– Я люблю тебя!
Денис аж даже вздрогнул.
– Да, – выдохнули на том конце провода. – Теперь я пойду спать. Спокойной ночи, маленький, и до воскресенья.
– До воскресенья.
Марина положила трубку и обернулась. Денис смотрел на нее с нескрываемым интересом.
– Ты влюбилась, – произнес он тоном радостного изумления.
– Это плохо?
– Что ты! – Денис рассмеялся. – Наоборот! Это хорошо. Ты сейчас такая светлая, теплая. – Он подошел ближе. – Об тебя даже греться можно.
Денис обнял Марину, и они вместе сели на кровать. Почему-то все теперь показалось в два раза легче, чем раньше, точно самым главным было – одобрит Денис или нет. Раз одобрил – значит, все в порядке.
– Валька знает? – спросил Денис, нежно сжимая Маринины плечи.
– Никто еще ничего не знает, кроме тебя.
– И что ж ты думаешь делать? Уйдешь теперь, небось, от нас?
– Ну что ты говоришь! – Марина вспыхнула. Как он мог про нее такое подумать? Сейчас это более чем когда-либо виделось невозможным.
– А что делать будешь? Позовешь его к нам? В принципе, места хватит.
Марина вздохнула:
– Боюсь, с ним этот номер не пройдет.
– Так как же тогда?
– Не знаю, – честно сказала Марина и зарылась лицом Денису под мышку, вдыхая до боли родной, знакомый запах его пота. – Денисушка, я совсем ничего не знаю. Это все так сразу, вдруг…
– Такие вещи всегда происходят вдруг. – По голосу она услышала, что он улыбается. – Малыш, ты только не вздумай плакать. Это ведь хорошо – то, что с тобой происходит! Настоящая любовь – это же здорово!
– Ох, Денисушка, и что ж тут здорового? – Марине и впрямь уже начинало казаться, что ничего в этом хорошего нет, кроме разве что новых проблем.
– Ох, видела б ты сейчас себя со стороны! А скоро ты станешь еще лучше! И ведь это ж не только внешние изменения.
– А какие еще? – спросила Марина, без особого, впрочем, энтузиазма.
– Ну, ты будешь лучше понимать многие вещи, станешь глубже чувствовать. Понимаешь, в любви человек как бы заново раскрывается…
– Скажи уж лучше, что у меня прорежется третий глаз!
– Ну в какой-то мере.
Они оба засмеялись.
– Денис, а я еще вот чего не понимаю: у вас же, наверно, все очень дорого, в этой вашей клинике.
– Ну.
– Так как же ты думаешь, кто за это за все будет платить? Анины родители? А вдруг у них не окажется денег? Они ведь, знаешь, не самые богатые на свете люди.
– А, не бери в голову! Шеф вычтет из моей страховки. Я так уже однажды делал. Собственно, для них в этом нет никакого убытка – сам-то я ведь никогда не болею.
– Ну да?! А почему?
– Да такой уж я, видно, сверхчеловек.
«А ведь я совсем-совсем без него не смогу», – думала Марина, лежа без сна на Денисовом плече. Они занимались любовью несказанно долго, и так это оказалось неожиданно хорошо – Марина даже успела забыть, как это бывает. И какая же она была голодная! Потом Денис сразу же уснул, а Марина долго еще не спала, лежала у него на плече и решала про себя разные там вопросы, типа: измена то, что сейчас произошло, или нет? И что сказать Аниным родителям, если они вдруг позвонят или приедут? А может, им вообще ничего не надо говорить? И что же теперь все-таки со всем этим делать?
«Я ведь не люблю его, – думала Марина, имея в виду Дениса. – Или, во всяком случае, люблю совсем не так, как Сережу. Но все-таки жизни без Дениса я себе не представляю. И без Вальки. И без Ильи. И без детей, и без наших девчонок. И без Сережи, конечно, без него-то уж совсем никак невозможно! И почему, если хочешь что-то иметь, обязательно нужно отказываться от чего-то другого?» И так она все думала, думала, пока не уснула.
А в шесть утра Денис растолкал ее безо всякой жалости и довез сперва до Аниной квартиры, чтобы Марина взяла там портфель, а потом и до школы.
Прощаясь, он крепко поцеловал ее в губы. Они стояли во дворе, метрах в ста примерно от школьных ворот, Марина была уверена, что никто ничего не заметил.
21
Зря она была так уверена. На ближайшей перемене к Марине важно подплыла их классная руководительница, Екатерина Андреевна, и сказала глубоким, прочувствованным контральто:
– Марина, мне нужно с тобою поговорить.
– Да, Екатерина Андревна? – Марина вежливо наклонила голову и приготовилась слушать. Наверняка речь пойдет о ее недавних прогулах.
– Разговор у нас с тобой будет конфиденциальный, – сладко пропела учительница, делая таинственное лицо. – Пойдем-ка, Мариночка, в мой кабинет.
Екатерина Андреевна преподавала биологию. Со всех шкафов в ее кабинете на Марину укоризненно уставились стеклянными глазами чучела сов, белок и кроликов. Из банок с формалином таращились на нее ужи, лягушки и саламандры. На стене висел плакат, изображавший фазы развития паразитического червя аскариды. Было очень холодно, окна в кабинете были распахнуты настежь, чтобы все хорошенько проветрилось к началу следующего урока.
