— Лиза, это все равно что пытаться водяным пистолетиком потушить лесной пожар.
— Пит, мы просто не можем бросить все и умыть руки. Как прикажете понимать нас, если мы вдруг сбежим?
Конечно, прийти в этом споре к истине было невозможно. Джарлинг как прямой начальник Хенсли по НИЗ мог приказать ей вернуться домой. В таком случае ей пришлось бы либо подчиниться, либо уволиться с работы. Она работала под его руководством 16 лет, сначала в USAMRIID и теперь в МИЦ. На его глазах она выросла из неопытной выпускницы в руководительницу научной работы всего МИЦ. За все эти годы он ни разу не отдал Хенсли прямого приказа. И сейчас Питер Джарлинг боялся, что эта замечательная специалистка может пожертвовать жизнью, продолжая делать анализы крови. Он просил ее выйти из игры, но не стал бы приказывать сделать это.
Разговор с Хенсли совершенно вывел Джарлинга из себя. «Да черт с ней, пусть делает, что ей заблагорассудится», — говорил он себе. И ходил по Многоотраслевому исследовательскому центру, жалуясь на упрямство Лизы Хенсли.
Через несколько часов, в предрассветной тьме, дождь как из ведра продолжал поливать Монровию. Машина посольства доставила Хенсли на пригородный аэродром Пейн, где под дождем неподвижно стоял вертолет с эмблемой ООН. Летное поле пропиталось водой, и погода была совершенно нелетная. Лизу ждал подполковник морской пехоты Брайан Уилсон. Он решил сопровождать ее в этой поездке — по его словам, просто для душевного спокойствия. Хенсли и Уилсон сидели в зале ожидания возле бетонной полосы, надеясь на перемену погоды. За несколько миль от них, в больнице ELWA, доктор Кент Брэнтли не спал: его рвало в таз жижей бордового цвета. У него началось кровотечение из слизистой желудка. Скоро ему должно было понадобиться еще одно переливание крови.
Полет
Хенсли и подполковник Уилсон три часа ждали у кромки летного поля, а буря поливала асфальт дождем и хлестала ветром. Потом дождь утих, и они забрались в вертолет, старую русскую военную машину с маркировкой ООН на сером корпусе, испещренном бесчисленными вмятинами. Пилоты, веселые украинцы, кое-как объяснялись на ломанном английском языке. Хенсли и Уилсон уселись на скамейках лицом друг к другу, пристегнулись ремнями и надели шумозащитные наушники. Вертолет оторвался от земли.
Почти сразу же погода вновь испортилась. То, что приняли за завершение бури, оказалось всего лишь кратким затишьем. Ливень громко барабанил по фюзеляжу, стало темно, но пилоты решительно повели вертолет прямо сквозь стену дождя.
Хенсли сидела рядом с иллюминатором. Она повернулась и смотрела в окно, но видела лишь воду, стекавшую по стеклу, сквозь которую время от времени можно было смутно разглядеть тянувшийся внизу лесистый горный хребет.
Она не знала, жив ли еще доктор Хумарр Хан. Ей было доподлинно известно лишь, что его так и не смогли вывезти, а «Врачи без границ» отказались дать ему ZMapp. Но кому-то это лекарство все же могло помочь.
Она устроилась поудобнее в привязных ремнях и задремала, а проснувшись через какое-то время, увидела, что подполковник бодрствует. «Не понимаю, как вы могли заснуть», — сказал он с ощутимой тревогой в голосе. Если уж военный тревожился, то, вероятно, причины для беспокойства имелись. «Мы летим при нулевой видимости», — добавил подполковник Уилсон.
В этой эпидемии все летели при нулевой видимости. Под вертолетом, укрывшись завесой дождя, скрытно маневрировала Эбола. Никто не знал ни лекарств, ни вакцин от этой напасти. А она сейчас торопилась раздобыть курс экспериментального препарата, пытаясь спасти одну человеческую жизнь.
Она чувствовала, что ее решение остаться в Африке и полететь на этом вертолете не останется без последствий. Но с ними можно будет разобраться позже. Куда важнее для нее был вопрос о том, как ее поведение оценит Джеймс, когда вырастет. Если она сейчас вернется в Соединенные Штаты, бросив свою миссию, Джеймс рано или поздно узнает об этом. И что он подумает о ее выборе, повзрослев? Со временем могут появиться вирусы еще заразнее и опаснее, чем Эбола, и медикам придется иметь дело уже с ними. «Если мы откажемся помогать людям, то какое послание мы таким образом передадим своим детям? — скажет позднее Хенсли. — Детям предстоит унаследовать наши проблемы, а люди будут умирать. Одна из главных родительских обязанностей — это обучение детей ответственности. Мы должны служить примером для своих подчиненных, своих родных и своих пациентов в Африке».
Вертолет, на котором летела Хенсли, приземлился на территории Либерии, в долине с пышным кустарником, окруженной лесистыми холмами Фойи. Когда вертолет коснулся земли, она увидела вооруженных автоматами солдат ООН в бронежилетах и HEPA-респираторах. Сойдя на землю, Хенсли и подполковник Уилсон узнали, что местный пилот на легком самолете прилетел сюда за час до них и уже улетел обратно с лекарством.
