– Ну что, Валёк, слезами горю не поможешь, даже Москва – и та им не верит. Отойди-ка лучше в сторонку.
С этими словами Денис выхватил из-за спины топор и со всего размаху обрушил его на шею ее – Марининого – мертвого жеребенка. Голова сразу отскочила в сторону, далеко и легко, как деревянная болванка. Денис достал нож и сдернул с обезглавленного жеребенка тонкую гнедую шкурку. И тогда все они увидели, что там, за обнажившимися почему-то сразу же ребрами, как за прутьями детской кроватки, лежит, свернувшись и жмурясь на яркое солнышко, ее, Маринин, ребенок – живой, здоровый, абсолютно целый и невредимый. Денис осторожно извлек его из-под костей и передал Валерьяну. Валерьян взял его на руки и поцеловал. Это был мальчик, худой, голенький и дрожащий. Марина-Зорька все вытягивала и вытягивала во сне шею, стараясь разглядеть его получше, и никак ей это не удавалось. Она вся напряглась, в то же время сознавая тщетность своих усилий, сделала какое-то немыслимое по своей резкости, причинившее боль движение и от этого проснулась. За окном была ночь. Марина лежала одна.
Марина резко села и осмотрелась. Нет, никаких сомнений. Вторая половина кровати была пуста и совершенно уже остыла. Одеяло было целиком заботливо накинуто на Марину и даже подоткнуто с боков. Одежда Валерьяна по-прежнему лежала на стуле, не хватало, правда, трусов – вчера они торчали с самого верху, – и еще тапочки исчезли из-под кровати. Может, он в туалет пошел? Да нет, не похоже. Кровать с его стороны совершенно холодная, и ясно, что его нет уже довольно давно.
Марина встала, накинула халат и вышла из комнаты. Из-за этого сна, такого яркого, почти реального, и такого тяжелого, ей показалось неимоверно тоскливо одной, наедине с этим сном. Сон нужно было немедленно кому-нибудь рассказать. Но кому? А может быть, Валерьян у себя?
И Марина пошла на второй этаж, с трудом припоминая всего единожды проделанный путь в его комнату. Вчера они почему-то сразу поднялись на самый верх, в комнату, которую Марина в мыслях уже давно называла своей.
Наконец она нашла и без особой надежды легонько толкнула дверь. Вообще-то все эти блуждания в темноте казались Марине продолжением ее сна, как будто она еще не проснулась по-настоящему, а, как это иногда бывает, проснулась во сне.
Дверь в комнату Валерьяна оказалась не заперта. Марина на цыпочках вошла и в свете луны увидала нечто такое, что опять-таки никак не могло быть ничем иным, кроме как дурным сном. На кровати, широко разметавшись и откинув ненужное в жаркой комнате одеяло, спал совсем голый Валерьян, а рядом, свернувшись калачиком и положив голову ему на плечо, спала Женька, и на лице у нее играла довольная, сытая улыбка.
Марина слабо вскрикнула и окончательно пришла в себя. Нет, вовсе она не спала, все так и было. И как же все это было больно – вы себе не можете представить.
21
Эти двое не проснулись от ее сдавленного крика. Ну что ж, очень хорошо. Марина неслышно вышла, осторожно прикрыла за собой дверь. В голове стучало только одно: «Бежать! Сейчас же, немедленно отсюда бежать!» С нее довольно. Больше она здесь и минуты не выдержит.
Отчаяние придало Марине деловитости. Стараясь двигаться по возможности бесшумно, она возвратилась к себе, молниеносно собралась – попросту сгребла все, что попалось под руку, и запихала в большущую мамину сумку, привезенную в предпоследний приезд Валерьяном. Все, что не поместилось, Марина решила бросить. Черт с ним, в конце концов, главное – выбраться отсюда поскорее, а то здесь она, того и гляди, человеческий облик потеряет, станет такой, как все они тут, перестанет понимать, что можно, а что нельзя. И тогда уж ей никогда не научиться снова жить в этом мире так, как положено. А как тогда она будет жить и кем тогда она будет? Подумать страшно!
Марина уже не думала ни о любви, ни о ребенке, ни, тем более, о такой чепухе, как школа и сложности дальнейшего жизнеустройства. А ведь только что эти сложности казались ей попросту непреодолимыми! Сейчас главным для Марины сделалось одно – бежать, спасать свою шкуру. Спасать ту Марину, которой она была, которую она знала с детства. Ни в коем случае не дать ей тут превратиться в кого-то чужого и незнакомого. В кого-то, кого она, прежняя Марина, попросту боялась.
Одевшись и поудобнее приладив на плече сумку, Марина бесстрашно выскользнула из теплого дома в ночную мглу. Еле слышно щелкнул у нее за спиной замок на воротах. Лес вокруг возвышался сплошной стеной, и лишь еле заметная – или, скажем так, знакомая ей по прогулкам в светлое время – тропка указывала Марине путь к спасению. Идти ночью по лесу было бы очень страшно, если бы не была Марина сейчас так переполнена злостью, ревностью, боязнью потерять себя и прочими клокотавшими в ней переживаниями. Перед этими внутренними и такими реальными ужасами меркли и бледнели все привидения в лесу, бандитов же Марина ни в какое время суток не боялась. А между прочим, очень зря.
