзе. Шел сезон дождей, и струи ливня со страшным шумом барабанили по жести.
Она съедала несколько крекеров с арахисовым маслом и пила воду из бутылки. Это был ланч. После еды она делала несколько звонков по казенному телефону, снова облачалась в костюм, возвращалась в лабораторию и продолжала работать, покуда у нее оставались силы держаться на ногах. Ее напарником был врач армии США Рэндал Шопп. Время от времени ей или Шоппу приходилось выходить из «горячей лаборатории» из-за желудочно-кишечных расстройств, что в Африке случается сплошь и рядом. При каждом недомогании Хенсли полушутя спрашивала себя, не является ли это признаком размножения вируса Эболы.
Вирус яростно атаковал Монровию. Все городские больницы заполнялись больными Эболой, и медицинская система города обрушилась. В лабораторию поступил образец крови, взятой у беременной женщины, у которой начались преждевременные роды. Она лежала на тротуаре около главной городской больницы Монровии, истекая кровью. Врачи отказались принять ее, так как роженица с Эболой на стадии кровотечения представляет чрезвычайную опасность для медиков. Хенсли понимала, что в данном случае требуется экстренная медицинская помощь. Она немедленно сделала анализ, но на это все же ушло два часа. В результате оказалось, что Эболы у женщины не было. Ее можно было принять в больницу и спасти и ее саму, и младенца. Но к тому времени, когда она сообщила в больницу результат, женщина и ее ребенок уже умерли прямо на тротуаре.
К ночи автомобиль посольства США доставлял Хенсли и Шоппа в отель на берегу океана. На улицах было неспокойно: случались беспорядки и нападения. В отеле Хенсли что-нибудь ела и, перед тем как лечь спать, звонила домой по скайпу. О Джеймсе заботились ее родители; в это время он ужинал. Она говорила с сыном, потом с родителями. Ее отец, Майк Хенсли, изрядно тревожился о дочери. Он не говорил ни слова об этом, но как-никак он был ученым и разрабатывал лекарства от ВИЧ. Он следил за официальными сообщениями об эпидемии в Африке, по меньшей мере раз в день говорил с Лизой и отчетливо видел, что положение в Монровии быстро ухудшается. У него сложилось впечатление, что вспышка только-только разгорается и Лиза находится в самом сердце бури. Он отлично знал свою дочь и думал, что она в стремлении помочь людям вполне может пренебречь своей безопасностью. Но о своих страхах он не говорил ни Лизе, ни ее матери Карен.
Тетушка быстро угасала. Вскоре ее перенесли из двухместной палаты в «Пристройке» в отделение Эболы. Она оказалась на койке в том самом закутке, где умерла медсестра Люси Мей. Алекс, помощник Тетушки, остался в палате один.
В субботу, на рассвете, медсестра, заглянувшая к нему, обнаружила, что он умер ночью в одиночестве. Не нашлось никого, кто мог бы помочь упаковать тело в биозащитный мешок, и его так и оставили на кровати.
Тем же утром, около девяти часов, Симбири Джеллох, уехавшая к матери во Фритаун, позвонила Хумарру Хану. Он не ответил. Это было не похоже на него. Его телефон был снабжен определителем номера, и Хан всегда отвечал на ее звонки.