Ланс Плайлер всю ночь простоял около окна Кента Брэнтли, время от времени молясь вместе с ним, и наблюдал за тем, как Брэнтли с каждым часом становилось лучше.
По сути, происходившее с Кентом Брэнтли было медицинским чудом. Определенно, препарат спас жизнь Брэнтли, и двух мнений насчет этого быть не могло. ZMapp истреблял вирус Эбола в организме Брэнтли. Сразу же после того, как первые капли лекарства попали в кровь, оно начало убивать вирусы, частицу за частицей. Представление о том, что найдется медикамент, способный уничтожить лихорадку Эбола за какие-нибудь полтора часа или вырвать человека из пагубных объятий болезни в тот самый момент, когда тело больного сотрясает агония, кажется эпизодом фантастического сценария, вымыслом, невозможным в реальности. Но так оно и было. По крайней мере, в случае Кента Брэнтли, ставшего «экспериментальным объектом номер один», лекарство поистине сыграло роль ангельского меча, рассекшего сердце вируса. Как было отмечено чуть выше, точное действие, которое ZMapp оказал на вирус Эбола в организме Кента Брэнтли, до сих пор остается загадкой, но, что бы ни делал препарат, вирусу это не нравилось. А в более широком смысле лекарство открыло окно в будущее. Такие средства, как ZMapp, способны справиться с биологическим оружием или остановить любой эмерджентный вирус, пришедший из дикой природы. ZMapp был недоработанной версией наиболее острого меча из тех, которые разработаны и испытаны к настоящему времени. Этот препарат также, весьма вероятно, соответствовал первоначальной идее Ларри Цейтлина (родившейся у него, когда он получал пособие по безработице), что разработка лекарства, которое победит Эболу, означала бы возможность в значительной степени справиться со всеми другими вирусами.
В десять вечера доктор Дебора Эйзенхат ввела иглу в подвздошную кость Нэнси Райтбол и начала вливание ZMapp прямо в кость. Вены на ее руках сделались настолько дряблыми, что игла, скорее всего, прорвала бы сосуд и вызвала бы обширное кровотечение. Вскоре после того, как лекарство начало поступать в ее кровь, у нее страшно зачесались кисти рук. По-видимому, это была аллергическая реакция. Препарат, вливаемый ей всю ночь, не вызвал у нее заметного улучшения состояния, но она хотя бы осталась жива. Это само по себе следовало считать чудом.
Лиза Хенсли сидела без сна в своем гостиничном номере и наблюдала за развитием событий. Узнав доподлинно, что оба пациента начали получать ZMapp, она послала Лансу Плайлеру СМС-сообщение о том, что ее отзывают в Соединенные Штаты. О причине она умолчала.
Кента Брэнтли доставили в международный аэропорт Монровии в заднем отсеке пикапа, поместили в биозащитную капсулу, находящуюся в салоне, и самолет «Phoenix Air» вылетел в Америку. Когда он приземлился в Атланте, Брэнтли, одетый в биозащитный костюм, своими ногами сошел на землю. Его доставили на машине скорой помощи в больницу университета Эмори и поместили в отделение интенсивной терапии высокого уровня биоизоляции. Из Kentucky BioProcessing в больницу уже доставили три флакона ZMapp. Как только Брэнтли оказался в отделении, им занялась команда из четырех врачей-инфекционистов и 21 медсестры. Пусть ZMapp за несколько минут спас ему жизнь, но до выздоровления было еще далеко, и вряд ли удалось бы сохранить ему эту жизнь без усилий высококвалифицированных медиков и лучшей в мире медицинской технологии. В больницу Эмори он прибыл 2 августа.
Ужас
Прошло четыре дня, как умер Хумарр Хан. С начала эпидемии умерли уже восемь медсестер и медбратьев, а оставшиеся были глубоко подавлены. У большинства уже не хватало решимости заходить в отделения Эболы, но там находилось 60–70 пациентов, и продолжали поступать новые больные. Но кое-кто из кенемских медиков продолжал работать, в том числе медсестра Нэнси Йоко, та самая, которая готовила к погребению тело Тетушки.
Пытаясь стабилизировать положение, Всемирная организация здравоохранения продолжала присылать врачей в Кенему. Одним из них был Джон Шиффлин, педиатр из Медицинской школы Университета Тулейна. Он подрядился на трехнедельную командировку в Кенему с зарплатой в $1, из которых 25 центов вычитали на административно-хозяйственные расходы. Шиффлин прежде никогда не видел больного Эболой и не носил СИЗ. Лендкрузер высадил его у больницы, и он стоял перед «Пристройкой», проникаясь мыслью, что у него есть все основания опасаться больше никогда не увидеть семью.
Врач из Британии Кэтрин Хоулихэн проинструктировала Шиффлина, показала, как надевать СИЗ, и они вместе двинулись на передний край ожесточенной медицинской битвы.
