Но однажды утром, проснувшись и подойдя к ребенку, Марина отступила на миг, пораженная: девочка при виде нее перестала плакать и заулыбалась.
– Узнала! Узнала свою маму! Крошечка ты моя хорошая! – Марина была растрогана, сердце ее наполнилось теплотой. Она быстро переодела малышку и, подхватив корзинку, служившую Ксюше кроваткой, легко, не чуя под собой ног – конечно, с поправкой на живот, не чувствовать который было попросту невозможно, – побежала вниз на кухню: было ее дежурство.
На кухне Маринино внимание сразу привлек незнакомый звук. Он шел из-за окна – звонкий, мелодичный. Марина выглянула во двор и увидела, что это капель. Весна! Весна пришла! Жизнь продолжается, и скоро-скоро уже появится на свет Маринин ребенок! Господи, как надоело ждать, кто бы знал! Как надоело быть такой толстой!
Тяжесть, лежавшая столько времени у Марины на сердце, растаяла, как снег на весеннем солнце, оставив только светлую грусть. Что же, смерть – это, конечно, смерть, и ничего ты с ней не поделаешь, однако все равно надо как-то жить дальше, тем более что один ребенок у Марины уже есть, а совсем скоро родится другой. И к тому же где-то там, в Москве, живет Сережа, о котором она почти что не вспоминала все эти тяжелые дни. И вообще в этой жизни, с какой стороны ни глянь, есть еще много-много чего! Марина осторожно поставила корзинку с Ксюшей, принесла из подпола картошку и начала ее чистить.
На пороге кухни, как всегда бесшумно, возникла тоненькая фигурка Жени:
– Привет, я пришла тебе помогать!
– Спасибо, но я и сама справлюсь. Не в первый раз!
– Я знаю, но вдвоем-то повеселее! – и Женя без лишних слов взяла с полки еще один нож, и они стали чистить картошку вместе.
– Марина, а кто тебя научил так хорошо ездить на лошади?
– Ну уж и хорошо!
– Не прибедняйся, пожалуйста! Мне Бруно все рассказал! Влетела во двор конюшни галопом! Давайте, кричит, телефон, а то я у вас тут все разнесу!
– Никогда б не подумала, что у тебя хватит сил шутить над этой историей!
– Ну теперь-то отчего же не пошутить, когда все обошлось? Вообще-то, если честно, я все время жду от жизни чего-нибудь этакого.
– Вот оно как раз и случается! Давай ты лучше будешь ждать чего-нибудь хорошего!
– Не могу. Натура у меня не такая. Так все-таки, где ты научилась ездить?
– У бабушки, когда в деревне жила. Ну, она мне не совсем бабушка, она, знаешь, мамы моей бывшая няня. Сейчас-то она старенькая совсем, даже вот на похороны мамины не выбралась. Так вот, она живет в деревне. Ступино называется, Болшевского района.
– Как-как ты сказала? – Женя вдруг слегка побледнела.
– Ступино, Болшевского района, а что?
– Да ничего, ничего, ты рассказывай! Просто… Ну бывают же совпадения! Друг у меня там жил. Теперь-то уж, наверное, не живет, уж сколько лет прошло!
– А как его зовут, твоего друга, может, я его знаю?
– Да какая разница? Говорю, он там, наверное, уже не живет! Ну Гришкой его зовут.
– Гришка? А фамилия у него не Махонин случайно?
– А что? Неужели ты его знаешь?
– Так ведь это же он научил меня ездить! Он там сейчас на конюшне работает.
– Не может быть! – На Жене буквально не было лица.
– Да кто он тебе, Женька, чего ты вдруг так разволновалась?
– Ну если хочешь знать, этот самый Гришка Махонин… ну… одним словом, это отец Димыча, ясно?
– Ясно, – несколько обалдело проговорила Марина, и некоторое время они чистили картошку молча. – Слушай, – не выдержала наконец Марина, – а он хоть знает, что у него… Ну то есть у тебя… Ну, одним словом, он знает, что Димыч есть?
– Да кто его знает? Я ему вообще-то писала, ну в армию.
– А он?
– Не ответил.
– Так слушай, а может, до него просто письмо не дошло? Может, их перебросили куда-нибудь в армии? Я слышала, бывают такие места, откуда и не напишешь!
– Все, конечно, может быть, но чего теперь гадать-то? Кому я теперь нужна, после всего?
– Да ну что ты, Женя? Давно забыть пора! Ты такая хорошая!
– Да ну, перестань! – Нож стремительно двигался в Женькиных руках, картошки одна за другой плюхались в кастрюлю.
– Да я к тому, что Гришка этот твой – он, знаешь, по-моему, в детях души не чает! Вот честное слово, прямо даже странно! Взрослый парень, суровый такой на вид, а встретит малыша какого-нибудь – так сразу присаживается перед ним на корточки, начинает его о чем-то расспрашивать, какие-то его детские дела обсуждать, да так серьезно – мне даже иногда смешно становилось! И малышня эта к нему липнет.
– Так слушай, может, это все-таки другой какой-нибудь Гришка? За моим, во всяком случае, ничего такого никогда не водилось.
– Да брось ты! Чтоб в одной и той же деревне оказались два человека с одинаковым именем, примерно одного и того же возраста… Да там во всей деревне двадцати дворов не будет!