Екатерина Андреевна уселась за свой стол, слегка облокотилась о микроскоп и жестом указала Марине на первую парту.
– Ну, Мариночка, – проворковала она нежным, прямо-таки материнским тоном, – ты ничего не хочешь мне рассказать?
– Ничего, Екатерина Андреевна.
Учительница шутливо погрозила Марине пухлым пальцем.
– Детка милая, мне кажется, ты не права. Мы ведь, учителя, тоже люди и все понимаем. Ты что ж думаешь, я молодая никогда не была? – (Марина иногда именно так и думала.) – Я тогда тоже считала – лучше всех все понимаю. Это как болезнь, свойственная всем детям. – Екатерина Андреевна меланхолично вздохнула, припоминая свою молодость. – Ах, дети, дети, если бы вы побольше доверяли нам, взрослым, от скольких бед мы смогли бы вас уберечь! – Она скользнула взглядом по Марининой фигуре. – Впрочем, в твоем случае это, может быть, даже уже и поздно. Но все равно – никогда не поздно обо всем рассказать! И вместе мы могли бы разрешить все твои проблемы! А эта ваша подростковая скрытность – она, знаешь ли, никого еще не доводила до добра!
– Да нет у меня никаких проблем!
– Да? А что это за мальчик целовал тебя сегодня возле школы? Да мне от одного взгляда на него сразу стало ясно, отчего ты вдруг так растолстела! Сразу все точки встали над «и»!
Марина молчала.
– Я гляжу, ты, милая моя, последний стыд потеряла! Ты хоть понимаешь, что в таком виде, как у тебя, не садятся за парту рядом с приличными девочками? Это ж до чего дошло! Совсем обнаглели! Беременными в школу стали ходить!
Тут Марина, видя, что терять уже явно нечего, процедила сквозь зубы, изо всех сил стараясь не разразиться злыми слезами:
– Я-то, во всяком случае, за партой еще помещаюсь, а вы вот…
– Ах ты дрянь такая! Я с ней по-доброму, хотела ей чем-нибудь помочь, а она!.. Вон отсюдова, проститутка, глаза твои бесстыжие! Чтоб я тебя тут больше не видела! Родители пускай за документами приходят! Опозорила всю школу и ходит как ни в чем не бывало!
– Да ради бога! – Марина неловким, каким-то ломаным движением пожала плечами, пытаясь изобразить полную беспечность. На самом деле все лицо ее пылало, на щеках выступили красные пятна. И когда на негнущихся ногах Марина выходила из кабинета, она все-таки не удержалась, схватила стоящую на одной из полок высоченную бутыль с саламандрой и ахнула ею об стенку. Вонь, визг, звон разбитого стекла – но все это было уже без Марины. Она как на крыльях слетела по лестнице, пронеслась мимо раздевалки, рванула на себя пальто, напрочь оборвав вешалку, и, не останавливаясь, пролетела дальше, на ходу засовывая руки в рукава.
Маринин портфель так и остался стоять одиноко в кабинете химии. Ну и фиг с ним. Из всего портфеля Марине было жалко только одной тетрадки, той самой, на обложке которой она, сидя на Сергеевой кухне, записала когда-то: «Воскресенье, 18 января, 11.30».
22
Марина поехала прямо домой – надо ж было пересказать маме все, что произошло, пока ей не позвонили из школы.
Дома, как назло, никого не оказалось. Дверь в родительскую спальню была распахнута, родительская постель удивляла живописным беспорядком. Фунтик радостно ткнулся Марине в ноги, она рассеянно подхватила его на руки, предоставляя ему тем самым возможность вылизать свое лицо. С губ потом долго не сходил пресный вкус собачьей слюны.
От нечего делать Марина начала выдвигать ящички маминого бюро. Там скопилось множество сокровищ – все, что мама успела привезти домой за годы экспедиций: засохшие травы, обломки кораллов, причудливые ракушки, птичьи яйца, разноцветные камушки и множество фотографий, по разным причинам не включенных в большой семейный альбом, лежащий на почетном месте в салоне на пианино.
Маринино внимание привлекла фотография молодого мужчины, чем-то похожего на испанца, с огромными, в пол-лица, темными глазами и жесткой, почти негритянской шевелюрой. Несмотря на всю экзотичность, в его облике чувствовалось что-то ужасно знакомое. Марина долго вглядывалась в это умное, волевое лицо, но так и не поняла, что в нем делало его таким родным и близким. Вслед за этой фотографией Марина наткнулась на какой-то изрядной давности документ. Кожаная обложка потемнела, бумага обтрепалась по краям. Это был заграничный паспорт, выданный, судя по надписи на обложке, аж в Мексике. Надпись была сделана на двух языках – английском и, по-видимому, испанском. Интересно, откуда бы взяться у них дома такой экзотике? На вид он был вполне настоящий. Насколько Марине было известно, никто из их семьи в Мексике, да и вообще ни в какой загранице никогда не был. Страшно заинтригованная, Марина раскрыла паспорт на первой странице и чуть не выронила его от изумления: паспорт был выдан пятнадцать лет назад на имя гражданки Мексики Мендозы Марианны. В нем стояла дата ее, Марининого рождения, и приклеена фотография. С фотографии на Марину смотрела она сама в двухлетнем возрасте. Ошибиться было невозможно – точно такая же карточка хранилась у них в семейном альбоме. Марина сдавленно ахнула и выронила паспорт на пол.