– Ну уж ты скажешь – двух часов! – Ольга недоверчиво посмотрела на Вику.
– Ну не два часа, так два дня. Два дня – это максимум, точно тебе говорю.
– Да ну, какие два дня! – Ольга безнадежно покачала головой. – Не знаете вы моей Джейн! Она у меня до того правильная – иной раз просто страшно делается, как посмотришь.
– Ха, правильная! Ты себя лет до тринадцати вспомни! Тоже была не девочка – картинка! Мы с Ольгой в одной музыкалке учились, – пояснила Вика Марине. – Нет, Ольга, хочешь на спор – недели не пройдет, как ты свою Джейн обратно получишь. Ну, спорим? – И столько было в ее голосе азарта, что Ольга даже нехотя улыбнулась.
– Тебе бы все спорить, хлебом не корми! Ну давай, что ли, все равно проиграешь!
Они пресерьезно подали друг другу руки.
– Разбей, Марина! – сказала Ольга.
– Погоди, так нельзя, – задержала Маринину руку Вика. – На что спорить будем?
– Да потом видно будет, все равно проиграешь.
– Тогда на американку, идет?
Ольга торопливо кивнула. Марина стукнула по их сомкнутым пальцам ребром ладони, и в тот же миг в дверь постучали. Илюшкин голос громко проговорил:
– Оль, ты тут, что ли? Там Денис обратно приехал и тебя к себе требует!
– А самому небось слабо подняться! – задиристо откликнулась Ольга.
– Ему так и передать? – кротко поинтересовался Илья из-за двери.
– Да ладно уж, так и быть, спущусь, раз ему так не терпится! – сказала после некоторой паузы Ольга, заметно сникнув и послушно поднимаясь с раскладушки.
– Ты иди скорее, – посоветовал ей Илья. – Там Дженька твоя назад приехала, и с ней еще один малый, говорит, брат.
Ольга поспешно вышла.
После ее ухода Вика без слов посмотрела на Марину. Глаза ее смеялись. В щедро заливавших мастерскую лучах закатного солнца клубились тучи пылинок, а смеющиеся Викины глаза казались не карими, а золотыми.
– Эх! – тряхнула Вика короткими своими соломенными волосами, так что они разлетелись, да так и остались потом торчать в разные стороны. – И попляшет же у меня теперь Ольга! Заставлю ее сегодня вечером два часа мне на фоно аккомпанировать! Во концерт выйдет! Ты, Марин, приходи слушать. У нас в школе, когда мы в последнем классе учились, все учителя, бывало, собирались, когда мы с Ольгой вместе играли. Говорили – вы, девочки, непременно должны вместе держаться, в одно музучилище подавать. Вот только Ольге к концу года уже не до училища было. Ну а как Джейн родилась, так она музыку и вообще, считай, забросила – во всяком случае, всерьез к ней перестала относиться. Начала картиночки свои малевать – а что, тоже дело, кто ж спорит. – Вика вздохнула, зажгла новую сигарету, затянулась и продолжала: – Между прочим, играть со мной Ольга теперь страсть как не любит! Воспоминания у нее, вишь, от этого всякие. Ну и пусть! А нефиг было спорить! Верно ведь, а, Марин? – И Вика опять залилась дробным своим, трескучим смехом.
У Марины не нашлось что сказать. И только потом уже, в своей комнате, блаженно вытянувшись наконец в тишине на постели, Марина подумала, закрывая глаза: «Ну хорошо, ну вот окончила Вика училище, стала профессиональным музыкантом, и что? И что из этого? Стала ли она от этого лучше? Счастливее? Что-то не очень на это похоже». И, перевернувшись на другой бок, Марина заснула.
15
Марину разбудил громкий настойчивый стук в дверь. Похоже было, что стучатся уже давно. Марина даже припомнила, что что-то такое она слышала вроде бы сквозь сон, вот только никак не могла сразу проснуться.
– Марина, вставай, слышишь, вставай скорее! Да ну же, слышишь, Марина! – В дверь колотили уже ногами.
Еще не до конца проснувшись, Марина соскользнула с кровати, собираясь откинуть крючок. Однако она не успела: еще один удар ноги – и дверь слетела с петель.
– И что за бредовая у тебя идея – запираться? – сердито спросил Денис, весь взъерошенный, со странным блеском в глазах.
– Я… Да я… – начала Марина, не совсем понимая, что же она, собственно, собирается сказать.
– Ладно, оправдываться в милиции будешь. Ты скажи – верно ли я помню, что ты вроде как на лошади ездить умеешь?
– Ну, чтобы умею – это сильно сказано, – осторожно ответила Марина.
– Но ты в седле хоть раз сидела?
– Ну… Да. Конечно. А чего надо-то? – Марина наконец проснулась и начала чего-то соображать.
– Надо доехать до деревни и вызвать оттуда по телефону скорую помощь.
– А что случилось-то?
– Да вот с Димычем плохо. Главное – я ведь уже два часа как приехал, а Женька – вот дурища такая! – ни слова. «Ты, – говорит, – такой уставший был! Я, – говорит, – хотела, чтобы ты сперва отдохнул немножко!» Боком нам этот отдых выйдет!
– А что с ним такое? Мы же с ними утром гуляли со всеми – вроде все в порядке было.
– Аппендицит у него, самый натуральный. А что с утра гуляли – так ведь он же у нас стоик, весь в мамочку. Пока насмерть не прихватит – нипочем никому ничего не скажет. Все терпеть будет да ждать, авось само пройдет. Теперь говорит – еще со вчера болело.
