— Тут не может быть ни верного, ни ошибочного решения, — сказала Хенсли, пытаясь приободрить его. Она особо подчеркнула, что не может помочь ему сделать выбор. Однако, если он решит дать кому-нибудь препарат, сказала она, придется строго следовать протоколу, разработанному основными изобретателями — Гэри Кобингером, Джином Олинджером и Ларри Цейтлиным. Согласно этому протоколу, три дозы должен получить один пациент. Нельзя ни делить курс между двумя пациентами, ни пытаться растянуть срок введения препарата. Если разделить курс между двумя больными, препарат не поможет никому и оба могут умереть.
— Кроме того, — продолжала она, — препарат следует дать пациенту с менее тяжелым состоянием. Если дать ZMapp более тяжело больному, он может оказать положительное воздействие, но пациент все равно может умереть, и, значит, лекарство будет потрачено впустую.
Другими словами, Лансу Плайлеру предстояло осуществить медицинскую сортировку. Плайлер оцепенел от навалившегося бремени предстоящего решения.
— А что с ним делать, если мы его не используем? — спросил он.
— Тогда я верну его Ларри Цейтлину. — Она накрыла пенопластовую коробку крышкой и плотно прижала ее, чтобы сухой лед внутри не таял.
Около 14:30 она ушла, оставив Плайлера в одиночестве рассматривать стоящую на полу коробку.
Майкл Гбаки и сотрудник «Врачей без границ» пришли в небольшую палатку, где размещались Хан и другие медики из Кенемы. Хан лежал на койке. Все вокруг было залито рвотой и жидкими каловыми массами, одежда была мокрой и грязной, и постель определенно давно не меняли. Майкла в полном защитном снаряжении было невозможно узнать.
— Доктор Хан, — сказал он сквозь маску, — это я, Майкл.
Хан, судя по всему, не узнал его.
— Это я, Майкл! — крикнул он в голос.
Хан поднял голову и посмотрел на него.
Майкл помог ему сесть, раздел его, протер кожу салфетками, переодел и сменил постель. Когда Майкл стал одевать Хана, тот заговорил и попросил газировки. Майкл помог ему выпить ее.
— Я хотел бы отдохнуть, — сказал Хан.
Гбаки помог Хану улечься и решил выйти и отыскать Питера Каиму, слугу Хана, который остался в Кайлахуне. Он прошел через пост обеззараживания, где его облили хлоркой и помогли снять защитное снаряжение. Питера Каиму он нашел рядом с лагерем. Немного поговорив с ним, Майкл вернулся в зону для посетителей, рассчитывая спросить у соседей Хана, как тот себя чувствует.
Тем временем Мохамед Йиллах, брат Мбалу Фонни, лежал на своей койке рядом с Ханом. Йиллах старался ухаживать за Ханом, но ему не хватало сил, чтобы встать с койки, переодеть и умыть Хана и сменить ему постель. Сейчас он все же сумел встать с кровати, решив, что Хану необходим свежий воздух. Он усадил Хана и спустил его ноги на пластиковый пол. Потом Йиллах обнял Хана и поднял его с кровати. Держа Хана на руках, как младенца, Йиллах вышел с ним из палатки. Медицина не в состоянии объяснить, каким образом больной человек на поздней стадии Эболы смог поднять взрослого мужчину и пронести на изрядное расстояние.
Нетвердой походкой, еле-еле переставляя ноги, Йиллах донес Хана до зоны для посетителей, уложил на мягкий пластиковый мат подле ограды, а сам тяжело рухнул на стул рядом. Посидев немного, Йиллах с трудом поднялся, доковылял до палатки и лег на койку.
Почти сразу же по другую сторону барьера появился Майкл и обнаружил, что Хан лежит на мате и хватает ртом воздух.
— Доктор Хан!
Тот ничего не ответил.
— Доктор Хан!
Хан повернул голову:
— Майкл… — Он с трудом выдавил из себя это слово, но не сказал больше ничего, а в следующий миг его дыхание остановилось.
— Доктор Хан умер! — закричал Майкл Гбаки.
В тот момент, когда Майкл выкрикнул: «Доктор Хан умер!» — старший брат Хана, Сахид, живший в Филадельфии, разговаривал по телефону с Питером Каимой, который все так же стоял около лагеря. Сахид услышал сквозь голос собеседника какие-то крики.
— Что случилось? — спросил он Каиму.
— Доктор покинул нас, — ответил Каима и расплакался.
И Сахид Хан понял, что только что услышал по телефону момент смерти брата.
Мохамед Йиллах, отдыхавший на койке в палатке после отчаянных усилий, которые он приложил, чтобы вынести Хана на свежий воздух, испытал острый приступ раскаяния. Он оставил доктора Хана умирать в одиночестве. Он не понял, что Хан умирает, иначе он обязательно остался бы с ним. В этот миг Йиллах, как никто на свете, хотел подойти и в последний раз взглянуть на Хана, но, увы, у него не было сил, чтобы пошевелиться.
