Они поднялись и легли, и, уже засыпая, закрыв глаза, Марина неожиданно ясно увидела Валерьяна. Он смотрел прямо на нее, и губы его шевелились. Он читал стихи, но Марина не смогла разобрать ни слова. Лицо его показалось ей в тот момент таким милым и родным, что она даже застонала и вся потянулась навстречу – кому? Денис уже спал, из его полуоткрытого рта на подушку тонкой струйкой стекала слюна – было не противно, а как-то даже умилительно. «Господи, – подумала Марина, – так кого же из них я теперь люблю, Дениса или Валерьяна?» И уже во сне Марина сама над собой усмехнулась, и тогда в сон проник крик ребенка, и Марина счастливо чмокнула губами, словно сама пристраиваясь к материнской груди, и теплая, мягкая, уютная чернота окружила ее, обняла и приняла в свое лоно.
5
Она проснулась от поцелуя. Денис, уже одетый, как всегда, в белоснежной рубашке и при галстуке, стоял возле кровати:
– Малыш, я поехал, пока, теперь до среды.
Сон с Марины как рукой сняло.
– Подожди, как до среды? Подожди, я хоть провожу тебя! Подожди! – Она уже накидывала халат, не свой, кем-то здесь забытый, кажется Аленин, впрочем, не важно.
Денис стоял в дверях, смотрел на нее с нежностью и улыбался, прекрасный, как греческий бог, если вам, конечно, удастся вообразить себе греческого бога в костюме и при галстуке.
– Ну пойдем, проводишь меня до дверей. Ох и мороз-то сегодня какой! Жуть!
Марина приникла к нему, обняла насколько могла крепко, прижалась. Как же она вот так сейчас прямо без него останется? Осознание этого причиняло прямо-таки физическую боль.
Они наскоро перекусили в кухне остатками вчерашнего Илюшиного пиршества. Аленин кот составил им компанию. Денис подхватил его с пола под живот, поставил на стул, придвинул к нему тарелку с куриными костями.
– Кушай, Борька, пока возможность такая есть, а то кто тут теперь о тебе позаботится?
– Борька?
– Его вообще-то Бароном звать, ну, знаешь, «Я цыганский барон!» – пропел Денис, и они рассмеялись.
В кухню вошла Женя, бледная, прозрачная, похожая на тень. Впрочем, она ведь и всегда, кажется, такая.
– Привет, Женечка! – ласково сказал Денис. – А знаешь, у Ильи с Машей ночью девочка родилась.
– Правда?! – Женино лицо расцвело. Она даже порозовела от радости, засияла ямочками на щеках. Марина раньше не замечала, чтобы у Жени на щеках от улыбки появлялись ямочки. Может, просто не приглядывалась? И потом, Женя ведь редко улыбается. Марина стала вспоминать, как Женя здесь, на кухне, рассказывала ей свою историю и как они под конец вместе смеялись. Были тогда ямочки? Нет, теперь не вспомнить. Вообще, тогда как-то не до того было. А интересно, что было бы с Мариной, услышь она тогда Женину историю целиком, со всеми опущенными в тот раз подробностями? Перепугалась бы до смерти? Сбежала бы сразу? Одно ясно – застань теперь Марина Женю в постели хоть с Денисом, хоть с Валерьяном, – и бровью не поведет. Вот что хотите с Мариной делайте – ревновать к Жене она теперь просто не в состоянии. Все равно что ревновать к Соне или… к Барону вот. Как будто они с Женей люди разной породы. Впрочем, если вдуматься – это же было очевидно с самого начала.
– Ну, мне пора! – Денис встал, Марина поспешно вскочила, обняла его, повисла на шее. Денис легонько чмокнул ее в лоб, отстранил от себя, перекинул через плечо стоявшую до того под стулом сумку и пошел к дверям. По дороге он обнял, прижал к себе и поцеловал Женю и уже от дверей на ходу бросил: – Всем пока! И не выходите в прихожую, там холодно.
Марина хотела было все равно броситься за ним, но ноги точно приросли к полу. Мысленным взором она видела, как он сейчас одевается, зашнуровывает ботинки, застегивает куртку – шапки он не носил, – перекидывает снова сумку через плечо. Хлопнула входная дверь, и под окном захрустел надламливаемый торопливыми шагами наст. Стукнула калитка. Марина по-прежнему не шевелилась, затаив дыхание, вслушиваясь во все эти звуки. Потом она тряхнула головой и очнулась. Женя стояла у окна и смотрела Денису вслед, хотя он давно уже скрылся из виду. Наконец она обернулась к Марине и сказала:
– Вот так оно здесь всегда. Все время кто-нибудь уезжает, все время кого-нибудь провожаешь.
«Но ведь всегда все в конце концов возвращаются», – подумала Марина. Жене она этого говорить не стала, просто подошла и обняла Женю за плечи. Они стояли молча, и плечи у Жени были худые-худые, и вся она была такая хрупкая, тоненькая, как ребенок, и Марина чувствовала себя рядом с ней сильной и старшей. Такое с ней было впервые, и оказалось это очень приятным.
6
Остаток утра Марина с Женькой провели очень славно. Они навестили лошадей, накормили их и напоили, потом поднялись на чердак и накормили также голубей, заодно прибрались у них и почистили. Чистить конюшню они не стали – Женька сказала, что это дело мужское, – вот встанет Валерьян, и тогда…
Спускаясь с чердака, Марина еще на лестнице услышала тихие, неуверенные аккорды, точно кто-то из малышей добрался до рояля и теперь пытается что-нибудь из него извлечь. Марина заглянула в столовую. У инструмента стояла Джейн. Робкими, боязливыми пальцами Джейн трогала то одну клавишу, то другую. Похоже было, что она пытается что-то подобрать.