Сон с Марины как рукой сняло. Она наскоро оделась, подталкиваемая нетерпеливыми замечаниями Дениса: «Ну, скоро ты уже? Сколько можно, в конце концов, копаться?»
– Денис, а почему вдруг мне ехать, а не Алене там или Вальке? Ну они же все-таки лучше меня верхом ездят?
– Хватилась! Валька еще с Магдой уехал, экзамен сегодня у него в Универе, а Алена же у нас в католички записалась, в Москву ускакала, в костел. Нынче у этих самых католиков Рождество. Да все вообще как нарочно! Так бы я дал тебе, к примеру, Зорьку – так ведь она уже не просто жеребая, а прямо на сносях. Родит тебе еще там, в лесу, что делать будешь? А Цыган у нас, что ни говори, с норовом, жеребец как-никак. И Женьку саму я посылать никак не могу – я ей даже не сказал еще ничего. Она и не знает, бедная, что дело так плохо.
– Почему, Денис? Ей же, наверное, надо знать! Она же все-таки мать!
– Да? Ей скажешь – так у меня вместо одного больного сразу двое на руках окажутся. Кто знает, что ей там в башку втемяшится с перепугу? В общем, крутил я и так, и этак – хочешь не хочешь, а тебя посылать придется. Потому как я Димку сейчас бросить никак не могу, сама понимаешь. Маша только после родов, а Илья, мудила хренов, лошадей до смерти боится. Да ты дорогу-то хоть помнишь?
– Я… Да вроде бы… – Большой уверенности у Марины не было. Вроде бы за лесом сразу же налево. А там – кто его знает? Да нашла же тогда ночью, а сейчас ведь почти что день!
На самом деле правильнее было бы сказать, что сейчас уже почти что ночь – до темноты оставалось чуть-чуть. С помощью Дениса Марина оседлала и вывела жеребца, Денис подсадил ее в седло.
– Въедешь в деревню, спроси сразу, где правление, там у самых дверей автоматная будка. Ее, может, снегом позанесло, но все равно – вблизи ни с чем не спутаешь. Дозвонишься до ноль три, говори – острый аппендицит у мальчика четырех лет, поняла? Пусть едут в деревню, а оттуда ты их проводишь. Все поняла?
Марина кивнула. Острый аппендицит… В последние дни ей, Марине, было здесь так хорошо, что порой казалось: вот-вот схватит ее та самая, острая, знакомая боль. И в том, что боль настигла в конце концов не ее, а Димыча, было нечто нелепое, явно несправедливое.
– Ну, вперед! – И Денис щелкнул жеребца хворостиной. Тот чуть шарахнулся в сторону, отчего Марина едва с него не слетела. Ворота были распахнуты, и они с разбега выскочили на тропу. Жеребец разошелся и шел теперь махом, противной, тряской рысью. Ветки, нависавшие над узкой тропинкой, хлестали Марину по лицу, одна чуть не заехала в глаз. В первые минуты у Марины создалось даже впечатление, что она не сидит в седле, а летит над лошадью, изредка на секунду опускаясь и тут же снова подлетая высоко вверх, как мячик. «Сейчас как взлечу повыше, так пока опускаться буду – лошадь вперед ускачет!» – невесело пошутила Марина, изо всех сил пытаясь взять себя в руки. Эх, давно она все-таки не ездила! Прошло минут десять, в течение которых Марина делала судорожные попытки справиться с лошадью, а заодно и с собой. Когда ей наконец удалось это сделать, выяснилось, что она потеряла дорогу. Пока плутала, выискивая верный путь, прошло еще минут двадцать. «А Димыч там мучается!» – то и дело повторяла себе Марина, однако это не слишком ей помогало. Вот и знакомая береза, что с утра была вся усыпана снегирями. Значит, Марина взяла сперва слишком сильно вправо. Ох, да что же это такое? А Денис-то, небось, думает, что она давно уже позвонила, тут ведь и ехать-то всего с полчаса, если по-человечески! Вот куда сейчас повернуть, направо или налево? И тут вдруг крупными хлопьями повалил мокрый снег, в мгновение ока стерев с лица земли нужную тропинку. В полной растерянности Марина остановилась. «Так, – сказала она. – Все ясно. Типичный случай пространственного кретинизма. Да, все это было бы так смешно, когда бы не было так грустно». Перед ее мысленным взором опять предстал скорчившийся от боли ребенок. Бедный Димыч, всегда такой рассудительный! Такой уверенный в себе! Привыкший сам всегда справляться со своими детскими невзгодами, и вот, когда в кои-то веки ему действительно потребовалась помощь взрослых… Марина даже зубами заскрипела от злости на самое себя. И надо ж было уродиться такой идиоткой! Изо всех сил пнула она ногой в бок ни в чем не повинную лошадь и в отчаянии поскакала наугад, вообще уже не разбирая дороги.
Марину вынесло к маленькому, одиноко стоящему в центре заснеженного луга деревянному строению. Издалека оно напоминало небольшой довольно-таки ровный крест. Прямо над самым центром этого креста ярко горела в черном небе Полярная звезда. Вокруг нее роились бесчисленные прочие звезды, малознакомые Марине – их ведь редко когда увидишь в вечно затянутом смогом московском небе. Луна тоже светила так ярко, что с вершины холма, где Марина остановилась, можно было различить любую, даже самую мельчайшую деталь: торчащие клочья сена на крыше крестообразного строения, высокие тонкие доски окружавшей его ограды, лопату, воткнутую в снег посреди двора и черную обледенелую кучу навоза, возвышающуюся слева от ворот.