Пардис Сабети, узнав через несколько минут о смерти Хана, неудержимо разрыдалась. Много позже она размышляла о смерти Хана: «В борьбе с инфекционными заболеваниями мы то и дело видим смерть и думаем о том, почему она происходит. Все мы пытаемся осознать наше место во Вселенной и смысл нашего существования. После смерти Хана у меня осталось ощущение, что нам просто следует делать больше и что нельзя допускать, чтобы такие люди умирали зря».
Время тянулось очень медленно, и Йиллах, брат Тетушки, лежавший без сил на койке, потерял терпение. Его приводило в бешенство то, что в кайлахунском лагере больным не делают внутривенных вливаний для преодоления обезвоживания. Он сознавал, что только что увидел результат этой политики — им оказалась смерть Хана. Для возмещения потери жидкости необходимо делать вливания. Человека, не получающего жидкость, просто ожидает смерть. Из сотрудников Кенемской больницы в палатке оставались в живых, кроме него, лаборант Мохамед Фуллах и медсестра Элис Ковома.
Йиллах отказывался и дальше терпеть местные порядки. Аккумулятор его мобильного телефона еще не разрядился. Он позвонил Симбири Джеллох в Кенему и попросил ее прислать несколько машин скорой помощи, чтобы забрать еще не умерших кенемских медиков обратно в свою больницу. «Я хочу вернуться умирать в Кенему», — сказал он.
Близилась ночь, но она пообещала, что машины за ним и коллегами выйдут на рассвете. Машину для того, чтобы забрать тело Хумарра Хана, она уже отправила. Мохамед Фуллах умер на своей койке тем же вечером, и в палатке остались только двое живых из кенемских медиков — Мохамед Йиллах и Элис Ковома.
Служители лагеря взяли тело Хана на носилки и унесли в палатку-морг. Едва стемнело, служители в СИЗ вынесли тело Хана в мешке и отдали его Майклу Гбаки. Тот, одетый в спецкостюм, с помощью служителей погрузил тело в скорую помощь, где ожидал водитель, и машина отправилась в Кенему.
Водитель гнал, насколько позволяла паршивая дорога. Майкл трясся на пассажирском сиденье и смотрел сквозь лобовое стекло. Впереди ничего не было видно: небо было плотно затянуто тучами, и в округе не светилось ни огонька, потому что в этой части Сьерра-Леоне не было электричества. Он думал: «Если от Эболы умер врач, которому мы все почтительно внимали, то какова же будет наша судьба? Какова будет моя судьба?» На фоне неба начали смутно вырисовываться очертания холмов Камбуи, засветилась и стала приближаться скудная россыпь городских огней.
Скрытый путь
Ночью доктор Ланс Плайлер долго лежал в кровати и в полутьме смотрел на белый пенопластовый холодильник. Он стоял на полу возле кровати и представлял собой жуткую загадку. Лекарство, находящееся в коробке, может убить Кента или Нэнси. Или спасти кого-то из них. Или вообще никак не подействовать.
Выглянуло солнце, и Плайлер открыл глаза. Коробка стояла на месте. С тех пор, как он поставил ее возле кровати, он не мог заставить себя передвинуть ее или даже прикоснуться к ней. Он поднялся и отправился на кухню.
Вместе с ним в этом доме жили еще несколько сотрудников «Сумки самаритянина». Он приготовил кофе на всех, взял чашку и снова залез в постель. Прихлебывая кофе, он открыл Библию, читал псалмы и молился. Посылка с TKM-Ebola, отправленная Tekmira Pharmaceuticals, потерялась где-то в пути и не добралась до Монровии. Так что, у него оставались лишь три флакона ZMapp. Этого могло хватить только на одного человека.
Кент Брэнтли был его близким другом. Если он предложит лекарство Кенту и оно убьет его, — он убьет друга. Или лекарство спасет жизнь Кенту. Но если он предложит лекарство Кенту, значит, придется отказать Нэнси Райтбол и она почти наверняка умрет. Нэнси заслуживает такой же любви и справедливости, что и Кент. Но состояние Нэнси хуже, чем у Кента, она ближе к смерти. Плайлер знал протокол: следует предложить лекарство Кенту, болезнь которого не зашла еще так далеко, как у Нэнси, и оставить Нэнси умирать.
Он никогда не забывал данную им клятву Гиппократа: «Прежде всего, не навреди». Любой из доступных ему вариантов может принести смертельный вред по меньшей мере одному человеку, а возможно, и двум. Как решать, если любое решение может причинить смерть? Он молился о ниспослании мудрости, надеясь, что ему откроется, как следует поступить. Он чувствовал Бога рядом с собой, но казалось, будто Бог направляет его не более чем на один шаг за раз.
Лиза Хенсли не могла подсказать ему, как поступить. Она участвовала в разработке препарата. И к тому же она не врач. Врач — он. И все же он хотел еще раз поговорить с ней. Поговорить не по телефону, а лицом к лицу. Он отправил ей сообщение с просьбой приехать в больницу.
Хенсли приехала вскоре после полудня, как всегда, на машине посольства. Плайлер снова сидел за столом в своем кабинете, к двери которого вела лестница из шлакоблоков.
Хенсли села на стул напротив Плайлера.
Он пребывал в мучительных терзаниях.