– Только две!
Вернув одеяло на место, она кивнула и вышла из палаты.
– Почему он вас не убил? Как вам удалось выкрутиться?
– Я сказала ему, что я не его мать.
– Но как это все…?
– В тысяча девятьсот шестьдесят пятом году я родила ребенка, которого усыновила другая семья. А ему ведь максимум тридцать с небольшим, то есть он родился в начале восьмидесятых. Я никак не могу быть его матерью. Сначала он мне не поверил. Бил меня, обзывал лживой шлюхой и так далее. Потом я рассказала ему, что мне было всего семнадцать лет, когда я родила. Попросила его посчитать. Ведь поэтому я и не могла оставить ребенка. Это только еще сильнее его разозлило, он плевал на меня, пинал ногами снова и снова. Сел на меня верхом и приставил нож мне к глазу. – Она неосознанно прикоснулась к коже под левым глазом.
– И как вам удалось его убедить?
– Я раз за разом повторяла ему дату, дату родов. Восемнадцатого марта тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Эта дата выгравирована на медальоне, который я всегда ношу на шее. – Она подняла руку к ключице, чтобы показать им медальон, но наткнулась на бинты. – Он посмотрел на медальон, и постепенно до него начало доходить. Что я не могу быть его матерью. Что его кто-то обманул. Он прекратил избивать меня, а потом…
Она замолчала, несколько раз сглотнула и продолжила говорить с искаженным лицом, словно воспоминания, которые она пробудила, причиняли больше боли, чем физические повреждения.
– Потом я сказала, что ребенок, которого я родила, был девочкой. Одна из медсестер тайком шепнула мне на ухо, хотя это было запрещено: «Девочка…»
– И он остановился?
– Он рассвирепел, его глаза стали совершенно дикими. Потом опять меня ударил. Я очнулась уже тут.
Йеппе поднял взгляд и увидел целый кортеж санитаров и медсестер, входящий в палату. Они с Анетте встали и протиснулись к выходу, попрощавшись и пожелав Эстер скорейшего выздоровления, а полицейским у палаты – спокойного дежурства. «Первый, пожалуйста!» – сказали они к человеку, стоявшему ближе всего к кнопкам в лифте. От спуска у Йеппе зашумело в ушах.
– По окончании разговора можете спокойно отправляться домой.
Полицейский юрисконсульт положила локти на стол и наклонилась вперед. Ее белая блузка оттопырилась и обнажила край белого кружевного белья.
Кристиан Стендер обмяк, выражение его лица было совершенно безразличным. Улла Стендер теребила его руку, но он, кажется, даже не замечал ее присутствия. Его кожа побелела и стала похожей на портящийся майонез. Видимо, у него были какие-то проблемы с кровотоком. Его адвокат пару раз щелкнул синей пластмассовой ручкой, потрогал галстучный узел и отложил ручку.
– Что вы имеете в виду? Отправляться домой? – неуверенно переспросил он.
– Полиция снимает обвинения…
– Но ведь имеется признание господина Стендера.
– …и не предъявляет обвинения за дачу ложных показаний. У двоих наших сотрудников из отдела расследований есть несколько вопросов, после которых господин и госпожа Стендер могут отправляться домой. При этом предполагается, что мы можем рассчитывать на сотрудничество со стороны господина Стендера.
Адвокат полистал какие-то документы и несколько раз кашлянул.
– Мой клиент, естественно, имеет право узнать, что подразумевается…
– Дитлев, отправляйся домой! – Стендер по-прежнему был обмякшим, как овощ, голос его гнусавил. Тем не менее ему удавалось источать властность.
– Что ты сказал?
– Если нет обвинения, то я в тебе больше не нуждаюсь, верно? Ты мне обходишься в тысячу восемьсот крон в час, иди домой, болван!
Адвокат на мгновение замер, потрясенный, затем быстро собрался и покинул помещение, дотронувшись до плеча Уллы Стендер. Та осталась сидеть с виноватым видом, смущенно взглянув на Йеппе и Анетте.
– Раз вы не собираетесь меня обвинять, значит, у вас есть другой подозреваемый, – спокойно продолжал Кристиан Стендер. – Есть?
– Да. У нас есть подозреваемый. Он еще на свободе, но мы знаем, кто это, и у нас имеются подтверждающие его личность свидетельские показания. И теперь вопрос в следующем: зачем вам понадобилось сознаваться в преступлении, которого вы не совершали?
– Тот, кто борется с чудовищами, должен беречься – как бы самому не превратиться в чудовище…
– Мы больше не можем слушать этот… – Анетте закипала. – …этот вздор! Как долго вы планируете водить нас за нос? Какой вам прок с того, что убийца вашей дочери не будет найден? А-а, будь все проклято!
– А когда долго глядишь в бездну, она заглядывает в тебя. Улла, милая, пожалуйста, подожди снаружи. Мне нужно поговорить с полицейскими наедине. Отправляйся в отель и собирай вещи, чтобы мы могли уехать домой.
Улла Стендер выглядела так, словно за последние сутки прошла все круги ада, и от полного краха ее защищала лишь клетчатая курточка от Шанель. Перспектива отправиться в Сёрвад без позорного клейма супруги безумного серийного убийцы дала ей что-то вроде проблеска надежды. Она встала с места, выдохнула «ну, раз так…» и поспешила к дверям, ведущим на волю.
