я, никогда не унывающая, вечно готовая прийти на помощь, Маша явно была в Крольчатнике для всех своей – и в то же время не принадлежала, казалось, не только Крольчатнику, но даже и самой себе.
Отвернувшись от Маши, Марина пробежалась взглядом по всем собравшимся у очага. Каждый из них давным-давно уже сделался ей дорог и необходим. Теперь же, когда не стало мамы, эти люди действительно стали ее единственной настоящей семьей.
Денис, как всегда, ангельски прекрасный, в белоснежной свежей рубашке – недавно Марина чисто случайно обнаружила, что он сам для себя их гладит и только иногда, когда совсем уж не успевает, просит об этом Женю. Как всегда, ни тени усталости в лице, а ведь только сегодня утром вернулся с дежурства! Под правой рукой у Дениса пристроилась Олюшка, точно птенец под крылом, так и ловит Денисов взгляд влюбленными глазами. На самом деле ни капельки Ольга не обманывается. Только вчера она сказала Марине:
– Ты не думай, я понимаю, что это не то, не настоящее! Но если б ты знала, насколько становится легче жить, если можно обернуться и встретить теплый, сочувственный взгляд, когда все время есть рука, на которую при случае можно опереться! Понимаешь, Марина, я уверена, что Денис меня никогда не бросит и не предаст, что я всегда буду ему дорога, ну пусть не как единственная любимая девушка, а просто как я, как Ольга. Настоящая любовь – это, конечно совсем-совсем другое, но знаешь, теперь я не уверена, что это действительно лучше.
– Хорошо, но потом-то что с тобой будет? – не удержалась от вопроса Марина. – Что будет, если Денис… ну… влюбится когда-нибудь по-настоящему или, скажем, увлечется кем-нибудь другим? Или Алена вдруг передумает?
Ольга неуверенно пожала плечами:
– Знаешь, я пока как-то не думаю про потом. Ну, может, Денис тогда что-нибудь придумает. Сейчас мне кажется – пережить бы эту полосу безысходности, а потом… Потом, наверное, я сама как-нибудь смогу. Могла ведь я как-то раньше? Или вдруг произойдет что-нибудь этакое, ну должна ж мне когда-нибудь улыбнуться удача, как ты думаешь, Марина? Жизнь, она ведь, сама знаешь, полна всяких неожиданностей. Ну не смейся, чем черт не шутит! Знаешь, Марина, – зашептала Ольга Марине в самое ухо, – я ведь отцу своему письмо написала! Настоящему отцу, тому, что в Америке. Рылась у матери в старых вещах, наткнулась на адрес и написала. А вдруг он ответит? Все ж таки я ему не чужая! Конечно, он меня ни разу не видел, но, с другой стороны, он же от мамы сбежал, а не от меня! А от мамы моей кто угодно сбежит! Ну правда, спроси вон хоть у Володи, если мне не веришь! Ну скажи, Марин, ты как думаешь – выйдет из этого что-нибудь?
– Все может быть. – Марине совсем не хотелось ее сейчас разочаровывать. Впадет еще снова в депрессию!
Марина представила себе на минутку, что вот у нее пятеро детей и она пишет в Мексику своему Хосе. А что, он бы помог, наверное. Поселил бы ее, допустим, к себе на ранчо, что ему, жалко, что ли? И жили бы они там со всеми детьми, на солнышке бы грелись, диких лошадей объезжали…
– Должно выйти, по-моему, – уже уверенней повторила Марина, не столько, кажется, для Ольги, сколько для самой себя.
Женечка, как всегда бледная и тихая, сегодня даже, может быть, тише и бледнее, чем обычно. Под обесцвеченными волосами видны уже новые, живые темно-русые пряди. Рядом с ней Илья, толстый, довольный. Обручальное кольцо поблескивает на пальце. Сам в растянутых на коленях трениках и расстегнувшейся на животе полосатой рубахе. Наклонился к Жениному уху и что-то шепчет ей, улыбаясь, а Женя слегка кивает головой в такт его словам. Судя по выражению Жениного лица, шепчет ей Илья что-то очень приятное.
Алена с котом Бароном, грациозно сидящим у нее на плече. На Алене пестрая широкая цыганская юбка и черный шерстяной топик, открывающий от самых ключиц тонкие белоснежные руки. Взгляд прозрачных голубых глаз устремлен прямо на огонь. И как только Алене удается глядеть на огонь и не щуриться? И даже вон глаза у нее не слезятся! Поблескивает в полутьме на Алениной высокой груди серебряный крестик.
Вплотную к Алене сидит Валерьян, бедром касаясь Алениного бедра. Время от времени Валерьян наклоняется вперед, и тогда губы его надолго припадают к Алениной белоснежной шее. Алена его, конечно, не прогоняет, однако по лицу ее никак не поймешь, нравятся ей Валерьяновы поцелуи или нет.
Все как-то при деле, никто на Марину не смотрит, никто не видит ее роскошных, так редко распускаемых волос, никто не замечает пылающих губ – ну да, что ж тут удивительного, если при всем при этом живот у нее только что не упирается в подбородок! Марине делается досадно.
Один только Володя, сидящий на полу прямо перед огнем, при виде Марины радостно вспыхивает и делает приглашающий жест, предлагая Марине место на пестром коврике возле себя. Ну уж нет, до такого Марина не опустится!
На мгновение Марина присаживается на диван рядом с Машей, рассеянно проводит рукой по высунувшейся из-под стола морде Руслана и решительно шепчет:
– Маш, давай мы от них убежим? Чего это мы тут у ихнего камина не видели?
