т Эболы.
На многих могилах этого кладбища не было надгробных надписей. А прочие надгробья обычно представляли собой обрезок доски или две палки, связанные крестом. Мбалу Фонни всегда рассчитывала упокоиться рядом с мужем под фундаментом дома на склоне холмов Камбуи, который ее супруг строил для Мбалу и себя. Теперь это было невозможно.
Могилы для жертв Эболы копали в спешке. Умерших погребали в мелких ямах и наваливали сверху могильные холмики. Шли сильные дожди, которые размывали холмики, обнажая белые мешки. Собаки и крысы раздирали мешки и разрывали тела на куски. В траве валялись ребра и кости конечностей, из одного из холмиков торчала бедренная кость. Кади, мать Тетушки, была глубоко удручена этим зрелищем. Родные стояли на значительном расстоянии от могилы, а могильщики в биозащитных костюмах опустили гроб в неглубокую яму и засыпали его землей.
Домой они поехали на такси, и во время поездки Мохамед Йиллах, брат Фонни, почувствовал, что у него поднимается температура. Он не сомневался, что у него проявляется Эбола, и, попросив таксиста остановиться на несколько минут у больницы, поспешил сдать кровь на анализ. Вернувшись домой, Йиллах велел детям не прикасаться к нему. Он заперся в своей комнате и велел родным оставлять еду для него под дверью.
В тот же день, уже ближе к вечеру, скорая привезла Хумарра Хана в Центр по лечению Эболы (ЦЛЭ) «Врачей без границ», находившийся в Кайлахуне, на территории сьерра-леонского вождества Кисси-Тенг. Центр представлял собой кучку палаток, установленных в лесу поблизости от города. В нем уже было полно пациентов, и непрерывно продолжали поступать новые больные. Сотрудники лагеря были глубоко измучены, не высыпались и находились на грани нервного срыва. Когда Хан приехал в лагерь, к нему отнеслись как к самому обычному пациенту. Кто-то взял у него кровь из вены на анализ, и его отправили в одну из палаток «красной зоны».
Центры по лечению Эболы «Врачей без границ» представляют собой пластиковое воплощение Старинного закона. В древности «красной зоной» служила хижина из пальмовых ветвей, находившаяся на отшибе от деревни и снабжаемая водой и пищей. Заболевших оспой изолировали в «красной зоне» от любых контактов с обитателями деревни. От оспы (как и на тот момент от Эболы) медикаментозного лечения не существовало. Поэтому человека помещали в «красную зону», и он либо выживал, либо нет. После того как выжившие выходили из хижины, ее сжигали. Это соответствовало захоронению трупов на месте, которое практиковали «Врачи», копая могилы рядом с лагерем.
В типичном Центре по лечению Эболы «Врачей без границ» имелось около дюжины палаток-изоляторов из белого пластика, расположенных в одну линию в центре «красной зоны». В каждой палатке было установлено 20 коек для больных. У каждой койки стоял пластмассовый таз, который пациент мог использовать для рвоты. Около палаток тянулась цепочка будок-туалетов с ямами. Если у больного начинался понос и он не мог ходить, ему подкладывали одноразовую впитывающую пеленку, которую служители должны были менять раз в день. Больным давали еду в тарелках и бутылки с простой водой и газировкой. «Красную зону» окружало ярко-оранжевое пластмассовое ограждение. Имелась площадка, предназначенная для посетителей, где родные и друзья пациентов могли через ограду разговаривать с больными. Посетителям рекомендовали стоять на расстоянии не ближе двух метров от ограды. У больного Эболой могла внезапно открыться неудержимая рвота, при которой заразные брызги разлетаются почти на два метра.
Хана поместили в привилегированные, можно сказать, условия — палатку для заразившихся местных медработников, где было всего шесть коек. Часть «красной зоны», расположенная ближе к зоне для посетителей, закрывал жестяной навес, укрепленный на деревянных столбах. Сидя на пластмассовом стуле под этим навесом, Хан сделал несколько звонков правительственным чиновникам со своего нового секретного телефона. Телефон он использовал очень экономно. В «красной зоне» не было электричества и, следовательно, возможности зарядить телефон, когда аккумулятор «сядет». И вынести его из «красной зоны», чтобы зарядить, нельзя, потому что он заражен частицами вируса Эбола.
Солнце спускалось к горизонту, а Хан молился. Он не чувствовал себя очень уж больным. У него лишь немного повысилась температура и ощущалась ломота в теле. И аппетит у него был отличный. Ни рвоты, ни поноса. Такое он наблюдал у многих пациентов. Болезнь может начаться как легкое недомогание, которое даже и не замечаешь сразу.
В лагере зажглось несколько огней. Где-то гудел генератор, снабжавший электроэнергией две лабораторных палатки с аппаратами для анализа крови и холодильниками. В сотне футов от палатки Хана стоял холодильник, где лежала замотанная клейкой лентой выщербленная, помятая, замызганная кубическая коробка из белого пенопласта со стороной около 45 сантиметров. Никто в лагере не знал, что в этой коробке и кто оставил ее в холодильнике. Персонал лагеря был слишком замотан для того, чтобы обращать внимание еще и на какую-то неведомую коробку. А лежали в ней три пластмассовых флакона с замороженной водой, в которой содержались антитела. Это был «Курс № 2» препарата ZMapp, изготовление которого обошлось в $100 000.
