Как вскоре выяснилось, коллапс государственной больницы Кенемы оказался лишь началом вспышки эмерджентного вируса, первым языком пламени повального вирусного пожара, охватившего человечество. Одновременно с бесчинствами вируса в стенах Кенемской больницы началась настоящая эпидемия, и на города Западной Африки обрушился вирус, которому дали название «вариант A82V Makona» Эбола-Заир, или проще — штамм Макона. 8 августа ВОЗ сообщила о 1779 случаях Эболы, из них 961 со смертельным исходом.
20 июля вирус добрался до Нигерии вместе с американским юристом Патриком Сойером. Он заразился Эболой в Либерии от своей сестры, потом полетел в Лагос, столицу Нигерии, чтобы посетить конференцию в Калабаре. Когда он сошел с самолета в международном аэропорту Лагоса, ему стало очень плохо, и он попал в больницу Первого консультативного медицинского центра. Главный врач больницы доктор Стелла Ададевох заподозрила у нового пациента Эболу и, как ни порывался Сойер уйти, оставила его в больнице и взяла кровь на анализ. Анализы подтвердили у Сойера наличие Эболы, и вскоре он умер, заразив 20 человек, в том числе доктора Ададевох. Вирус угрожал вырваться из-под контроля в Лагосе, городе с 20-миллионным населением, значительную часть которого составляют бедняки, ведущие скученный образ жизни в трущобах и не имеющие доступа к медицинской помощи. Если бы вирус начал массово распространяться среди городского населения Лагоса, дело кончилось бы вирусным эквивалентом ядерного взрыва. Установили, что умирающий в Нигерии Сойер имел тесные контакты с 70 людьми, каждый из которых мог заразиться от него вирусом и передать его другим. Благодаря быстрым и решительным действиям нигерийских органов здравоохранения и иностранных врачей удалось прервать цепную передачу инфекции, начавшуюся от Патрика Сойера.
Доктор Стелла Ададевох, не позволившая Сойеру покинуть больницу, впоследствии умерла от Эболы; сейчас ее признали национальным героем, не позволившим вирусу широко распространиться в Нигерии.
Если бы в Лагосе случилась вспышка Эболы и хотя бы один носитель вируса отправился в какой-нибудь из мегаполисов вроде Дакки (Бангладеш) или индийского Мумбаи, вирус, несомненно, причинил бы колоссальный ущерб жителям этих городов и получил бы массу возможностей продолжить мутационный процесс, все лучше приспосабливаясь к человеческому организму. Тот вирус Эбола дикого типа, который попал в организм маленького мальчика в деревне Мелианду, пройдя через несколько человеческих тел, превратился в штамм Макона. Если бы цепная передача вирусной инфекции захватила значительно большее число людей, с высокой вероятностью произошли бы и другие мутации, «рой» снова преобразовался бы, и вирус мог бы еще лучше приспособиться к человеку. Вирус Эбола был способен меняться, он реагировал на каждого нового носителя и пользовался каждым удобным случаем для того, чтобы перебраться в человеческих телах в отдаленные точки планеты.
Через две недели после смерти Хумарра Хана, когда стало ясно, что ZMapp спас жизни Кента Брэнтли и Нэнси Райтбол, The New York Times опубликовала статью о том, что Хана сознательно лишили возможности воспользоваться ZMapp: «Медицинская группа „Врачей без границ“ и Всемирной организации здравоохранения всю ночь ломала голову, как поступить, и в конце концов решила не пытаться применить препарат». В статье сообщалось также, что Хану не был даже предложен выбор — воспользоваться новым лекарством или нет. Когда статья вышла в свет, Роберт Гарри, Эрика Сафир, Лина Мозес и Пардис Сабети были крайне изумлены тем, что Хану просто не дали ZMapp. Они-то считали, что Хан получил лекарство, но оно не помогло ему.
Пардис Сабети, узнав, как было дело, пришла в ярость. Она не говорила публично о своих чувствах, но коллеги по Институту Броуда слышали, как она страшно ругалась в полный голос, проходя мимо комнат, примыкавших к оперативному штабу Эболы. Хумарр Хан был участником ее группы и ее хорошим другом, а ему отказали в лекарстве, способном спасти его жизнь.
В статье The New York Times ссылались на Дэна Бауха, который говорил, что он категорически не согласен с решением «Врачей без границ», и утверждал, что тем необходимо было узнать мнение самого Хана. «Думаю, что доктор Хан был бы идеальным пациентом, полностью понимающим все сложности этой „серой территории“», — сказал он. Он сказал также, что вопрос был очень сложным и что он уважает решение врачей, находившихся на месте событий. Никто из ученых, врачей, официальных представителей и менеджеров лагеря не знал, что Хан был полностью осведомлен об экспериментальных лекарствах и вакцинах против Эболы, знал все их свойства и считал ZMapp наиболее подходящим средством для лечения этой болезни. В статье об этом сообщалось в первый раз.