От дачи до ближайшей станции было примерно километров семь. Уже через два километра стали попадаться дома. Тропинка кончилась, пошла бетонка. Из отдельных, разбросанных вдоль бетонки на довольно большом расстоянии друг от друга домов постепенно сложилась главная улица маленькой, типично подмосковной деревушки. Справа из темноты возник столб с указателем. Большими белыми и в темноте различимыми буквами написано было: Большие Гусляры. Маринины часы с подсветкой показывали четыре, но деревенька уже начала просыпаться: захлопали калитки и одетые кое-как, в какое-то тряпье, замотанные с ног до головы бесформенные фигуры потянулись в одну с Мариной сторону, к концу деревни. «Куда ж это они ночью?» – изумилась Марина. Тьма вокруг была кромешная, даже луна куда-то подевалась, за облако вероятно. На небе не было ни звезды.
Бесформенные фигуры торопливо шагали справа и слева, позади и впереди Марины, весело перекликаясь между собой. Голоса были все женские, то звонкие и молодые, то старческие, надтреснутые, но все равно зычные, громкие. Какая-то женщина толкнула Марину в бок:
– Ты чья ж, девонька, такая будешь? Что-то я тебя не припоминаю. Или гостишь у кого?
– Да вот, домой с дачи возвращаюсь. Иду на первую электричку.
– Да ведь до первой электрички времени еще ой-ой сколько! Ох, греха ты, видно, не боишься, девка, бродишь среди ночи одна. Экие вы, москвичи, бесстрашные! Что же ты, и через лес одна шла или проводил кто?
– Одна, – отвечала Марина, неожиданно преисполнившись гордости. И тут же, не сдержав любопытства, спросила: – А куда вы все идете? Ведь действительно еще ночь!
– Э, девонька! – Женщина рассмеялась. – Так это же для тебя еще ночь, а для нас-то уже самое утро! Доить идем, через полчасика как раз первая дойка начнется.
– И что же вы, так каждую ночь ходите?
– А то как же! У коров ведь выходных не бывает. А ты, смотри, иди осторожненько, у нас тут ребята знаешь какие лихие попадаются. Не скажу злые, а так, через вино больше, но для тебя ведь это все едино. А то лучше посиди у нас на ферме до свету, мало ли чего не бывает.
– Нет, – сказала Марина, – я пойду. А то вдруг на электричку опоздаю. – И, чуть помедлив, спохватившись, добавила: – Спасибо.
– Да что уж. – Женщина пожала плечами и прибавила шагу. Маринин ответ точно заставил ее сделать какие-то нелестные для Марины выводы. Больше она с Мариной не заговаривала. Ну и Марина тоже молчала. С другой стороны – а о чем бы им было говорить?
Так в толпе доярок Марина миновала деревню, за последним домом они свернули налево, к ферме, а Марина пошла прямо. Минут через пятнадцать ее догнало мерное, низкое, буквально все пространство пронизавшее гудение, и дальше Марина шла внутри этого гудения, точно потонув в нем, не слыша вокруг себя ничего, кроме этого неотвязного, зудящего звука, не слыша даже собственных шагов. Ей казалось, что звук исходит от шоссе под ногами, от стоявших по обе стороны от шоссе заснеженных высоких деревьев, от проводов, тянущихся высоко над головой, спускается с затянутого облаками неба. Постепенно звук сделался тише и уже не так давил на психику, но его отголоски слышались Марине даже тогда, когда она попала на станцию. Навязчивый был звук, одним словом.
Когда стало наконец возможным расслышать хоть что-нибудь сквозь бесконечный гул, до Марины донеслось громкое тарахтенье. Она обернулась. По пустой темной дороге позади нее ехал трактор. Ехал он медленно, и для Марины отнюдь не сразу стало очевидным, что едет он не просто так, по своим каким-то делам, а догоняет ее.
Поравнявшись с Мариной, трактор остановился, и тракторист – кудрявый молодой парень без шапки и в замасленной телогрейке – свесился из высокой кабины.
– Эй! – окликнул он. – На станцию, что ли, идешь?
– Да, – удивленно ответила Марина.
– Лезь давай сюда, подвезу.
Марина залезла, не совсем сознавая, что делает. Она очень замерзла и устала, ей захотелось спать. Трактор затарахтел дальше, в кабине ужасно трясло, но зато было не так холодно, как снаружи, и, главное, не нужно было идти самой. И сумку не надо было нести, а она была довольно-таки тяжелая.
– Далеко едешь? – спросил, с трудом перекрикивая шум, тракторист.
– Домой, – односложно прокричала в ответ Марина.
– Сама-то откуда будешь?
– Из Москвы.
– А чего так рано? До электрички-то еще два часа.
– Так, – не вдаваясь в подробности, ответила Марина.
Она вдруг насторожилась. И взгляд, которым буквально буравил ее тракторист, и явственно идущий от него запах перегара очень ей не понравились.
– Ты поругалась, что ли, с кем? – прокричал тракторист.
– Примерно, – все так же односложно ответила Марина, пытаясь отодвинуться подальше, насколько позволяла узкая кабина, буквально вжимаясь в вибрирующее под плечом стекло.
Трактор с веселым тарахтеньем катил по бетонке, все прямо и прямо, все ближе и ближе к станции, и Марина начала уже успокаиваться, посмеиваться над собой за свои нелепые страхи, как вдруг на шоссе появилось ответвление куда-то налево, в лес, и трактор, к ужасу Марины, свернул туда.