– Я должен подчеркнуть, что вы не можете мне ничем угрожать. Я потерял самое дорогое. Тюремное заключение не сделает мне ни жарко, ни холодно. Это ясно?
Стендер по-прежнему говорил медленно и неразборчиво, но Йеппе не сомневался в искренности его слов.
– Моя дочь убита безумцем, который работает на вас; человеком, который принимал участие в расследовании и оставлял следы у вас перед носом, а вы их не заметили. Его зовут, как вы уже знаете, Дэвид Бовин, и я боюсь, что моя дочь была… очарована им. Влюблена. Юлия совершенно не разбиралась в людях. Она была слишком отзывчивой, и он злоупотребил ее доверием. Она сама впустила его, и он убил ее, вырезал на ней узоры, а затем хвастался своей проделкой в Интернете. А вы, вы ему в этом способствовали! – В уголках его рта белела пена слюны.
– Как вы об этом узнали?
– Вы хотите сказать, раньше вас? Как вы не сумели об этом узнать, вот более существенный вопрос! – Ярость брала верх над безразличием.
– Значит, не расскажете?
– Вы должны позаботиться о более важных вещах, таких как задержание этого ненормального.
– Вы не расскажете, как вы узнали, что это он?
Стендер принялся играть в «гляделки» и замолчал.
– Или о том, почему вы вмешались и тем самым помешали расследованию? Разве вы не заинтересованы в том, чтобы преступник был наказан?
– Об этом я и говорю. Что преступник должен быть наказан. – Злобная улыбка, сияющие глаза. – Не просто отбыть несколько лет в заведении с домашней кухней и столиками для пинг-понга. Он должен понести заслуженное наказание!
– И он его понесет, если вы сядете в тюрьму вместо него?
– Я больше ничего не скажу. Нет, скажу еще кое-что: речь о том, чтобы этот дьявол был наказан. Но и о том, чтобы защитить кое-кого поважнее моей персоны.
– Кого вы имеете в виду? Кинго? Это его нужно защитить?
– Ха! Кинго большой мальчик, вполне способный о себе позаботиться. Нет, мне надо было защитить кого-то более важного, чем все мы вместе взятые. А вот теперь, теперь я точно больше ничего не скажу. А вы уж решайте сами, отпускать меня или нет. Мне все равно. – Он сложил руки на груди, теперь уже не так гордо выпяченной, и принялся спокойно ждать.
Анетте встала и сделала знак Йеппе и полицейскому юрисконсульту выйти за ней. Юрист казалась потрясенной. Анетте закрыла за ними дверь.
– Мы имеем право его задерживать?
– Это самое дикое, с чем мне приходилось встречаться как юристу! Да он ведь абсолютно… ну, это совершенно…
– Мы имеем право его задерживать?
– Только если предъявить ему обвинение в даче ложных показаний и, возможно, еще в препятствовании расследованию. Мне казалось, мы не хотим этого делать.
Вмешался Йеппе:
– Нам нужно проверить его телефон и имейл, посмотреть, что за соглашения он заключил и с кем.
– Тогда нам придется предъявить ему обвинение и арестовать его.
– Ладно, так и сделаем. Мы ведь можем снять обвинение после того, как его проверим, и тогда он поедет домой на похороны дочери. Если не совершил ничего криминального.
– Бедная Улла Стендер.
– Бедные мы все.
Придя в кабинет, Анетте извлекла из сумки пакетик с сушеными шкварками и принялась методично их грызть, ужасно чавкая. Йеппе смотрел на валик жира, нависающий над поясом ее узких брюк, и размышлял, стоит ли как-то комментировать происходящее. Пожалуй, лучше этого не делать. Он вытащил телефон, теперь совершенно равнодушный. «Одна, скучаю по тебе!» Он прекрасно это знал. Так не пишут малознакомому человеку. Звучит чересчур страстно. Отчаянно. Он просмотрел пару интернет-изданий – лицо Бовина все еще маячило на первых страницах – и отложил телефон.
– Кто уговорил Кристиана Стендера взять на себя вину за убийство дочери в обмен на причинение какого-то вреда Дэвиду Бовину?
Анетте прожевала, с хрустом откусила очередной кусочек и заговорила с набитым ртом.
– Единственный, кто явным образом тесно связан с Бовином, – по крайней мере из тех, кого мы знаем, – это Кинго. Кинго также является связующим звеном между Бовином и Стендером.
– Но вот только зачем Кинго понадобилось это делать? Почему бы не дать нам возможность взять Бовина, а затем отрицать всякую причастность к делу, если даже он имеет к нему какое-то отношение?
– Потому что Бовин слишком много знает. Он представляет опасность.
– Мы можем заполучить сюда Кинго? Что у нас на него есть?
– Пока Стендер молчит, а Бовин не пойман, у нас есть только многочисленные догадки. Мы знаем, что он замешан, но не знаем, как. Давай будем рассчитывать на то, что заставим Бовина заговорить, когда поймаем. Совсем скоро.
– А кого надо защищать?
В дверь постучали, заглянула следователь Сайдани.
– Надеюсь, что не помешала, у меня человек, с которым вы хотели поговорить. Помните одного из бывших помощников Кинго, которого я должна была найти? Он в четвертой комнате для допросов.