«Растерявшийся санкюлот (так Суханов называет рабочего, говорившего от имени путиловцев), не зная, что ему делать дальше, взял воззвание и затем без большого труда был оттеснен с трибуны. Скоро „убедили“ оставить залу и его товарищей. Порядок был восстановлен, инцидент ликвидирован… Но до сих пор стоит у меня в глазах этот санкюлот на трибуне „белого зала“, в самозабвении потрясающий винтовкой, в муках пытающийся выразить волю, тоску и гнев подлинных пролетарских низов, чующих предательство, но бессильных бороться с ним. Это была одна из самых красивых сцен революции. А комбинация с жестом Чхеидзе одна из самых драматических» (Суханов Н. Записки о революции. Кн. 4.).
Еще больший конфуз произошел с делегацией 1-го пулеметного полка. От имени этой делегации слово попросил одетый в солдатскую форму человек, назвавший себя представителем пулеметного полка и требовавший в резких и бессвязных фразах ареста десяти министров-капиталистов и провозглашения Советской власти. «То, что сегодня происходит, – сказал этот делегат, – совершается во имя революции, во имя всего революционного Интернационала». Развязный тон этого оратора, угрожавшего пустить в ход пулеметы в случае неисполнения предъявленных им требований, вызвал в собрании общее негодование. Один из самых левонастроенных членов советского большинства, с.-р. Саакьян, который на другой день после провала июньского заговора большевиков выступал в пользу политики «умиротворения» заговорщиков, взял теперь слово, чтобы самым резким образом протестовать против попыток навязать силой власть высшему советскому органу с помощью «штыков и пулеметов, принадлежащих народу, а не отдельным воинским частям». Среди остальных членов делегации пулеметчиков выступление их «представителя» вызвало крайнее смущение. Они заявили, что этот оратор никому из них не известен и они не знают, кто уполномочил его говорить от имени пулеметного полка. А когда «представителя» пулеметчиков спросили, кто его уполномочил выступать и есть ли у него документ, удостоверяющий его принадлежность к пулеметному полку, он ответил, что полномочие он получил от члена Военной организации прапорщика Семашко, являющегося председателем большевистского коллектива 1-го пулеметного полка, и что документы свои он передал тому же Семашко. Сейчас же после этих объяснений Чернов взял слово, чтобы публично отметить этот инцидент.
«Предлагаю, – сказал Чернов, – у всех выступающих от имени воинских частей требовать удостоверение об их полномочиях. Выступавшего представителя 1-го пулеметного полка присутствующие пулеметчики не знают. Он заявил, что отдал документ прапорщику Семашко. А Семашко, вы все знаете, – это известный дезертир» (Хроника событий. Т. III. С. 137).
То обстоятельство, что партийное издательство (Истпарт) воспроизвело в своей «Хронике» без всяких изменений приведенное заявление Чернова, объясняется, вероятно, тем, что в момент выхода в свет указанного III тома «Хроники» (1923) Семашко уже был объявлен большевиками «предателем», так как в 1922 г., добившись назначения первым секретарем «полномочного представительства» в Латвии, сбежал с этого поста и скрылся «где-то за границей», как об этом пишет в своих воспоминаниях Ильин-Женевский,[7] сотрудник Семашко по работе в пулеметном полку. Но в дни июльских выступлений Семашко был в большевистской среде на вершине своей популярности, как признанный вождь пулеметного полка. И тем не менее ни один из делегатов этого полка не попытался заступиться за «вождя», и все они, смущенные и растерянные, с опущенными головами, покинули собрание.
Так закончились в эту ночь выступления делегаций от манифестантов перед центральным органом советской демократии. После этого главная масса демонстрантов разошлась, и их примеру последовала также и та часть путиловцев, которая расположилась было «для ночлега» в саду Таврического дворца. Дольше всех бесчинствовали в эту ночь носившиеся по городу автомобили с повстанцами, стремившимися избежать отобрания у них автомобилей и оружия.
Вот как на следующий день «Новая жизнь» описывала подвиги этих автомобилистов:
«…Эти бешено мчащиеся по городу автомобили, нагруженные и перегруженные солдатами с винтовками, штыки которых взъерошенной щетиной направлены были на ничего не понимающих людей… Эти пулеметы (по 3, по 5, по 6 штук на автомобиле!), своими дулами направленные на обалдевших обывателей… Эти дрожащие пальцы на курках винтовок и затворах пулеметов, эти вытянутые в пространство руки с револьверами… Этот бесшабашный и дикий свист с автомобилей… В чем дело? в кого должны были стрелять эти пулеметы? и разве не могли они сами начать стрельбу, если дрожат от страсти руки?.. И ночью эта стрельба была. Мы не знаем, кто ее начал, мы не знаем, сколько крови пролито в душную июльскую ночь на улицах Петрограда. Но мы знаем одно: эта кровь, если она пролита, пролита не в жертву разума и свободы, не в жертву великой революции».