В пристройке, как всегда, прохладно, спокойно и безмятежно. Ничто не напоминает о кипящих снаружи страстях. Обычное жилье молодой семьи: уютно, может быть, не слишком роскошно.
Маша зажгла настольную лампу, на цыпочках подошла сперва к одной детской кроватке – Левушка спал разметавшись, сбросив с себя одеяло, засунув в рот кулачок, потом к другой. Лиза (но не Елизавета, а Элишева) тихонько посапывала во сне, точно как сытенький медвежонок. Удостоверившись, что с детьми все в порядке, Маша, как обычно, забегала, захлопотала, двигаясь стремительно и бесшумно, чтобы, не дай бог, не разбудить детей. Заварила как-то по-особому чай, извлекла откуда-то конфеты, звякнули о блюдце тонкие фарфоровые чашки.
– Маш, – неожиданно хриплым от волнения шепотом заговорила Марина, – скажи мне, а что тебя-то здесь держит? Ведь ты же вроде бы нормальный человек?
– Кто – я нормальный человек?! – У Маши в притворном изумлении взлетели домиком брови. – Ну ты уж и скажешь! Надо же – я нормальный человек! И придет же в голову!
– А что же, нет, что ли? Чего в тебе ненормального-то?
Маша, однако, продолжала покатываться со смеху:
– Ой, ну чего выдумала! И придет же в голову! – И вдруг, неожиданно перестав смеяться, спросила у Марины серьезно: – А ты как думаешь, Марина, стал бы нормальный человек в этаком вот бардаке жить!
Марина озадаченно молчала, совершенно сбитая с толку.
– Но послушай, – робко заговорила она после довольно-таки длительного молчания, – послушай, если ты так ко всему этому относишься, так тем более зачем же ты здесь живешь?
Маша молчала. Марина мысленно отметила, насколько Маша сейчас на себя не похожа. Большие темные, как и у Ильи, глаза смотрели на Марину упрямо и мрачно. Губы были плотно сжаты – обычно чувственные и пухлые, они сейчас напоминали тонкую ниточку.
– Муж у меня здесь, – глухо проговорила наконец Маша. – Куда ж я без него? И дети у нас опять же.
– А вы что, в самом деле расписаны? – Как всегда, Марина оказалась не в силах совладать с любопытством, хотя и чувствовала, что не стоит Машу ни о чем сейчас спрашивать.
Маша кивнула, по-прежнему сохраняя угрюмое выражение лица.
– И… и давно?
– Два года уже.
– И вы что же, с самого начала так и живете здесь?
Маша опять кивнула, стараясь изо всех сил дать понять, что эти расспросы ей неприятны. Марине сделалось стыдно.
– Прости меня. – Марина робко дотронулась до Машиной руки. – Прости, пожалуйста, я… На самом деле я понимаю, что не должна была спрашивать тебя об этом. Не знаю даже, что на меня нашло. Это все мой язык. Вечно я если уж начну, так потом никак не могу остановиться.
На подоконнике закипел чайник. Маша рывком выдернула из розетки вилку. Лицо ее неожиданно осветилось привычной доброй улыбкой, Маша наклонилась и поцеловала Марину в нос.
– Отчего же, – сказала она. – Спрашивай. Только ведь все это такие вещи, что их даже самой себе трудно объяснить. Но я все же попробую. – Маша задумчиво запустила обе руки в свои густые и пышные, платинового оттенка волосы, хорошенько взлохматила их – так что они встали буквально дыбом, небрежно пригладила их взятой не глядя со стола щеткой, аккуратно разлила в две чашки темный ароматный чай, вздохнула и начала: – Ну-у, что тебе сказать? Если с самого начала, то мы с Ильей были знакомы с детства. Дачи у нас рядом стояли. Так что почитай что каждое лето всякие там игры в мяч да прогулки к озеру. Сначала, конечно, просто дружили, а потом, лет в пятнадцать, закрутился у нас с ним вдруг, ни с того ни с сего, столь бурный роман, столь бурный, что – тут Маша на секунду запнулась, – ну, в общем, закончился этот роман абортом.
– Сколько ж тебе тогда было лет?
Маша на мгновенье задумалась.
– Семнадцать, наверное, – сказала она неуверенно. – Я теперь уж и не очень помню, – добавила она, как бы извиняясь. – Потому что, во-первых, это все довольно-таки давно уже было, а во-вторых… во-вторых, такие вещи всегда стремишься как можно скорей забыть. Да. Вот оно как все было, и вот как оно все тогда закончилось. – Маша задумчиво уставилась вдаль, точно пытаясь разглядеть собственные воспоминания.
– И что же было дальше? – спросила Марина нетерпеливо. – Вы дождались, пока вам исполнится обоим по восемнадцать и поженились?
– Нет, ну что ты! Довольно долго после этого мы вообще видеть друг друга не могли. Лет пять, наверно, а то и больше.
– Как «лет пять»?! Так сколько же тебе теперь лет?!
– Столько же, сколько и Илье. И знаешь, Марина, по-моему, это даже еще и не слишком много. Я разве плохо сохранилась?
– Что ты, конечно нет! – На вид Маше можно было дать максимум лет девятнадцать.
– Ну вот. Через три года после той истории я вышла замуж. Тоже грустная история, спасибо, что хоть без абортов обошлось.
– И долго вы прожили?
– Постой-ка, сейчас я соображу… наверное, года три. Три года и два месяца, если уж быть точной. Премерзкие были годы, доложу я тебе. Хотя, с точки зрения общепринятой морали, ни той ни другой стороне упрекнуть себя было не в чем. Нет, уж с чем с чем, а с этим все у нас было в порядке. Но в остальном… Уфф! Когда выходили после развода из загса, оба ног под собою не чуяли от радости.