В отделении творился жуткий хаос. Оно было рассчитано на 17 коек, но в нем находилось около 30 больных Эболой. Там были целые семьи, пораженные этим страшным заболеванием. Плохо соображающие терзаемые вирусом пациенты слонялись по помещению, переходили с койки на койку, пытаясь отыскать ту, что почище. Порой больные приводили с собою в отделение своих здоровых детей, потому что соседи отказывались принимать их. Шиффлин и другие врачи ВОЗ не знали, что делать с этими детьми, и помещали их в отделения, где пребывали не столь тяжело больные люди, у которых анализы на Эболу еще не дали положительного результата. Для детей это было не лучшим выходом, но Шиффлину был доступен лишь один иной вариант — держать их с больными, находящимися на поздней стадии Эбола и гораздо более заразными. «Ошибались ли мы? Бесспорно, ошибались. Мы пытались выжить, делать то, что могли, как можно лучше и просто удержаться на плаву», — рассказывал он.
Медсестра Нэнси Йоко работала в отделении, насколько хватало сил, но порой по ночам там не оставалось никого из медиков. Каждое утро Нэнси Йоко и врачи ВОЗ выносили по нескольку трупов, часто из туалетов, и оставляли их около отделения. Вскоре после приезда Шиффлина в Кенемской больнице набралась уже сотня пациентов с Эболой; Шиффлин и его коллеги подумывали, что стоило бы закрыть отделения Эболы, чтобы умерить хаос. Но они понимали, что в таком случае зараженные люди будут оставаться дома под опекой близких, вирус станет быстро распространяться и народу будет умирать еще больше. Приходилось держать отделения в Кенеме открытыми хотя бы для того, чтобы изымать инфицированных Эболой людей из поселений и собирать их в одно место.
Джону Шиффлину доводилось прежде сотрудничать в качестве педиатра с Программой исследования лихорадки Ласса, и он был знаком с многими медицинскими сестрами. Приехав в Кенему, он обнаружил в отделении Эболы своих друзей Мохамеда Йиллаха и медсестру Элис Ковому — их доставили на скорой помощи из лагеря «Врачей без границ». В первый же день он осмотрел Йиллаха и увидел, что его случай безнадежен; больной непрерывно икал и вдобавок мочился и испражнялся кровью. Шиффлин наплевал на правила сортировки и стал делать для Йиллаха все, что было в его силах, хотя и не видел надежды на излечение. Точно так же он возился с Элис Ковомой, хотя и ей надеяться было не на что. Она умрет, несмотря на всю его заботу. Но основное внимание Шиффлина было сосредоточено на детях и подростках. Ведь по специальности он был педиатром. «У каждого из нас были один-два пациента, которых мы вели с момента поступления, — рассказывал Шиффлин. — Никто не знает, почему, но в этих отдельных пациентов мы вкладывали души и сердца без остатка. Большинство из них все же не выжили».
Роб Фаулер, канадец, также работавший от ВОЗ, вел от 30 до 40 больных Эболой. «Утром, едва я входил туда, где лежали мои больные, все они начинали звать меня, — вспоминал Фаулер. — А я спрашивал себя: „К чьей же койке подойти сначала? К трехлетнему ребенку в коме? Или к 30-летней женщине с самым громким голосом?“ Как только я подходил к кому-нибудь первому, остальные пятеро принимались звать: „Доктор, доктор! Пожалуйста!“ Если у меня был литр физраствора, остальные тут же начинали просить себе то же самое. Мне тяжело говорить об этом».
Шиффлин начал замечать, что среди больных, лежащих в отделениях Эболы, складывается своеобразное сообщество. В условиях острой нехватки врачей и медсестер больные начали помогать друг другу. В сообществе выделились лидеры, люди помоложе, которым удалось выжить, и они потихоньку выздоравливали. Они понемногу брали на себя часть работы по уходу за другими больными.
Джон Шиффлин продолжал лечить Мохамеда Йиллаха, и, к его крайнему изумлению, тому постепенно становилось лучше. Прекратилось кровотечение, прекратилась икота, и температура стала снижаться. Иммунная система Ийллаха каким-то образом сумела одолеть вирус. То, что он выжил, нельзя было объяснить иначе, чем чудом, — Йиллах не надевал биозащитного снаряжения, когда ухаживал за Мбалу Фонни, и имел обширный контакт с вирусом. 9 августа «горячая» лаборатория сообщила, что анализ крови Йиллаха на вирус Эбола дал отрицательный результат, и он отправился в свой большой семейный дом на склоне холма Камбуи. Йиллах всегда был худым, а сейчас превратился в ходячий скелет. Улыбаясь, он вошел в дом и сказал своей матери Кади: «Ну, все в порядке. Анализ отрицательный».
Она не поверила ему. Ведь именно эти слова он сказал ей в прошлый раз, перед тем как уехать в лагерь «Врачей без границ», где он предполагал умереть.
Чтобы подтвердить свои слова, он обнял мать. Она точно знала, что если бы он был болен, то не стал бы этого делать.
Через несколько месяцев мы с Мохамедом Йиллахом, чрезвычайно тощим, особенно при росте больше метра восьмидесяти, человеком со сдержанными, вдумчивыми манерами, сидели в тихом уголке на территории государственной больницы Кенемы. Казалось, его окутывала призрачная аура перенесенной травмы. В 47 лет он выглядел на 70 с лишним. Он сказал, что помнит далеко не все ужасы из тех, которые ему пришлось перенести. А вот свои тяжкие сожаления после того, как оставил доктора Хана умирать в одиночестве, запомнил. «Просто ужасно, что я не могу даже толком вспомнить, как все это было. Божьей милостью моя жизнь была спасена», — сказал он.