Так писала «левооппозиционная» «Новая жизнь», выражавшая сочувствие требованию перехода всей власти Советам и ставившая одной из главных своих задач защиту большевистской партии от нападок советского большинства. Если даже такой орган так резко клеймил поведение большевистских манифестантов, легко себе представить то возмущение, которое «мирная демонстрация» большевиков вызывала в широких слоях столичной демократии.
Сами демонстранты чувствовали бессмысленность попытки угрозами навязать ЦИК, представлявшим огромное большинство всероссийской советской демократии, волю меньшинства столичных солдат и рабочих. Все наши товарищи, наблюдавшие поведение манифестантов, констатировали упадок настроения и их растерянность. Соединенное собрание Исп. К-тов вынесло резкое порицание кровавой авантюре, предпринятой большевиками, требуя раз навсегда прекращения подобных, позорящих революционный Петроград выступлений.
В этих условиях перед ЦК большевистской партии встал вопрос: объявить ли «мирную демонстрацию» законченной или призвать своих сторонников к продолжению уличных выступлений на следующий день.
Большевистская партия выбрала, конечно, это второе решение. ЦК и ПК большевистской партии, собравшись при участии большевистской Военной организации, а также представителей Междурайонной организации (Троцкий), ночью с 3 на 4 июля составили следующее воззвание, которое они распространили среди своих сторонников по казармам и заводам с раннего утра 4 июля:
«Товарищи рабочие и солдаты Петрограда!
После того как контрреволюционная буржуазия явно выступила против революции, пусть Всеросс. Совет Р., С. и Кр. Д. возьмет всю власть в свои руки.
Такова воля революционного населения Петрограда, который имеет право довести эту свою волю путем мирной и организованной демонстрации до сведения заседающих сейчас И. К-тов Всеросс. С. Р. и Кр. Д.
Да здравствует воля революционных рабочих и революционных солдат!
Да здравствует власть Советов!
Коалиционное правительство потерпело крах, оно распалось, не будучи в состоянии выполнить тех задач, ради которых оно было создано. Грандиозные, труднейшие задачи стоят перед революцией. Нужна новая власть, которая в единении с революционным пролетариатом, революционной армией и революционным крестьянством решительно взялась бы за укрепление и расширение завоеваний народа. Такой властью может быть только власть Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов.
Вчера революционный гарнизон Петрограда и рабочие выступили, чтобы провозгласить этот лозунг: вся власть Совету. Это движение, вспыхнувшее в полках и на заводах, мы зовем превратить в мирное, организованное выявление воли всего рабочего, солдатского и крестьянского Петрограда».
О том, как вырабатывалось это воззвание, сохранилось много показаний участников собрания, как, например, Троцкого и Флеровского.
В «Обращении к Временному правительству» от 13 июля 1917 г. Троцкий утверждал, что на указанном собрании он поддерживал предложение Каменева принять все меры к тому, чтоб избежать 4 июля повторения манифестаций, а когда это предложение было признано невыполнимым, то участниками собрания было решено настаивать на том, чтобы массы выходили без оружия (Хроника событий. Т. III. С. 330).
Флеровский исправляет это показание Троцкого, указывая, что большинство собрания не только отказалось попытаться избежать продолжения манифестаций 4 июля, но и отвергло обращение к массам с призывом не брать с собой оружие, так как в этом случае, по мнению большинства собрания, военные части просто отказались бы выйти на манифестацию. Что касается рабочих, то они, не имея оружия, с самого начала манифестировали безоружные, и в отношении к ним, по словам Флеровского, предложение Троцкого не встретило противодействия.
«Надо сказать, – добавляет при этом Флеровский, – что и в отношении рабочих постановление совещания оказалось недействительным – фабрично-заводские отряды красной гвардии, как правило, возглавляли демонстрации и шли с винтовками, но это отнюдь не нарушало мирного (подчеркнуто в тексте) характера демонстрации» (Пролетарская революция. 1926. № 54. С. 75–76).
3. Роль большевистской партии в восстании
Из всех событий революции 1917 г. до захвата власти большевиками наиболее многочисленные мемуары и комментарии посвящены июльскому восстанию. Девять десятых этой литературы исходит из рядов большевистских историков. Красной нитью через все работы большевиков, касающиеся этого события, проходит идея, согласно которой июльское восстание было стихийным выступлением народных масс, подобным стихийным демонстрациям в дни апрельского кризиса. Большевики, согласно этому освещению июльских событий, сделали все, что могли, чтобы предотвратить это выступление, но, убедившись в невозможности остановить его, стали во главе этого движения, с тем чтобы ввести стихийный взрыв в рамки мирной политической демонстрации.
Чтобы объяснить такое поведение большевиков, большевистские историки утверждают, что Ленин и его сторонники, считаясь с фактом происходившего тогда наступления на фронте, решили воздержаться от всяких уличных выступлений в этот период, так как предвидели неизбежный провал наступления и не желали да