– Ну когда? Когда у нее еще только Джейн одна народилась.
– Погоди, а самому-то тебе тогда сколько было?
– Ну восемь, а что?
– Так откуда ж ты тогда слова-то такие знал? Ну там, спираль и так далее?
– Ну откуда? Книжки надо читать! В книжках ведь все написано.
На это у Марины не нашлось ничего возразить, и она в который раз посмотрела на Володю с легким испугом. «Гофмановский какой-то персонаж, ей-богу!» – подумалось ей. Володя поймал Маринин взгляд и усмехнулся.
4
Вечером того же дня к Марине заглянула Ольга. Ольга молча села на край кровати, сгорбившись и обхватив руками колени, и долго-долго всматривалась в одну точку – Марина потом проверила на всякий случай и убедилась, что в этом месте на обоях не было даже цветка. Глаза Ольги были тусклые, рыжие волосы свисали нечесаными сальными прядями.
Посидев немного, Ольга резко тряхнула головой и выдохнула без предисловия:
– Не могу больше так жить! Так все надоело! Жизнь здешняя надоела.
– Но почему?
– Не настоящая она! Никто так не живет!
– Ну хорошо, а как же живут? Вот мне лично, например, казалось, что все живут по-разному.
– Ей казалось! Ты, Марин, не обижайся, но просто ты еще маленькая. А на самом деле люди живут вдвоем, чтоб только ты да я, и больше никого.
– Подожди, как это «никого»? Они ж не в вакууме живут? А куда ж тогда все остальные люди деваются?
– Ну, остальные… – Ольга в задумчивости убрала волосы со лба. – Остальные, они все как бы вокруг оказываются. И родители, и друзья, даже ихние дети.
– Оль, а этим твоим двоим, им как, не скучно?
– Может быть, иногда и скучно.
– Ну тогда мне совсем непонятно, что во всем этом хорошего и зачем к этому так уж стремиться.
– Да пойми ж ты, что по-другому жить попросту невозможно! И потом, скучно становится иногда и не как правило, а вообще-то это большое, настоящее счастье. Эх, да что с тобой разговаривать! Все вы тут блаженные какие-то! – Ольга резко отвернулась и опять уставилась в свою точку.
Марина осторожно потрясла ее за плечо:
– Оль, ну а вот скажи мне по-честному, сама-то ты видела когда это самое счастье? С тобой что-то такое бывало или, может, с друзьями какими-то?
– Со мной не бывало, а с друзьями – сколько раз! Хотя вообще-то как узнаешь? В душу же к человеку не заглянешь. Со стороны, по крайней мере, казалось, что у них все путем… Ах да при чем тут это? – Ольгины плечи опять бессильно поникли. – Просто, понимаешь, Марин, я так ужасно устала! У меня больше ни на что нет сил! Никому я тут не нужна.
– То есть как это «никому»? А детям? А детям своим?
– Ох, это только так говорится – детям! Ну подумай сама, что я могу им дать? У меня ж нет ни своего угла, ни постоянного заработка, мне не на что купить им одежду, даже выдать им каждому по куску хлеба с маслом! Представляешь, сколько нужно хлеба на пятерых?
– А твои картины?
– А что картины? Кое-как прокормиться на них, может быть, и можно, но уж квартиры на эти деньги точно не купишь! А потом, когда же я стану писать картины, если с утра до вечера буду заниматься детьми? Знаешь, я тут недавно видела Ванькиного отца, ну мужа своего бывшего. Так он мне сказал: «Оля, но ведь это же кошмар – быть в наше время матерью пятерых детей! Это же тупик, мрак и ужас!» Так он сказал. И добавил, что содрогается при одной лишь мысли о том, чтобы иметь с этим со всем хоть что-нибудь общее. И ведь он же не зверь, Марин, ты не думай, он играет на гитаре, поет песни, любит стихи, читал мне когда-то по ночам Пастернака.
– Да? А по-моему, он дурак, и никакой Пастернак тут не поможет. Дурак и сволочь. Ну хорошо, ну не любит он тебя, так ведь не один же он на свете! И подумай, ты жила без него здесь почти три года, что такое вдруг с тобой случилось?
– Марина, ну как же ты не поймешь, что одних детей женщине мало? А меня… Меня ведь здесь никто не любит по-настоящему.
– Как то есть? А мне казалось, Илья… все-таки у вас же ребенок…
– Илья?! Да на кой я ему сдалась?! Ты вообще когда-нибудь замечала, как он на свою Машу смотрит?
– Да, замечала, конечно. Только все равно я, убейте меня, не пойму, что у них там за отношения. Ну хорошо, но тогда Денис или, может быть, Валька…
– Валька, по-моему, любит тебя, если уж так, начистоту, говорить. А Денис… Ну, вообще, конечно, на первый взгляд, кажется, что он любит всех, но на самом деле, на самом деле, ты знаешь, Марина, я сама только недавно это поняла: по-настоящему Денис любит одну Алену, а другое все у него – ну как бы тебе сказать, от отчаяния, что ли, из-за того, что она так к этому относится.
– Не привлекает, одним словом, Алену это твое счастье для двоих.
– Ну знаешь, с таким отцом, да еще с такой дачей, и я б, может быть, по-другому рассуждала! Однако мой-то отец улепетнул в Америку еще до моего рождения!
– И все-таки, Оль, насчет Вальки это тебе кажется. Валька любит не меня, а своего будущего ребенка. На этот счет у меня давным-давно нет никаких иллюзий. – («И не надо!» – добавила она про себя.) – И потом, ну хорошо, а как тогда, например, Женя? Что-то она у тебя выпала из общей картины.
