До Марины наконец дошло.
– Так ты что, – спросила она, холодея, – ты что, ты там аборт сделала?
Марина, похоже, совсем забыла, как еще полтора месяца назад сама не видела для себя другого выхода! Сейчас Марина была абсолютно убеждена, что аборт – не что иное, как убийство, причем не кого-нибудь, а крошечного, беспомощного младенца вроде Ники или Лизы. На сегодняшний день аборт виделся Марине вещью совершенно немыслимой.
– Конечно, сделала! А что еще оставалось, не рожать же мне было! Мы с миссис Робертс целую ночь перед этим проговорили, и так, и этак крутили – ну нету другого выхода, понимаешь, нету! Неужели ты думаешь, что мне вот так уж хотелось аборт этот делать?
– А что, жениться на тебе твой Патрик не захотел? Такой вариант что, даже и не рассматривался?
– Он, может, и хотел бы, но он… знаешь, он еще такой ребенок, ты себе представить не можешь! Без мамы он никуда, у них там миссис Робертс всем заправляет. Ну а миссис Робертс – ну она сказала, что в принципе это не исключено, но что у них цивилизованная страна, у них так не делается, чтобы такие молодые люди, как мы с Патриком, не завершив своего образования… В любом случае, сказала она, надо подождать лет по крайней мере десять.
– Десять? – У Марины округлились глаза. – Почему десять?
– Патрик же на врача учится, а у них там на врача пятнадцать лет надо учиться. И потом она сказала: «Подумай, дитя, ведь у вас с Патриком совершенно разный бэкграунд, для семейной жизни это же очень важно, и со временем вам станет все труднее и труднее находить общий язык, что лет через пять приведет вас к неминуемому разводу».
– В общем, обрисовала вам перспективу на пятнадцать лет вперед. Кассандра, а не мамаша у твоего Патрика!
– Не говори!
Девочки замолчали.
– Послушай, – осторожно начала Марина, – может, об этом не надо спрашивать, но мне все-таки хотелось бы знать, ну хотя бы чтоб представлять себе… А скажи, ну, ты его еще… Ну этого своего Патрика… Ну это, как сказать… Ты его еще… – Марине просто на язык сейчас не шло так хорошо знакомое, обкатанное в Крольчатнике слово. Но Аня сама догадалась.
– Нет, – ответила она просто, зябко пожимая плечами. – Больше я его не люблю. После того как… Ну, в общем, после операции все сразу, в один момент… Ну просто как рукой. Ты просто не поверишь! Так что теперь я уж и сама толком не знаю, то ли я была в него влюблена, то ли мне и впрямь просто хотелось найти благовидный предлог, чтобы остаться в Штатах. – И Аня неожиданно снова заплакала, тихонько всхлипывая, как ребенок, а Марина обняла ее и стала просто, без слов, поглаживать легонечко по спине, по плечам, молча, потому что слов у нее на сей раз не нашлось никаких.
7
Настала, однако, Маринина очередь рассказывать. После того, как Аня вытерла слезы, Марина позвонила маме и предупредила, что не придет ночевать (похоже, маму это не слишком расстроило), они с Аней молчаливо допили свой остывший кофе и поставили вариться новый. Аня непривычными Марине, какими-то ломаными, резкими движениями взяла со стола чашки и понесла их сполоснуть в раковину. Марина бросилась ей помогать. Казалось, эти чашки для Ани сейчас непомерная тяжесть и она просто не донесет их до раковины, непременно раскокает по дороге.
Налив новый кофе в благополучно вымытые чашки, девочки снова уселись друг против друга на угловой диванчик. Аня поджала ноги под себя и откинулась на жесткую диванную спинку. Губы ее были плотно сжаты, взгляд какой-то горящий и словно бы ищущий, что б такое испепелить. Марина глянула на нее и просто испугалась. Нет, такой Ане, конечно, ничего не стоит рассказывать. Нечего даже пытаться. Она явно ничего не расположена понимать. Эта Аня, скорее, находилась во всеоружии, в полной, так сказать, боевой готовности все вокруг не понимать, ломать и крушить, так что даже казалось странным, что именно она так плакала только что на Маринином плече.
– Ну, – вымолвила наконец Аня, – что ж ты не поделишься со мной своим счастьем, не расскажешь мне о своем будущем муже? Рассказывай же скорее! Как ты с ним познакомилась, кто он, чем занимается? И как это тебя угораздило так быстро подзалететь?
– Ань, а может, не надо? – робко проговорила Марина. – Ты сейчас так расстроена, и вообще… Может, как-нибудь в другой раз?
– Да нет, зачем же в другой? Да я до другого просто не доживу! Ты даже не представляешь себе, как мне интересно! Его как хоть зовут-то?
– Его зовут… – Марина сделала паузу, лихорадочно соображая, какое бы имя назвать. – Сережа его зовут, – произнесла она наконец несколько неуверенно.
– Сергеем, значит? Довольно плебейское имя, между нами говоря.
– Да хоть горшком назови! – Марина, не удержавшись, фыркнула. А интересно, что сказала бы Аня насчет Валерьяна?
– А кто хоть он у тебя? Слесарь-сборщик?
– Да нет, зачем же? Он у меня, знаешь, как твой Патрик, студент-медик.
– Даже так? – Аня явно издевалась, непонятно только, над собой или над Мариной. – И где же он учится? В академии, во Втором или же в Стомате?