– Ну наверное, ты права, и, наверное, это он, – неохотно согласилась Женя, стараясь говорить по возможности равнодушно. – Ну и что, и какая разница? Ведь сколько лет-то прошло! Я уж и забыла его, честно говоря, совсем. Не помню толком, как выглядит! Нет, правда, сейчас бы на улице встретила – наверняка б не узнала!
Картошки в кастрюлю летели как сумасшедшие, на бледных Жениных щеках проступили красные пятна.
– Ай!
– Что такое?
– Да вот, гляди, палец порезала, ох, больно так, прямо до слез! А крови-то хлещет, смотри, и на пол натекло! Пойду, пластырем залеплю, пока еще чего не испачкала! Извини, Марин, придется уж тебе самой как-нибудь заканчивать.
– Да ладно, иди, не волнуйся!
Дверь за Женей закрылась. «Черт, ну надо же, как бывает! – думала Марина, ставя на огонь кастрюлю с картошкой. – И что ж, спрашивается, я должна теперь все это так и оставить? Нет, по-моему, Женя не права! А что, если Гришка даже и не подозревает, что у него есть сын? И они что, даже и не встретятся никогда? Из-за какой-то там дурацкой ошибки, просто потому, что то давнее Женино письмо не дошло? Ну так надо написать другое письмо! Возьму вот и сама напишу! В конце концов, чем я рискую? Ведь если Женя права, Гришка мне просто не ответит!» И Марина действительно написала письмо и даже отправила его в тот же день, не поленившись сходить после обеда с коляской в деревню на почту.
10
Марина только что уложила на ночь Ксюшу, в последний раз наклонилась к корзинке убедиться, что девочка действительно спит, прислушалась к ее спокойному сонному дыханию.
– Спит моя кошечка! – успокаивающе прошептала Марина самой себе, выпрямилась и подошла к висящему на стене зеркалу. Смотрясь в его пыльное, чуть потрескавшееся стекло, Марина распустила косу и долго, до блеска приглаживала волосы щеткой, разделив их на две равные части – сто взмахов щеткой с одной стороны головы и столько же с другой. Шелковые волны волос спадали по спине, как плащ, полные губы были от природы такого яркого цвета, что не нуждались ни в какой помаде. Длинные, загнутые, угольно-черные ресницы таинственно затеняли голубовато-зеленые, прозрачные до самого дна глаза. Кожа была чистой и темной – не темнее, впрочем, чем у людей, с месяц прозагоравших где-нибудь в Ялте. Темные брови были, пожалуй, несколько густоваты, так что когда-нибудь Марина, наверное, начнет их выщипывать – конечно, не сейчас, ведь было бы просто глупо разгуливать по Крольчатнику с выщипанными бровями. Нос… Нос у Марины, пожалуй что, и широковат – теперь-то она знает почему! Да!.. Представить только, что, вытяни она в этой лотерее иной билет, и кожа могла бы оказаться гораздо темнее, а нос еще шире. Бр-р! – Марина поежилась. Не то чтобы она что-то имела против негров, нет, было даже что-то романтичное в том, чтобы принадлежать к столь гонимой расе. Но, к сожалению, Марина прекрасно представляла себе, каково бы ей было разгуливать по родной Москве, щеголяя чересчур темной кожей. Впрочем, здесь, в Крольчатнике, наверное бы, сошло: этакая своего рода экзотика! Вообще подумать только, сколько всего может таиться во вполне обычном с виду человеке! Взять хоть бы ее, Марину: еврейка, негритянка, и это только то, что известно точно, а покопаться – мало ли что еще обнаружится! Так-так… Мексика. Индейцы, стало быть, наверняка. А с другой стороны-то, могут быть еще и китайцы: от России ведь до Китая рукой подать! А, плевать! – Марина подмигнула своему отражению. Ребенок в животе пнул ее ногой под ребро. – Эй ты, там, потише! – строго сказала ему Марина и погладила свой живот сквозь плотную ткань джинсового сарафана. Скорей бы уж!
Бросив прощальный взгляд на корзинку со спящей Ксюшей, Марина вышла из комнаты и осторожно прикрыла за собой дверь. Деревянные ступеньки чуть поскрипывали под ногами.
Компания у камина была давным-давно вся в сборе. Дальше всех от огня, в самом темном углу дивана, сидела Маша. Она вся просияла при виде Марины и стала делать ей рукой таинственные знаки, означающие: «Пошли после всего к нам пить чай и трепаться!» Марина кивнула, что поняла и придет. В глубине души у нее шевельнулось что-то вроде сочувствия к Маше: значит, Илья опять не будет ночевать в пристройке. Интересно, как только Маша все это выдерживает? Сама Маша, между прочим, Илье никогда не изменяет. Это все знают, это настолько очевидно, что даже уже и не обсуждается. Единственная из всех здесь, Маша была настоящей женой (хотя Марина еще так до конца и не разобралась, что же это такое значит). Но это не заставляло ее относиться хоть к кому-нибудь свысока или хоть как-нибудь подчеркивать свое превосходство. Наоборот, при взгляде на Машу создавалось полное впечатление, что никакого превосходства тут нет, а наоборот – масса обязанностей и минимум привилегий. Скольких, интересно, усилий стоило Маше создать и поддерживать в Крольчатнике свой собственный, отдельный дом? А Машино легендарное послушание! Всем ведь известно, что стоит Илье только глазом мигнуть – а не пора ли, мол, Машка, съездить тебе на недельку в Москву? – и она без звука побежит собирать вещички!
Всегда весела