– Играешь? – улыбаясь, спросила ее Марина. Джейн была ей ужасно симпатична своим абсолютным несоответствием окружающей обстановке: маленькая, всегда аккуратная, с туго заплетенной косичкой, в тщательно отглаженном платьице или чистеньких джинсах и джемпере, вот как сейчас. Джейн почти всегда молчала, а иногда она улыбалась, но не весело и открыто, как, к примеру, Кит или Сонька, а вежливо и отстраненно.
– Учусь, – сосредоточенно вглядываясь в клавиши, ответила девочка.
– Помочь тебе?
– А у вас получится? – Джейн недоверчиво посмотрела на Марину. – Потому что вот моя, например, мама не умеет. То есть сама-то она умеет играть, а вот научить не может. Мы уже сколько раз пробовали, но ничего не выходит. Она только кричит и ничего не объясняет. Без нее у меня все куда лучше получается. Вот, слышите? Happy birthday to you! Вот слышите, слышите?
На мгновение лицо девочки озарилось победной улыбкой, которая тут же погасла. Джейн настороженно глянула куда-то поверх инструмента и боязливо втянула голову в плечи. Марина посмотрела вслед за ней и увидала Ольгу.
– Джейн, ты упражнения по русскому написала? Я тебе отметила в учебнике, ты написала?
– Да, – голос Джейн звучал очень напряженно, так, словно она то ли боялась, что на нее сейчас заорут, то ли сама боялась заорать.
– А математику? – не отставала Ольга. – Я тебе шесть номеров подчеркнула, ты решила?
– Решила.
– Ну тогда пойдем английским заниматься!
– Мама, но я только что закончила с математикой! Можно я хоть немножечко отдохну?
– Нет, потом у меня времени не будет. Ника проснется, обед будет, и еще я сегодня дежурю. Пойдем, Джейн, довольно тебе бренчать без толку!
Джейн послушно вылезла из-за рояля, едва уловимым, но очень точным движением избежав Ольгиной попытки ухватить ее за плечо. Ольга кивнула Марине, сделала гримаску: «Дела, мол, все дела, сама вот видишь, а то бы мы сейчас…» Они вышли, дверь за ними закрылась. А Марина осталась и стала бессознательно, сама не зная зачем, наигрывать: Happy birthday to you! Happy birthday to you! «А между прочим, – пришло ей вдруг в голову, – кое у кого и в самом деле сегодня день рожденья, причем самый первый и самый главный. Надо бы зайти навестить!»
Маша встретила Марину приветливо. Она была уже на ногах и деловито сновала по комнате. Малышка спала в розовой матерчатой сумке-кроватке. У нее был Машин овал лица и губы, а брови и нос Илюшины. В ногах кровати сидел розовощекий мальчик – вот уж точная копия Илюши! – и грыз яблоко. На Марину он посмотрел недоверчиво и на всякий случай забрался на кровать подальше.
– Ты уже ходишь? – удивилась Марина.
– Бегаю! – фыркнула Маша. – Тут полежишь, когда Левка в шесть утра просыпается!
– А Илья где?
– Отсыпается. Шутка ли – всю ночь не спал человек!
И было непонятно: чем черт не шутит – может, это она всерьез. Но, наверное, это все-таки была ирония, потому что Маша вдруг рассмеялась и не подошла, а буквально подбежала к Марине, затормошила ее, закружила по комнате, толкнула в кресло, придвинула к ней корзинку с яблоками, вынула из шкафа коробку конфет. Ни с кем не было так сразу весело и свободно, ни с кем не хотелось так смеяться, прыгать в кресле, как маленькой, грызть конфеты одну за другой.
– Ну а ты как? – спросила Маша, доставая все из того же бездонного, как видно, шкафа банку с вишневым вареньем, стеклянную розетку и ложечку. – Поди, натерпелась вчера со мной страху?
Похоже было, что они с Мариной знакомы давным-давно, а вовсе не с минувшей ночи, может быть, вместе выросли. А может, это как раз пережитое вчера их так сразу сблизило?
– Нет, что ты! – вежливо и в то же время совершенно искренне ответила Марина на Машин вопрос. – Мне было очень интересно. – И тут же искоса, с испугом, на Машу посмотрела: не покоробило ли ее такое определение, не обиделась ли она? Ведь ей, наверное, было очень больно!
Но нет, Маша не обиделась. Она все так же ясно и безмятежно улыбалась, и Марина вдруг подумала, что вот такой безмятежной улыбки она тут еще ни у кого не видела. Даже у Валерьяна, когда он только сюда приезжает и ходит по нескольку часов кряду с выражением какого-то скрытого блаженства на лице, но в то же время и страха, как поняла сейчас Марина, ну да, страха источник этого блаженства потерять. И у Жени, когда она улыбается так тепло и открыто, точно протягивает тебе руку для пожатия, ну да, конечно, за этой открытостью у нее всегда прячется боль, и Марина даже знает теперь, что там за боль – не приведи Господь такое испытать!
А вот у Маши за ее улыбкой ничего, кроме ясного, безмятежного света, и почему-то сразу возникает уверенность, что она так улыбается всем, всегда и везде, а не только здесь и сейчас или, скажем, потому, что именно сегодня она ужасно счастлива – ведь у нее только что родился ребенок.