Завершив свою смену в лагере, Гэри Кобингер вернулся в Канаду, оставив препарат в морозильнике. Он хотел проверить стабильность ZMapp в тропическом климате. У него не было и мысли предлагать лекарство кому-нибудь. ZMapp еще ни разу не испытали на человеке.
«Никто ничего мне не говорит», — пожаловался Хан на следующее утро Симбири Джеллох по своему тайному телефону, первый раз переночевав в лагере. Он поинтересовался насчет эвакуации самолетом и сказал, что забыл паспорт, уезжая из дома. Симбири обещала позаботиться об этом. Почти все утро Хан просидел на пластмассовом стуле рядом с территорией для посетителей, слушая, как дождь гремит по жестяной крыше.
Симбири тут же перезвонила Майклу Гбаки и попросила его отыскать паспорт в доме Хана и отвезти ему. «И пожалуйста, останься с доктором Ханом, — сказала она. — Ему необходимо, чтобы рядом был друг». Майкл отыскал паспорт в столе Хана и через несколько часов уже появился в зоне для посетителей лагеря. Он сказал Хану, что будет держать паспорт у себя, потому что вносить его в «красную зону» нельзя — потом не вынесешь, так как он будет заражен. Майкл снял жилье и остался в городе.
Когда в Сьерра-Леоне наступает полдень, в Соединенных Штатах утро. Пардис Сабети в своем гарвардском кабинете и Роберт Гарри у себя в Университете Тулейна готовились открыть международную телеконференцию по проблеме снабжения африканских медиков, борющихся с эпидемией, экспериментальными вакцинами и препаратами. Прежде всего они намеревались поговорить о том, что Хану неотложно требуется экспериментальный препарат. Сабети и Гарри рассмотрели примерно дюжину непроверенных препаратов, которые можно было бы использовать, чтобы попытаться спасти Хана. Из них они отдали предпочтение ZMapp — при условии, что Хана удастся доставить куда-нибудь, где он сможет получить лекарство.
Пардис Сабети намеревалась сама вести обсуждение, но, когда дошло до дела, испугалась, что голос у нее будет срываться, и попросила Гарри открыть конференцию. Инициаторы немного подождали, пока специалисты по Эболе из многих мест и разных стран подключались к связи и представлялись остальным. Все они были так или иначе лично знакомы с Хумарром Ханом, а несколько человек даже могли считаться его близкими друзьями. Обсуждение пошло энергично.
Телеконференция
Роберт Гарри начал с того, что, если Хумарра Хана удастся эвакуировать в европейскую больницу, следует немедленно предложить ему экспериментальные препараты. По мнению Гарри, лучше всего подошел бы ZMapp. Лекарство отлично проявило себя в эксперименте на обезьянах, но на людях пока не испытывалось. Хан — врач-ученый, и ему самому случалось испытывать на пациентах экспериментальные лекарства. Поэтому он способен взвесить риск, которым может сопровождаться прием такого препарата, как ZMapp, и принять осознанное решение. «Если выбирать из всех, кому можно было бы предложить это лекарство, нужно выбрать доктора Хана», — сказал Гарри.
Затем слово взяла Пардис Сабети. Она сказала, что Хан — идеальный кандидат для экспериментального применения ZMapp, так как досконально понимает заболевание и, кроме того, является национальным лидером Сьерра-Леоне и способен вдохновить страну на борьбу с эпидемией. Но важно не только помочь Хану. «Мы должны руководствоваться справедливостью. Главное — продолжать поиски возможности помочь всем», — сказала она.
После нее говорила молекулярный биолог Эрика Сафир. Она находилась у себя дома в Сан-Диего (Калифорния), в тихом уголке квартиры, а муж тем временем кормил завтраком детей. Сафир в то время возглавляла лабораторию в Научно-исследовательском институте им. Скриппс, находящегося в Ла-Хойе, и изучала молекулярную структуру вирусов, в том числе и вируса Эбола. Она сотрудничала с Ханом в разработке лекарств от лихорадки Ласса. Она энергично утверждала, что ZMapp будет, по всей вероятности, лучшим вариантом для Хана. На нее произвел глубокое впечатление результат испытаний — излечение всех 18 обезьян, — который можно было смело назвать беспрецедентным.
Выступил и Дэн Баух, друг Хана. Он находился в Женеве, куда только что прибыл именно из Кенемы, где помогал Хану в отделениях Эболы. Он сообщил, что в Женеве хранится один курс препарата ZMapp. Лекарство было предназначено для медперсонала международных медицинских организаций, но Баух считал, что будет вполне оправданно изъять его из морозильника и доставить в лагерь «Врачей без границ», чтобы Хан мог использовать препарат, если таков будет его выбор. Лекарство нужно отправить Хану безотлагательно, так как его состояние ухудшается с каждым часом, сказал он.