– Марина, здравствуй, ты что, заболела? – Илья наконец заставил себя оторваться от газеты. – Маша спрашивала тебя: ты завтракать с нами будешь? Картошка жареная с луком и ватрушка с творогом. Ты пробовала когда Машины ватрушки?
– Марин, – сказал после завтрака Илья, – тебе там Магда кое-чего передала. Заодно просила, чтобы ты на нее не сердилась.
– Да не сержусь я на нее, не сержусь, сколько можно повторять? – досадливо отмахнулась Марина и с некоторой настороженностью развернула газетный сверток.
Внутри оказалось Магдино платье.
– Что это значит?
– Надо полагать, она тебе его подарила, раз велела передать.
– Ничего не понимаю! – растроганно прошептала Марина, поглаживая чудесную ткань рукой.
– Это я давно уже заметил, – усмехнулся Илья. – Ну да не огорчайся, Мариночка, не всем же быть понятливыми! – Он едва успел увернуться от Марининых кулачков.
– Детки, не ссорьтесь! – погрозила им Маша. – Будьте паиньками, уберите со стола и помойте посуду! Илья, ты помнишь, что ты сегодня гуляешь со всеми детьми?
– Еще бы! – отозвался Илья. – Эхма! Марина, пошли со мной! А Машку мы сейчас спать уложим. Она, бедная, из-за этих спиногрызов уже которую ночь не высыпается.
– Пошли! – Марина обрадовалась. Ведь на прогулке ей наверняка подвернется случай рассказать Илье про свой сон. Дети не помешают – они ведь еще ничего не понимают! Хотя кто их знает? Ей вдруг вспомнился суровый, обличающий голос Димыча: «Ты беременная, да?»
Они отправились в детскую и не без труда одели всю команду как можно теплее. «Давай чтобы уж гулять, так гулять, а не думать все время, что кто-то из них замерз!»
Потом Илья сбегал за Никой, уложил ее в коляску, а собственную дочку пристроил за пазуху в «кенгуру». Левушку Илья посадил в рюкзак за спиной.
– Теперь я двугорбый верблюд! – похвастался он.
– Вы уже решили, как маленькую назовете? – спросила Марина.
– Лиза.
– Красивое имя, мне нравится! – Марина улыбнулась. Из всех детей ей по-прежнему больше всего нравились младенцы. Непонятно было, что с этим делать: ведь как ни крути, а собственный ребенок все равно когда-нибудь вырастет!
Они шли и шли по заснеженному лесу, Илья толкал впереди себя коляску, обе малышки спали, и Левушка в рюкзаке тоже стал засыпать.
– Жалко, нету Джейн! – вздохнул Илья, когда они уже отошли достаточно далеко, так что даже их длиннющий зеленый забор перестал мелькать за деревьями.
Руслан, в начале прогулки носившийся вокруг них кругами и все норовивший лизнуть в лицо, до смешного напоминая Марине Фунтика, только гигантского и обросшего шерстью, бежал теперь ровно, чуть впереди, то и дело оступаясь с тропинки и по грудь проваливаясь в глубокий снег.
– Да, Джейн мне будет не хватать! – повторил Илья. – Забавно было с ней разговаривать. Вообще, интересная девчушка, верно? Обо всем думает, обо всем имеет свое мнение!
– А мне казалось, вы с ней не ладите, – призналась слегка удивленная Марина.
– Как я могу не ладить с ребенком? – возмутился Илья. – Ну что ты говоришь? Просто у Джейн, как я уже сказал, на все свои понятия. В частности, ей было не до конца ясно, что я делаю время от времени по ночам в комнате ее мамы.
– А откуда она об этом узнала? – спросила пораженная Марина. Ей представилась ночь, тоненькая фигурка Джейн, одетая в ночную рубашку, стоящая на пороге Ольгиной спальни, где на постели… От ужаса Марина даже зажмурилась.
Илья меж тем объяснял:
– Ну, скажем так, она пару раз нас засекла. Да ты не пугайся – в тот момент ничего такого не происходило, просто лежали и болтали, но ей все равно очень не понравилось.
– А почему вообще Ольга ее возле себя поселила? Жила бы Джейн внизу, с остальными, ничего бы и не случилось!
– Ну, видишь ли, чтобы жить с остальными, она действительно слишком велика. Ей ведь и учиться надо! Правда, в школу она здесь так и не ходила – не успела. План у нас был – записать ее в здешнюю, деревенскую, но сразу как-то не сложилось, документы из Москвы никак выцарапать не могли. Тогда решили, что до следующей осени. Но Ольга с ней занималась, всерьез, между прочим без дураков, хотя и нельзя сказать, что слишком успешно. Вообще, скажу я тебе, хуже нет – заниматься с собственным ребенком. Вот я, когда в школе учился, в пятом классе полгода проболел, и мама со мной занималась. Ох, скажу тебе, был ужас! До сих пор мороз по коже дерет!
– Да уж! – кивнула Марина, вспоминая давнишнюю сцену в столовой. – Мне тоже кажется, что вряд ли у них хорошо получалось. Может, вообще в этом все и дело? Может, Ольге с Джейн стоило просто пожить какое-то время рядом? Попривыкнуть друг к другу, а заниматься с девочкой мог бы кто-нибудь другой. Нас же тут много! Чего там – второй-третий класс! Чепуха, небось, какая-нибудь!
– Может быть. – Илья не без удивления смотрел на Марину. Ишь как завелась, кто бы мог подумать! Нет, действительно, как близко к сердцу приняла Марина эту историю! И снова, в который раз, Илья порадовался про себя: «Нет, не зря Валерьян привез к нам эту девчонку! А красивая какая! И за что только этому уродцу Вальке такое счастье?!»
