Майкл Гбаки, державший у себя паспорт Хана, регулярно навещал друга и разговаривал с ним через изгородь. Хан сказал Майклу, что у него начался понос и ощущается обезвоживание. Он попросил Майкла поставить ему капельницу с физиологическим раствором, чтобы восполнить потерю жидкости.
Персонал лагеря, не справлявшийся с растущим потоком поступающих пациентов и хорошо знающий, какую опасность представляют иглы, соприкоснувшиеся с кровью, прекратили делать пациентам внутривенные вливания. Майкл сказал на это, что сам войдет в «красную зону» и поставит своему другу капельницу. Он решил, что лучше всего будет влить Хану раствор Рингера, в состав которого входит калий; если уровень калия в организме Хана сильно упадет, очень велик риск инфаркта миокарда. Майкл отправился на поиски начальства лагеря, чтобы получить разрешение войти в «красную зону» и сделать Хану капельницу.
Он отыскал одного из врачей и попросил его о кратком разговоре. Он сказал, что у доктора Хана начинается обезвоживание, доктору необходимо поставить капельницу и он хочет войти в «красную зону» и сделать Хану необходимую процедуру.
Врач ответил на это, что за ограждение допускается лишь персонал «Врачей без границ».
Майкл объяснил, что он заместитель доктора Хана, которому крайне требуется помощь, и добавил, что у него большой опыт внутривенных вливаний.
В этот момент к врачу присоединился менеджер по снабжению, один из самых важных его руководителей, организующий снабжение и, собственно, деятельность лагеря. Положение в лагере сложилось весьма напряженное, и просьба Майкла вывела его из себя. «Почему все так носятся с этим доктором Ханом?» — сердито спросил он. Нет, он не разрешает предоставлять доктору Хану никакого лечения сверх того, что доступно для остальных больных. Остальные пациенты не получают капельниц. Значит, и вашему доктору Хану она тоже не положена.
Эти слова привели Майкла в бешенство. «Вы понимаете, что говорите? — обратился он к логистику. — Да, конечно, ко всем пациентам нужно относиться одинаково, тут спору быть не может. Но вы имеете представление, сколько жизней он спас? И сколько жизней еще спасет, если выживет сам?» Если капельница с простейшим физраствором сможет спасти Хана, тем самым будет спасено много других жизней.
Майкл утверждает, что при этих его словах оба чиновника «Врачей без границ» отвернулись от него и ушли, не сказав больше ни единого слова. Ему не позволили войти в «красную зону» и поставить капельницу Хану.
Справедливость
Я сижу в кабинете Майкла Гбаки неподалеку от «горячей» лаборатории. Разгар сухого сезона, жаркий январский день. Ветер харматан несет из Сахары песок, и небо окрашено в цвет львиной шкуры. Вирус все еще гуляет по Кенеме, но главный пожар практически угас. В Сьерра-Леоне заболевают лихорадкой Эбола по тысяче человек в месяц; но в настоящее время количество быстро снижается. Вирус активно проявляет себя в Коно, области к северу от Кенемы. Школы в Сьерра-Леоне не работают. На дорогах всей страны установлены блокпосты, где солдаты и полицейские прикладывают ко лбу каждого проезжающего электронные термометры и расспрашивают, откуда и куда человек едет. Неподалеку от Кенемы устроен центр по лечению лихорадки Эбола от Красного креста, и количество пациентов в нем неуклонно снижается. Отделение Эболы в Кенемской больнице закрылось. Больных Эболой здесь теперь нет. Общие отделения полны пациентов, и по дорожкам тихо ходят разносчики еды.
Майкл Гбаки, тихий невысокий человек с жесткими чертами лица, внутренне эмоциональный, но внешне сдержанный, почти замкнутый, благополучно пережил атаку вируса. В окно его кабинета я вижу «Палатку». Она пуста.
— Не считаете ли вы, что поведение руководителей лагеря — когда они отвернулись от вас — было презрительным? — спросил я.
— В этом не может быть сомнений, — очень спокойно ответил он.
— Что вы почувствовали? Я имею в виду: какие эмоции вы испытали в тот момент?
Его взгляд скользит в сторону, будто он отворачивается от чего-то, на что не желает смотреть.
— Что касается моих ощущений — эмоционального восприятия всего происходившего, на моем лице должно было читаться неудовлетворение полученным ответом. Я не кричал. Я даже держался относительно спокойно. А они ушли. Ушли, ничего не сказав, как будто меня вовсе не было.
— Они были белыми?
— Они оба были белыми.
— Вы считаете, что это было проявлением расизма?
Его ответ изумил меня.
— Нет, — твердо и без малейшего раздумья сказал он. — Мне кажется, проблема была не в расизме.
Для меня это оказалось неожиданным.
— А в чем же тогда?
По его мнению, проблема отнюдь не сводилась к примитивному расизму. Руководители лагеря произвели на него впечатление равнодушных людей, зажатых в тисках жестких правил и жестких процедур, которые препятствовали спасению жизней. Он был профессиональным медиком, участвовавшим в той же битве, что и они. У него был десятилетний опыт работы в СИЗ и оказания помощи пациентам с обширными кровотечениями, пораженными вирусом 4-го уровня биологической опасности. Он затронул вопрос справедливости в медицине, и ему, естественно, не понравилось, что, когда он поставил под сомнение их концепцию справедливости, его проигнорировали.
