´х, – она ударила на последний слог, и прозвучало, как если бы она ахнула. – Мы вместе сидели, так хорошо было. Еще я очень в тире стрелять любила. Че, были у нас счастливые дни. Только я их все проколола. Сейчас мать отдельной жизнью живет со своим мужчиной. У некоторых матери – как подруги. У нас такого не было. Лет пятнадцать уже живет, как будто я не знаю. Больше нас она его любит. А Светку Олег избил. А я не могу, когда меня бьют, не могу с такими тряпками жить. Че, думаешь, меня не били… Я хочу, чтоб мужчина мной командовал, чтоб он сказал: «Больше не будешь колоться», и я бы послушалась. А таких мужчин нет… вообще… А Ванька меня не любит… А я же думала, он – импотент, а он, видишь, тебя сделал… А я же влюбчивая очень, быстро привязываюсь к людям. Меня погладят, и у меня сразу – чувства к ним. Уже столько всего… но все равно хочется…
Ерзая запрокинутой лысой головой по дну коляски, младенец издавал равномерные звуки, словно новорожденный слепой зверь с безволосой кожей. Яга молчала, не успокаивала его, только шумно раздувала ноздри. Ее лицо застыло, и, казалось, сейчас она смотрит в лицо младенца, как в зеркало прошлого, и в зеркале этом они похожи – оба опухлые, словно вымоченные в околоплодных водах.
– А не буду я тебя любить, – мрачно сказала Яга. – А может, и буду… Буду? – спросила она себя. – Не буду, – ответила. – Буду? Нет, не буду.
Младенец открыл глаза-щелки, обвел ими пространство, остановился на лице Яги. Схватил в воздухе пальцами.
– А ти! – взвизгнула Яга, подпрыгнув на диване. – А ти мой маненьки-и-ий… А ти к Ягуше на ручки захотел?! Ягуша сейчас тебя возьме-е-ет. Ягуша покорми-и-ит…Миша спустился по ступенькам аптеки. На последней огляделся. В нескольких десятках метров по дороге проезжали машины. Их фары светили тускло. Кажется, их заглушал дневной свет, который смешался с темью, но еще до конца не ушел из воздуха. Миша быстро пересек асфальтовую площадку между аптекой и входом в чужой двор, огороженным деревьями, только что выбеленные стволы которых фосфоресцировали известкой. Миша втягивал голову в плечи, как будто ожидая чего-то. Его ноги растворились в темноте. Хорошо видны были только плечи и белесое лицо с двумя темными провалами вместо глаз. Над девятиэтажкой, к которой шел Миша, уже маячила луна – неполная, белесая, с темными пятнами.
Миша вошел в полосу деревьев. Ему оставалось сделать шаг из нее – в квадрат двора, замкнутый домами, окна которых лили желтый свет на палисадники и просвечивали щели в скамейках. Еще не зажженные фонари прореживали стальными столбами деревья, под которые ступил Миша, и смотрели им в кроны плоскими тупыми головами.
– Миш-ша, – зашелестело в голых ветвях.
Миша сразу остановился. Он не вздрогнул, как не вздрагивают люди, ожидающие чего-то вот-вот. Не двигаясь, Миша ждал. От дерева отделилась фигура.
– О, Миша, ты в очках, – сказал Олег, обойдя его и остановившись в шаге напротив.
– В очках, – подтвердил Миша.
– А че так? – спросил Олег.
– Солнце было.
– Солнце нам, вампирам, – не луна, – засмеялся Олег.
Уголки Мишиного рта расслабились и опустились, открывая бледную мякоть нижней губы.
– Ты прятался от меня, что ли, Миша? – спросил Олег.
– Я не прятался, – тихо ответил Миша, прилепляя губу назад к зубам.
– А че я тогда тебя найти не мог? – вкрадчиво спросил Олег.
– Не знаю. Я у Вадика был, у Салеевой был. Че меня искать?
– Что в карманах, Миш-ша? – Олег расставил ноги.
– Че? – переспросил Миша, как будто не расслышал.