– Во Втором, – опять немного подумав, ответила Марина. Вроде бы Денис что-то говорил ей насчет Второго.
– Ну а где вы живете? Конечно, с его родителями?
– Нет, мы с его бабушкой живем, у него родители умерли.
– Как, оба сразу? Как же это вам так повезло?
– Анька, что ты говоришь, опомнись, какое тут может быть везение? Они были физики-ядерщики, нахватались рентгенов и умерли оба от лучевой болезни, когда Ва… когда Сергей еще в школе учился.
– Бедный мальчик! Но ведь это ж все давно было. А сейчас-то вам с ним полная лафа! Квартира-то почти пустая, ни тебе свекра, ни, главное, свекрови, никто ни во что не лезет, мечта, а не жизнь!
– Аня, ну зачем ты так? Ну не надо, ну я же говорила, не надо сейчас про это, ты только сильнее расстроишься.
– Кто, я? Ты что, думаешь, я завидую? Да было бы чему! Аттестат на носу, а у тебя теперь вместо Иняза брюхо будет. Пойдут потом кастрюльки-пеленки, здесь тебе не Америка, здесь ты со всем этим во как намаешься.
– Не пугай! – Марина потихонечку начала заводиться. – Памперсы теперь и здесь продаются.
– Разлетелась! На стипендию ты, что ли, станешь памперсы покупать? Или, может, ему родители наследство богатое оставили?
– Оставили! – неожиданно для самой себя выпалила Марина.
– Что же они такое могли ему оставить? Ты ж говоришь, они еще в доперестроечные времена перекинулись?
«Господи! – ахнула про себя Марина. – Это надо же! Что аборт с людьми делает! Да в жизни я от Аньки ничего подобного не слышала! Это ж слово-то какое – „перекинулись“!» Вслух же она сказала:
– Они оставили ему большой загородный дом с камином, мезонином и городскими удобствами.
– Врешь! – выдохнула Аня. – Кем же они у него были, эти родители, что такой себе дом отгрохать успели?
– Какие-то секретные физики, – беспечно отозвалась Марина. Ей теперь было море по колено.
– Н-да, – протянула Аня, не зная даже, что и сказать. Выходило, однако, что у Марины теперь будет жизнь – никакой Америки не надо. – Слушай, – сказала она наконец, – вы, может, и в церкви венчаться будете?
– Что ты! – Марина совершенно искренне возмутилась. – Ты забыла, что я некрещеная?
– А он?
– Ну и он, конечно, тоже еврей, – уверенно произнесла Марина. «А вот теперь все, – добавила она про себя. – А то я окончательно заврусь, и Анька, она же ведь вовсе не дура, выведет меня на чистую воду».
Аня сидела задумавшись, обхватив ноги руками и положив подбородок на острые тощие коленки.
– И все-таки, – сказала она наконец, – и тем не менее, поверь мне, Марина, зря ты не сделала аборт…
Обе замолчали, в полном обалдении разглядывая друг друга, как будто они увиделись в первый раз. Марина первая нарушила их затянувшееся молчание:
– Мы с тобой все-таки жутко изменились.
– Да уж, – согласно кивнула Аня, не отрывая от Марины своих горящих глаз.
– Так что ж теперь делать?
Марине сделалось вдруг так больно, так тяжело, да еще и стыдно к тому же – зачем она, действительно, наврала бедной Ане с три короба? С другой стороны, было совершенно очевидно, что сказать правду невозможно, немыслимо. И так-то сомнительно, чтобы Аня смогла такое переварить, а уж сейчас, когда она в таком состоянии!.. Но… С другой стороны… С другой стороны, Марине просто хотелось плакать! Все ее детство, все школьные годы, вообще вся ее жизнь прошла рядом с Аней, и вот теперь все разламывалось так по-дурацки! Марине казалось, что она рвется на части, и одной из этих частей было безумно жаль так неожиданно и навсегда закончившегося детства, другой – такой замечательной и все-таки не выдержавшей испытания временем дружбы, третьей Марининой части просто хотелось выть о том, как нелепо все на свете получается…
Марине вспомнился тот давнишний сон, где она пыталась оправдаться перед Аней за свою близость с Валерьяном. Как же давно это было! Сейчас бы она, пожалуй, вполне нашла бы для этого соответствующие слова. Так, может быть, когда-нибудь потом придут слова рассказать про то, что теперь? Придут и будут не нужны, потому что некому будет рассказывать, никакой Ани рядом с Мариной больше не будет.
– Марина, – неожиданно заговорила Аня каким-то совершенно другим голосом. – Скажи, а ты уже думала, как назовешь своего ребенка?
– Нет, – ответила совершенно растерявшаяся Марина. – А что?
– А я своего Олегом хотела назвать. А Патрик хотел назвать Билли. – Аня дотронулась до Марининой руки. – Марин, ты прости меня, это я, наверное, просто от зависти. Ты, наверное, ужасный молодец, что решилась рожать. Вот. – Марина неуверенно улыбнулась. Эти бешеные скачки Аниных настроений совершенно сбили ее с толку. Раньше Аня была совсем не такая.
Аня потерла глаза и, аккуратно прикрыв рот ладошкой, зевнула.
– Маришка, а давай-ка мы с тобой пойдем спать? – проговорила она совершенно сонным голосом. – Знаешь, я, как приехала, постоянно хочу спать, не знаю даже почему.