Словно уловив мысли Ильи, Марина неожиданно обернулась к нему лицом, и Илья опять, в который уже раз, ахнул про себя – так его всегда поражали, прямо в самое сердце, эти ее глаза – пронзительно светлые на смуглом, всегда как бы загорелом лице. А ресницы! Длинные, загнутые, иссиня-черные, когда Марина прикрывает глаза, тени от ресниц ложатся на щеки – как любовался Илья этими тенями в ту первую их с Мариной ночь, когда она, устав от ласк, заснула у него на плече.
Илья попытался припомнить, как выглядела Марина ребенком – тогда, тем далеким, совместно проведенным летом. Илье казалось, что ее глаза он запомнил еще с тех пор и что не узнал Марину сразу лишь потому, что само ее появление здесь, в Крольчатнике, казалось ему чем-то уж слишком невероятным. Да, глаза были те же, но вот сам образ вырисовывался в памяти смутно, расплывчато – нечто маленькое, пухленькое, все в ямочках и перевязочках, с неожиданно толстыми и длинными для столь юного возраста косами. Каждое утро Марина усаживалась на крылечко их маленького финского домика и долго-предолго, явно кокетничая, водила щеткой по темным, блестящим, каскадом струящимся волосам. Во взрослой Марине Илья не находил и тени того детского кокетства – наоборот, казалось, ее совершенно не волновало, как именно она выглядит.
Взрослая Марина поражала Илью своей чуткостью, обостренным восприятием всего окружающего. Все-то она замечает, до всего-то ей дело есть! И сейчас вот, на прогулке, вроде бы они разговаривают, Марина, казалось бы, вся ушла в разговор, а вот пробежал мимо Димыч, шапка у него набок съехала, – остановила, поправила. У Ванечки рейтузы сползли – поймала и подтянула. Можно подумать, она всю жизнь тут живет и все они тут – ее дети!
– Марина, ты споешь нам после обеда? – попросила Соня, улыбаясь своей самой лучшей, для особых случаев улыбкой, которая всегда и на всех действует неотразимо.
Только не на Марину.
– Ты же знаешь, маленькая, что после обеда надо спать.
– Ну капельку! – заныли близнецы. – Ну одну только песню! Про пиратов, как в прошлый раз!
– Про пиратов? Это какую же? Я много песен про пиратов знаю.
– Ну как им все время капитан плохой попадался, и они его за борт скидывали, – объяснил не то Сэмэн, не то Стэп.
– Нет, иногда и связывали, – поправил брата не то Стэп, не то Сэмэн.
– А, это Щербакова. Но после обеда петь нельзя. Все будут сердиться! Лучше мы придем чуть пораньше, и до обеда я вам спою, хорошо?
– Хорошо! – обрадованно завопили все, но Соня осталась недовольна.
– Не про пиратов, а про любовь! Или тогда две песни!
– Но, Соня, ведь все хотят про пиратов!
– А я тогда буду орать, и орать, и орать, и никто ничего не услышит, пока ты не споешь мне про любовь!
– Экая ты вредная! Да про какую такую тебе любовь надо?
– Про маленькую.
– Ну ладно, сдаюсь, спою вам три песни: мальчишкам про пиратов, Соне – про маленькую любовь и еще одну для Илюши. Ты, Илюша, какую хочешь?
Илья задумался.
– Из Визбора что-нибудь, – застенчиво попросил он наконец. – Знаешь «Ты у меня одна»?
– Чего?! – Глаза у Марины сделались круглые-круглые, но, заметив, что Илье и без того неловко, быстро-быстро закивала: – Хорошо-хорошо, спою.
– Маринка, а откуда вообще ты так хорошо знаешь бардовскую песню? – неожиданно заинтересовался Илья. – Тебе ведь вроде бы по возрасту не положено.
– От мамы. – Марина улыбнулась. – Она у меня в молодости была заядлая КСПшница, ну когда еще училась.
– А где она у тебя училась?
– В Универе, на биофаке. Она у меня орнитолог и вообще всякое зверье любит. В детстве КЮБЗовкой была, все время в зоопарке ошивалась. Я в этом смысле в нее, тоже всех зверей люблю. И собак, и кошек, на лошадей вообще смотреть не могу без дрожи. А папа у нас животных не любит. – Марина вдруг потускнела. – Фунтика, и того еле-еле терпит. А до Фунтика у нас кошка была, так папа ее совсем не выносил! Ну не без оснований, правда: повадилась она гадить ему под компьютер, но ведь она еще котенок была, мы бы с мамой ее приучили. – Марина неожиданно замолчала. Глупо, конечно, но и сейчас, когда Марина вспоминала о Пуське, у нее начинало щипать глаза.
– А что с ней случилось, с кошкой-то? – осторожно поинтересовался Илья.
Марина тяжело вздохнула:
– А никто не знает. Просто пропала. И может, даже папа тут совсем ни при чем. Вот только в тот день, когда она пропала, он на три часа исчезал из дому. А он далеко не каждый день из дому выходит. А на три часа – и вообще никогда. Он у нас, знаешь, если уж ушел, так иной раз и до завтра не возвращается, а уж чтобы его всего три часа дома не было – я такого вообще не припомню.
Воспоминания эти очень расстроили Марину. В самом деле, кому приятно думать о своем собственном папе, что он… И кошку опять же жалко.
– Да ладно, может, это еще и не он? – попробовал успокоить ее Илья.