– В карманах че? – переспросил Олег, как глухого.
– Таблетки, че, – почти безголосо ответил Миша.
– Доставай.
– Это – Вадика.
– Мне похуй чье.
Миша не шевелился, уставившись в расплывшееся от ухмылки лицо Олега. Вдруг зажглись фонари, и в черных кругляшках на лице Миши отразились два Олега. Тупая голова фонаря, бросая сноп света вниз, выхватила из темноты обоих мужчин, хорошо прорисовывая их черные силуэты. Свет зароился на груди Олега золотой пыльцой, как будто притянутый лимонным цветом его футболки в мелкую сетку.
Миша сунул руку в карман, вынул несколько пластинок таблеток, перетянутых красной резинкой. Олег взял их и положил в карман расстегнутой темной ветровки.
– Ну, я пошел, – сказал Миша, не трогаясь с места.
– Куда пошел? – по-собачьи огрызнулся Олег. – Стоять на месте. Тебе кто разрешил дергаться? Че за люди, блядь, охуевшие вконец.
Миша не шевелился. Олег пожевал губами, как будто собираясь рыгнуть. Губы его напряглись, открылись, показав сжатые передние зубы.
– Светку видел? – спросил он.
– Один раз на прошлой неделе у них на хате варился, – ответил Миша и подтянул плечи до ушей.
– Че, вставлялась?
– Не видел.
– Не видел или не знаешь?
– Не видел и не знаю.
– Че я тебе сделаю, Миш-ша, если узнаю, что ты ее вставлял? – вкрадчиво спросил Олег.
– Не знаю. Я не вставлял.
– Че я тебе сделаю, ты слышал вопрос?
– Не знаю, че.
– Тогда узнаешь, че.
– Я не вставлял. Ягу вставлял.
– Увидишь Светку на квадрате, сразу мне скажешь. Понял?
– Понял. Я пойду?
– Сто-я-я-а-ать. Еще ч-че… – Олег сунул руку в карман штанов и вытащил оттуда бумагу, сложенную вчетверо. – Письмо я этой ов-ц-це написал. Передашь, короче, как увидишь. В руки, понял?
– Эсэмэс ей напиши, – сказал Миша.
– Я письмо, блядь, написал. В руки, понял?
– Понял.
– Смотри, не забудь.
– Я пойду.
– Иди на хуй отсюда.
Двое мужчин вышли из полосы деревьев и двинулись в разных направлениях. Мишины плечи расслабились, отпустили шею, и он сделался выше.
– Вадику привет передавай! – хохотнул уже с расстояния Олег.Половицы скрипнули. Яга обернулась на коляску. Постояла так, навалившись на одну ногу. Из дырки на гольфе торчал большой палец. Нитки черного капрона впивались в него. Яга оторвала от пола вторую ногу, зашаталась, состроила коляске рожу, опустила стопу на пол, присела. Половица скрипнула тише.
В коридоре Яга, держась за стену, подняла ногу, освободила большой палец из капроновой петли, влезла в резиновые шлепанцы. Взялась за ручку. Обернулась. Подождала. В квартире было тихо. Яга открыла дверь, вышла за порог, нажала на ручку, медленно повела дверь вперед. Когда дверь закрылась, Яга, скорчившись, отпустила ручку и начала спускаться по лестнице.
Выйдя из подъезда, она сощурилась – солнечный свет сверху косо набросился на ее лицо, моментально проник в глаза, выедая из них комнатную темноту. Яга метнула взгляд вверх, тоже по косой. Ее глаза блеснули белесо-голубым. Яга быстро поднесла к лицу руку и навесила над глазами ладонь козырьком. Она огляделась и принюхалась. Возле подъезда росли невысокие кусты. От них пахло – чем-то желтым и сыпучим. Еле заметные шишечки набухли под тонкой глянцевой корой. Чувствовалось, что кусты уже проснулись. Она потерла грудь, словно там не помещался ни запах кустов, ни с порога набросившаяся на Ягу весна. Яга шмыгнула носом.– Жизнь мимо проходит, блядь, – проговорила она.