«Между „Врачами без границ“ и местными деятелями здравоохранения давно сложились очень натянутые отношения, — сказал Джон Шиффлин, педиатр из Медицинской школы Университета Тулейна, работавший в Кенемской больнице во время кризиса. — Когда я приехал в Кайлахун, чтобы поговорить с европейцами — сотрудниками ВБГ, со мною общались вполне уважительно, а вот к медикам-африканцам, с которыми мы вместе работали в Кенеме, относились совсем иначе. В Кенеме отношения между местным персоналом и приезжими специалистами шли на равных. Европейцы же из ВБГ не желали воспринимать медиков из Кенемы как коллег. Это неверно. Это глубоко неверно. Они также пытаются навязать свою версию справедливости людям, видящим ее иначе. Мы даже не смогли убедить ВБГ применять капельницы для преодоления обезвоживания», — продолжал Шиффлин.
В то время руководители «Врачей без границ» не верили, что внутривенное вливание физиологического раствора больным лихорадкой Эбола повышает их шансы на выживание. Они также считали, что применение персоналом инъекционных игл, которые загрязняются зараженной кровью, — неприемлемый риск. Когда пациентов в лечебных учреждениях «Врачей без границ» становилось слишком много, они прекращали или, в лучшем случае, значительно сокращали внутривенные вливания.
«Я с трудом понимаю это, — сказал Том Флетчер, имея в виду решение „Врачей“ перестать делать внутривенные вливания жидкости больным лихорадкой Эбола, — тем более что они и до того крайне ограниченно практиковали капельницы. Никто из тех, кто применял капельницы для лечения больных лихорадкой Эбола, не в состоянии понять смысла отказа от этого метода. В Кенеме у нас было всего лишь два-три врача на сотню пациентов, но мы ставили капельницы всем, кому они требовались. Поставить капельницу совсем не долго, и процедура эта не представляет особой опасности для медика. Иглы по большей части снабжаются колпачками, обеспечивающими их безопасное использование. Проведение оральной дегидратации, когда больных заставляют пить жидкость маленькими глотками, требует куда больше времени, потому что нужно сидеть рядом с пациентом. Это к тому же опаснее, так как при этом близкий контакт с больным продолжается дольше, а у пациента может начаться рвота. Решение не в том, чтобы запретить использование вливаний — тогда смертность достигнет 70 %. При активном применении капельниц летальность можно уменьшить до 50 % и ниже».
Том Флетчер некоторое время работал в больнице Донка в Конакри (Гвинея). Там внутривенное восполнение жидкости делали всем больным лихорадкой Эбола, у которых наблюдалось обезвоживание. Однажды больницу Донка посетила врач из Центра по лечению Эболы «Врачей без границ», находившегося в Гекеду. «Глядя вокруг, она чуть не расплакалась, — вспоминал Флетчер. — Она сказала мне: „Неужели возможна такая разница в медицинских подходах между тем местом, где я работаю [в лагере `Врачей без границ`], и этой больницей? Из-за политики организации мы не можем пользоваться своими навыками по части внутривенных вливаний“».
Разве не обязан врач, работающий в зоне бедствия, оказать помощь максимальному — насколько хватит возможностей — количеству пациентов, даже невзирая на то, что спасти всех не удастся? Это называется сортировкой — принятием решения о том, какими пациентами следует заниматься в первую очередь, раз уж нельзя лечить всех одновременно. В зоне бедствий медики обычно практикуют сортировочный подход. Они оказывают помощь максимально возможному количеству пациентов, но некоторых при этом приходится оставлять на произвол судьбы.
«Дать кому-то капельницу, а кому-то нет, будет, несомненно, справедливо, — продолжал Том Флетчер. — А вот заявлять, что раз капельниц не хватает на всех, то их не получит никто, это безумие. Настоящее безумие».
Доктор Бертран Драге, руководитель клинической программы оперативного центра «Врачей без границ» в Брюсселе, сидит в конференц-зале новой штаб-квартиры центра, современного здания на рю де л'Арбр Бени (Rue de l'Arbre Benit, улицы Благословенного древа). «Персонал туда в основном попал неожиданно для себя, — говорит он, имея в виду Кайлахунский медицинский центр, куда поместили Хана. — Представьте себе, как они могли все это воспринимать. Они могли не видеть разницы между ребенком на койке, беременной женщиной на койке и медицинским персоналом на койке. Основой их мировоззрения являлось полное равенство всех пациентов».
У Бертрана Драге рыжие волосы, карие глаза и моложавое лицо, усыпанное веснушками. Он носит джинсы и кроссовки, у него непринужденная скромная манера поведения. Стены помещения облицованы древесно-стружечной плитой — тем же самым дешевым материалом, который используется при строительстве быстровозводимых лечебных центров. В 1999 г. «Врачи без