– Ну Женя после всего, что ей довелось пережить, вообще уже не человек, а какая-то живая икона. Великомученица. И потом, Женя же работает! Откуда нам знать, может, у нее уже давным-давно роман с Бруно!
– У кого, у Жени роман с Бруно? – Чтобы не расхохотаться, Марина изо всех сил ущипнула себя за предплечье, но Ольга все же успела заметить искорки смеха, пляшущие на дне аквамариновых глаз. И конечно, сразу обиделась.
– Пойду я, – произнесла Ольга прежним глуховатым, тоскливым голосом. – Как-то там Ника без меня? И вообще… – Ольга нарочито зевнула. – Спать хочется чего-то.
Она встала и вышла, не потрудившись даже прикрыть за собой дверь, так что Марине было слышно, что Ольга пошла вовсе не вниз, а к себе в мастерскую.
«Может, напишет сейчас чего-нибудь этакое, вроде той собаки в колодце, и все у нее пройдет», – подумала Марина без особой надежды.
Однако Ольга неожиданно вернулась, села на край кровати и заговорила снова, горячо, быстро, захлебываясь и запинаясь:
– Знаешь, когда я носила Джейн, я была такая счастливая! Наивная была тогда ужасно! Мне тогда все сочувствовали: как же, такая маленькая, сама почти ребенок! А мне так просто петь хотелось от счастья! И ни капельки я не боялась! Ни родов, ни остаться одной с ребенком. Экая, думала, глупость! С ребенком – ну так, значит, уже не одна! И потом, у меня ведь была мама. И даже, знаешь, не в маме дело – просто, понимаешь, мне тогда казалось, что все люди вокруг меня, ну разве что кроме самых злых и глупых, радуются сейчас вместе со мной, ждут вместе со мной появления на свет моего ребенка, потому что ведь это же не только мой ребенок, он как бы всехний, он всего мира, с ним потом всем этим людям жить! И мне казалось, что, конечно же, им должно быть так же, как и мне, важно, чтобы с этим ребенком все было в порядке, чтобы он был здоровый, счастливый, ни в чем не нуждался! – Ольга перевела дыхание и искоса посмотрела на Марину – не смеется ли она? Марина не смеялась, больше того, она только что призналась самой себе, насколько собственные ее внутренние рассуждения похожи, оказывается, на Ольгины!
Ольга между тем продолжала:
– Глупо, конечно, я знаю, но тогда… Тогда я этого не понимала. Можешь себе представить? Я родила Джейн и спокойненько сбежала от нее – ей тогда было всего три месяца, мне это казалось совершенно естественным. Я уехала стопом в Крым с целой компанией ребят, они все были постарше меня, почти все студенты. А я ведь даже не кончила школу! Мне так лестно было, что они обращаются со мной как со своей, интересуются тем, что я говорю, что думаю, славные такие ребята, умные, интеллигентные! Выпить, правда, любили. И меня понемногу приохотили. Потому, наверное, и близнецы родились такие, ну, не слишком здоровые. Они к тому же еще и недоношенные были. Вот когда они родились, мама мне сразу сказала: «Знаешь, Ольга, на сей раз на меня не рассчитывай!» Я тогда так удивилась, так мне странно было, как она это сказала, словно бы они и не дети, и ей не внуки родные, а так, щенки подзаборные. Они ведь были так долго в больнице просто потому, что мне их отдавать не хотели. Ну как же, беспомощная одинокая девочка, к тому же еще и несовершеннолетняя, и родители отказываются помогать – мама им тогда целое заявление про это написала, и есть уже еще один ребенок, здоровый. Они тогда так и говорили: «Ну куда тебе два таких больных мальчика?» У них ведь чего-чего только не было: и сердце, и легкие, и с головой даже было непонятно.
– Зато теперь-то у них с головой явно все в порядке!
– Сейчас-то конечно! – Ольга улыбнулась. – Но тогда ведь этого никто не знал. Ну вот, а потом мы встретились с Мишей.
– А ты ему что, не сказала, что ли, сколько у тебя детей?
– Ну что ты, сказала, конечно! Но он тогда не то чтобы не поверил, а понимаешь, как-то не до конца понял, что ли? Они всегда для него как бы не совсем существовали на самом деле, ну вроде как такая безликая часть моего далекого прошлого. Ей-богу, моя крыса была для него куда реальнее и значимее, чем какие-то где-то там мои дети!
Ну вот. Мне тогда исполнилось уже восемнадцать лет, уже, значит, была совершеннолетняя, вышла я наконец замуж, и тут вдруг мои мальчишки начали резко поправляться. Я ведь не отказывалась от них никогда, ты не думай! Я их навещала – ну не каждый день, конечно, даже, может, не каждую неделю, но все-таки время от времени. И вот, представляешь, встал у них в больнице вопрос, что надо их куда-то переводить. В Дом ребенка, наверное, или еще куда, где здоровых детей держат. Никто, между прочим, этого не ожидал, врачи тамошние даже удивлялись. А я, когда мне сказали, была такая счастливая, я даже не сомневалась – конечно, я их домой теперь заберу! Обрадовалась, побежала домой делиться! Во дура-то была, представляешь? Мишина мама на меня, как на идиотку, посмотрела. То есть как это – взять двух чужих мальчиков в нашу тесную, маленькую трехкомнатную квартирку? И такие ли уж они здоровые? И ведь правда, – Ольга неожиданно по-детски шмыгнула носом, – у Семки тик – ну глаз дергается, не замечала? – у Степки припадки бывают до сих пор, вроде эпилептических. Давно, правда, уже не было, год, наверное, или даже больше. Денис ему порошки какие-то давал гомеопатические.