Яга нырнула под шерстяное одеяло. Замахала руками, отдирая его от лица. Перед ней, воткнув руки в бока, стояла Салеева.
– Дверь вообще не закрываем? – спросила Яга.
– Это Ваджик, урод, уходил, за собой не закрыл.
Яга разулась. Палец снова торчал из дырки. Яга наклонилась, потянула за концы дырки, гольф съехал вниз, она смотала его в жгут и подложила валиком под пальцы. Загребая по полу одной ногой, пошла в комнату. Медаль на стене поймала из окна свет и метнула в глаза Яги, как только та показалась на пороге.
– Бля-а-а… – Яга отвернулась к дивану.
Свет, входящий с балконной двери, выедал на диванной обивке темные пятна, и, казалось, желтый поролон из прорех выдавливал тоже он. Свет шел через спину ребенка, сидевшего на балконном полу. Он играл с маленькой красной машинкой, которую возил по урне, лежащей на полу боком.
На диване сидел Миша. На его бледной щеке под глазом голубело пятно. Анюта, сидевшая с другого края, закинув длинный хвост за плечо, обрывала с волос посеченные кончики.
– Привет, – быстро поздоровалась она.
– Еще кто-то придет? – спросила Яга, обводя глазами посветлевшую от весны комнату.
– Вроде нет, – сказал Миша.
Яга обернулась. В кресле, в самом темном углу, куда свет, кажется, боялся заглядывать, сидела Жаба. Запрокинув жирный подбородок и полуприкрыв глаза, она разглядывала Ягу.
– Светка тебя искала, – сказала Анюта.
– А-а-а, – протянула Яга, аккуратно присела на край дивана, закинула ногу на ногу и сцепила руки на колене.
Жаба продолжала давить на нее глазами. Вошла Салеева. Солнечный свет высвечивал пятна и на ней, как на диване. Казалось, что за несколько дней пигментные пятна на ее носу погустели, разрослись и расплескались по подбородку, груди и открытым плечам.
Жаба перевела взгляд на Салееву и смотрела на нее, пока та не повернулась к ней. Тогда Жаба подняла бровь и кивнула на Ягу.
– Яга… – сказала Салеева, расставляя ноги. – Ты Ваню не видела?
– Не видела, – буркнула Яга.
– А когда ты его видела?
– Ты очень низкого мнения обо мне, Салеева, – пробасила Яга. – От него другие будут рожать, а я за ним бегать буду?
Салеева перевела выразительный взгляд на Жабу. Та растянула поджатые губы, от чего ее щеки надулись буграми.
– А че тогда Анюта говорит, он прибегал к ней за тобой, и вы вместе ушли? – спросила Салеева.
Яга полуобернулась на Анюту. Анюта резко оборвала кончик волоса.
– А-а-а, это… – другим голосом протянула Яга. – Я уже и забыла. Это когда было – три дня назад, да, Анюта? – со сладкой улыбкой спросила Яга.
– Да, – тонко поддакнула Анюта.
– Приходил он, хотел меня на точку послать. Я сказала, прошли те времена.
– А че, он сам на точку сходить не мог? – Салеева переступила с ноги на ногу. Солнце золотило тонкие короткие волоски на ее крепких икрах.
– Я не поняла, че за допрос? – мрачно произнесла Яга, фыркнув. – Если б я хотела с Ваняткой видеться, – миролюбивей произнесла Яга, – я б ни у кого разрешения просить не стала. Только нахуй он мне после своего предательства нужен? Когда я на заправке работала, по восемь тысяч делала, он, короче, такой приходил, типа любил меня, – монотонно забубнила Яга. – А когда меня Фадик, гнида, заложил, Ваня такой сразу в кусты. Сразу трахаться со всеми. А я че, совсем себя не уважаю? – Яга еще раз фыркнула и отвернулась к балкону, где ребенок гудел и жужжал машинкой по урне. Урна скрипела на плиточном полу.