Оставалось вернуться в вертолет, пристегнуться и лететь обратно в Монровию. Ко времени их приземления лекарство уже было доставлено в больницу ELWA и оказалось в руках Ланса Плайлера. Хенсли и Уилсон заглянули в кафе в центре города и взяли по чашке кофе и сэндвичу.
Оттуда она намеревалась направиться прямо в больницу ELWA. Было 13 часов 15 минут.
Как раз в то время, когда Хенсли и Уилсон сидели в кафе на улице Монровии, Майкл Гбаки вошел в кайлахунский лагерь «Врачей без границ», чтобы проверить состояние Хумарра Хана. Пройдя извилистой дорожкой, обозначенной пластиковыми барьерами, он оказался в зоне для посетителей, примыкавшей к «красной зоне», и, остановившись в двух метрах от ограды запретного участка, повернулся к палатке и позвал: «Доктор Хан!»
Ответа не последовало. Он продолжал звать Хана по имени, ожидая, что он вот-вот выйдет, как бывало каждый раз, когда Майкл навещал его. Шли минуты, и Майкл волновался все сильнее. Что-то было не так. «Я решил войти внутрь и своими глазами увидеть, что происходит», — рассказывал он потом. Не уходя из зоны для посетителей, он вынул мобильный телефон, позвонил врачу лагеря и попросил разрешения войти в «красную зону» с сотрудником лагеря, чтобы они вдвоем могли осмотреть Хана. Врач ответил, что это невозможно.
Майкл начал выходить из себя. Он знал номер министра здравоохранения Сьерра-Леоне Миатты Каргбо, позвонил ей и объяснил ситуацию. Та, в свою очередь, позвонила Ане Вольц, руководителю кайлахунского лагеря, и попросила ее допустить Майкла в «красную зону» для осмотра доктора Хана.
После разговора с министром Аня Вольц позвонила Майклу и спросила:
— В чем дело?
— Мне нужно ваше разрешение одеться, войти в зону и увидеть доктора Хана. Он сегодня не подошел к зоне для посетителей, — Майкл был зол.
— По нашим протоколам посторонние в зону не допускаются.
— Я много лет работаю в кенемской Программе Ласса. Имею большой опыт использования СИЗ. Я собираюсь сейчас войти в «красную зону», поставить Хану капельницу с раствором Рингера и не стану слушать ничьих возражений!
Вольц пришлось сдаться.
Майкл направился в зону для переодевания, где сотрудники облачались в хирургические пижамы, герметичные костюмы и прочие элементы СИЗ. Когда кто-то подал ему хлопчатобумажную хирургическую пижаму, он увидел, что она старая и грязная на вид, и пришел в ярость: «Нет, этого я не надену! Я государственный служащий, начальник эпиднадзора, а вы даете мне невесть что невесть после кого! У меня есть собственный хирургический костюм и обувь». Он отправился к своей машине, взял оттуда одежду и вернулся в зону для переодевания. Там он оделся в СИЗ, слушая между делом инструкцию от сотрудника «Врачей». Потом он в сопровождении этого сотрудника вошел в «красную зону» и направился к палатке Хана.
Примерно в то же время, когда Майкл входил в «красную зону», автомобиль посольства высадил Лизу Хенсли возле офиса «Сумки самаритянина» в больнице ELWA. Она поднялась на крыльцо, огороженное парапетом из шлакоблоков, и увидела Ланса Плайлера, который сидел за столом и разглядывал щербатый грязный куб из пенопласта, лежавший на полу; его половинки были скреплены клейкой лентой. На лице Плайлера застыло выражение паники.
— И что мне с этим делать? — спросил он, явно не желая прикасаться к коробке-холодильнику.
— Давайте, я его открою? — предложила Хенсли.
— Давайте. Это было бы замечательно.
Она отодрала скотч и подняла крышку. Оттуда поднялось морозное облачко. Среди брикетов сухого льда лежали три пластмассовых флакончика с завинчивающимися крышками, залитыми воском для герметичности. Это был «Курс № 2» ZMapp.
Плайлер недоуменно уставился на флаконы:
— И что мне делать с этой штуковиной?
— Пожалуй, лучше всего будет позвонить Ларри Цейтлину, — сказала Хенсли.
Ларри Цейтлин оказался у себя дома в Сан-Диего, где было только семь утра, и одевал пятилетнего ребенка, пока жена возилась с новорожденным. Хенсли передала телефон Плайлеру.
— Что мне делать с этим средством? — спросил Плайлер.
Ларри Цейтлин не мог ничего сказать ему. Ни он, ни Лиза Хенсли как участники разработки лекарственного средства не имели права советовать давать лекарство пациенту или нет.
Хенсли видела на лице Плайлера отражение обуревавших его терзаний.
Ланс Плайлер был лечащим врачом Нэнси Райтбол и Кента Брэнтли. В его распоряжении имелся лишь один курс препарата, в котором равно нуждались два пациента. Оба были практически при смерти. Плайлер должен был сделать выбор между пациентами — предложить лекарство одному и оставить второго на верную смерть. Лекарство не прошло испытаний, не имело лицензии и никогда еще не вводилось человеку. Оно может убить человека за считаные минуты, особенно если больной уже близок к смерти. Самым лучшим решением, возможно, было бы препоручить пациентов Богу, а лекарство убрать в холодильник и не давать никому.