Руководители кайлахунского лагеря отказались от публичного обсуждения причин своего решения не предлагать лекарство Хану. От трех разных медиков «Врачей без границ» я узнал, что люди, работавшие в Кайлахуне, были глубоко потрясены и отказывались даже частным образом обсуждать этот печальный опыт с другими сотрудниками «Врачей без границ». В конце концов Аня Вольц, бывшая директором по клинической работе Центра по лечению Эболы в Кайлахуне, согласилась поговорить со мною; я связался с нею по телефону, когда она находилась в Брюссельском центре «Врачей без границ».
«Для меня это было очень трудно, — сказала она. — Нас пугало прежде всего то, что никто не мог знать, каков будет результат, если мы используем этот препарат для доктора Хана. ZMapp не испытывался на людях, и это значило, что доктор Хан окажется для нас чем-то вроде морской свинки». Она говорила с Гэри Кобингером, спрашивала, что он думает об этом препарате. Но он, как изобретатель лекарства, не имел права рекомендовать Ане Вольц дать его Хану. Гэри сказал: «Это только тебе решать. Тебе виднее, что лучше для тебя и твоей группы». Кобингер предложил освободить ее от моральной ответственности за решение. «Если хочешь, мы за тебя решим, что делать», — сказал Кобингер ей по телефону, имея в виду, что мнение международного консилиума специалистов вполне может иметь силу рекомендации. Вольц ответила на это, что ей хватит сил принять на себя моральную ответственность.
Ей то и дело звонил отец, пытавшийся подбодрить ее. Она сказала ему: «Папа люди умирают, и мы ничего не можем с этим поделать». Просто невозможно объяснить постороннему человеку, что значит работать в Центре по лечению Эболы, когда собственно лечения никакого нет, когда дети и подростки умирают вдали от родных и близких. Она обязана была учитывать опасность насильственных действий в случае смерти Хана; неподалеку от лагеря уже случались волнения, а в ее руках были жизни всех пациентов и медиков. Она когда-то бросила курить, но теперь снова закуривала сигарету за сигаретой. Между тем она опять и опять слышала обещания, что медицинский самолет «SOS» очень скоро доставит Хана в Швейцарию, где ему можно будет дать ZMapp, не подвергая опасности всех находящихся в лагере. В конце концов оказалось, что обещания были пустыми, и компания «SOS» отказалась принять Хана на борт. Вскоре после того, как Хан умер в лагере, Вольц узнала о том, что двоих американцев, несомненно, удалось спасти тем самым курсом ZMapp, который она и ее коллеги решили не предлагать Хану. «Чувствовала ли я, что мы ошиблись? Теперь, зная, что ZMapp действует, наверно, следует признать то решение ошибочным. Но, исходя из тех фактов, которыми мы располагали тогда, это решение было лучшим, и я по-прежнему так считаю. Это было так эмоционально, так трудно! У меня в памяти много такого, что я была бы рада забыть». Ее голос задрожал, сорвался, и она расплакалась.
Весь конец лета 2014 г. Пардис Сабети и ее группа продолжали расшифровывать геномы вируса Эбола и по мере поступления результатов помещали их на сайте Национального центра биотехнологической информации (National Center for Biotechnology Information), чтобы ученые всего мира могли сразу же увидеть эти данные. В конце августа группа Сабети опубликовала в журнале Science статью с итоговым анализом своих результатов. Они провели секвенирование геномной последовательности РНК вируса Эбола из крови 78 человек, живших в Кенеме и ее окрестностях, в течение трех недель в мае и июне, как раз тогда, когда началось цепное распространение инфекции в Сьерра-Леоне. После машинного анализа большого количества последовательностей РНК вируса Эбола исследователи выявили около 200 000 индивидуальных генетических вариантов вируса в крови этих 78 человек, ведя наблюдение за изменением вируса после проникновения его в человеческую популяцию.
Группа Сабети установила также, что распространение вируса началось с одного-единственного индивидуума. Передаваясь от человека к человеку, а от него к следующему, «рой» неуклонно мутировал; его геном изменялся по мере «освоения» вирусом человеческого рода. Большая часть мутаций не затрагивала белки вируса, но все же время от времени такое случалось, и вирус немного менялся. К тому времени, когда вирус добрался до Сьерра-Леоне и попал в организмы женщин, участвовавших в похоронах почитаемой целительницы Мениндор, он вследствие мутаций уже разделился на две генетически различные линии. Обе линии вируса разошлись с похорон по Сьерра-Леоне. Но только одна из них инфицировала большинство жертв в Западной Африке. Это был высокопатогенный штамм Макона, носитель доминантной мутации.
К сентябрю Пардис Сабети отчетливо видела штамм Макона в действии, но так и не установила, действительно ли он принципиально отличался от прежнего вируса. Что в этом штамме было необычного? Выше ли у него уровень летальности, или он более заразен, или обладает обоими этими свойствами? Почему штамм Макона распространяется по Западной Африке, в то время как прочие сошли на нет? Ответа на последний вопрос не находилось, так как не было отчетливого представления о свойствах штамма Макона. Она могла прочитать все буквы его гено