– А Илья что в это время делал?
– Илья, представь себе, тоже времени не терял, тоже успел и жениться и развестись, и даже по два раза.
– Ух ты! И это что ж, всего за три года?
– Представь себе! Ну а потом мы встретились и…
– И решили пожениться?
– Да не то чтобы… хотя можно, наверное, и так сказать. Ну, в общем, встретились и поняли, что не можем друг без друга жить. Ну то есть абсолютно! Расстроились оба, надо сказать, ужасно. Прямо, можно сказать, до слез. Не, ну правда! Сидим оба и ревем. Я переживаю, что вот, мол, жена из меня никакая.
– Из тебя?! – Марина изумленно вскинула брови. – Маш, ты это что, серьезно? На мой взгляд, ты лучшая жена в мире!
– Хм. Сейчас-то может быть. Но я ж рассказываю про тогда. А тогда я, видишь ли, картошки толком сварить не умела, яичницу жарила с грехом пополам. Да, правду сказать, первый муж со мною намаялся. При нем мне, правду сказать, не больно чего и делать-то хотелось. Притом я ж тогда еще и в университете училась, считала себя выше всего этого. Ну да ладно, не об том речь. Одним словом, я ревела, что никогда не смогу стать Илюшке путной женой, а он переживал, что, мол, как бы он меня ни любил, а непременно рано или поздно начнет изменять, он, мол, себя слишком хорошо знает и давно потерял надежду когда-нибудь измениться… Н-да. – Маша помолчала. – Такой вот, понимаешь, у нас был расклад. Ну, думали мы думали, сто раз расставались и снова сходились, пытались кончать с собой – сперва поодиночке, потом даже как-то раз вместе пробовали, да как-то все неудачно, решимости у нас не хватало, что ли.
Маша встала и начала собирать чашки. Ее темные, с лиловатым, как у лошадей, отливом глаза блестели в полутьме влажно, точно спелые сливы. По матово-смуглому (гораздо светлее, чем у Марины) лицу бродили темные тени – от лампы, от фонаря за окном. Маша переставила на заваленный книгами подоконник ставший ненужным чайник, подумав, сдвинула его и распахнула окно. Ночная свежесть с ее тысячью сладостных, ни с чем не сравнимых запахов заполнила комнату. Стало слышно, как в роще за домом, как всегда в это время, запел соловей.
– С полгода это у нас все продолжалось.
– И как же закончилось?
– Да просто дошло до нас наконец, что по сравнению с таким адом всякие там яичницы и измены – полная, в общем-то, фигня. К тому же Илья тогда с Денисом уже познакомился, тот ему мозги малость вправил, потом я залетела… Ну и, в общем, решили рискнуть. Сперва, само собой, договорились ничем друг друга не попрекать никогда…
– И что, неужели выходит?
– Как тебе сказать… Да нет, конечно! – Маша рассмеялась. – Вообще, скажу я тебе, никогда – это самое-самое дурацкое в языке слово.
Маша помедлила, сосредоточенно вглядываясь в заоконную темноту, и проговорила с искренним восхищением:
– Ишь какая луна! – И добавила, словно только что спохватившись: – Марин, слушай, а тащи-ка ты сюда свою Ксюшку, пора уже ее кормить наконец. И знаешь, оставайся сегодня у меня ночевать, ладно? А то чего-то мне кажется, что Илюшка сегодня все равно уже сюда не придет.
– Ага! – Марина радостно кивнула и побежала наверх, за ребенком.
Когда они раздевались, Марина обратила внимание на множество белых полосок, исчерчивающих Машин живот. Кожа на них чуть сморщилась, а сами они в темноте как бы слегка светились.
– Что это? – спросила Марина наивно.
– Боевые шрамы, – пошутила Маша. – Ну растяжки. После беременности. А у тебя что, ни одной разве еще нету?
Вдвоем они внимательно обследовали Маринин живот. Обнаружили-таки на нем три растяжки – одну с правой стороны и две слева.
– Три – это еще ничего, – утешила Маша, заметив, что Марина не на шутку расстроилась. – Поглядела бы ты, что у нашей Ольги на животе творится! – Потом Маша помолчала и добавила, как бы про себя: – А вот у Алены, между прочим, нету ни одной! Нет, что уж тут ни говори, но раз уж везет человеку в жизни… – Она не договорила.
11
Утро было ясное-ясное, небеса васильково-синие, точно только что выстиранные. Нигде ни тучки, ни облачка.
Володя и Валерьян дружно, в две лопаты, очищали от снега двор. Денис, распахнув настежь свою дверь-окно, расхаживал по крыше, двигаясь свободно, как по земле, и сбрасывал оттуда наземь тяжелые зеленовато-серые, слежавшиеся за зиму грязные глыбы льда. Достигнув земли, глыбы с шумом раскалывались на мелкие и крупные части, которые тут же начинали таять под беспощадным весенним солнышком. Воздух был свежий и сладкий, и Марине, которая, стоя на крыльце, вдыхала его полной грудью, казалось, что она не дышит, а пьет.
Пролетел низко-низко самолет и умчался куда-то в неизвестную даль. Никита проводил его завистливым взглядом своих пронзительно-синих глаз.
– Марина, а ты летала когда-нибудь на самолете?
– Кажется, да, – не слишком уверенно ответила Марина. Вроде бы из Мексики ни на чем другом сюда не доберешься.
– Марина, а расскажи мне, как там, в самолете?
– Не знаю, Никитушка, откуда мне знать?
– А говоришь, летала!
– Да не помню я, Никит, ничего! Я тогда маленькая была совсем, понимаешь? Меньше, чем ты сейчас. Даже меньше Соньки и Ванечки!
– Как твоя Ксюша?
– Ну, может, побольше немножечко.
– Ну сколько тебе тогда было лет?
– Никита, отстань! Говорю тебе: ничего не помню!
Никита махнул рукой, громко загудел, подражая мотору, сбежал с крыльца и начал, раскинув руки, носиться по двору.
– Кит! – прогремело с крыши. – Тебе сколько раз говорить: не бегай тут! Опасно здесь сейчас, понимаешь? Не дай бог, отскочит кусочек льда и как шмякнет тебя по черепушке!
Никита засмеялся и убежал.
– Ну все! – проговорил Валерьян, отбрасывая в сторону очередную порцию талого снега и втыкая лопату в сугроб. – Пойду собираться, а то не успею на электричку. – Он огляделся. – Хорошо тут как! Кто б знал, как не хочется в Москву ехать!
– Ну и не езди! – сказала ему Марина.
– Да я бы и не поехал, не будь у меня сегодня в Некрасовке вечера.
– Вечер? У тебя? – Марина уже успела почти забыть, что Валерьян – поэт. Он здесь почти никогда ничего не читал, ни Марине, ни кому-либо еще, практически не упоминал свое творчество в разговоре. Однажды он сказал Марине, что поэзия – болезненное порождение людского ума и нуждаются в ней только больные люди, поневоле живущие в местах, чрезвычайно вредных для человеческого здоровья, а здесь, в Крольчатнике, жизнь нормальная и здоровая, поэтому никто здесь не испытывает потребности в стихах. «К тому же, – добавил Валерьян, уже откровенно рисуясь, – я всегда, переступив здешний порог, все свои стихи сразу же забываю».
Сначала Марина частенько ловила себя на том, что скучает без Валерьяновых стихов, чего-то ей без них вроде бы недостает. А потом она про них забыла. В конце концов, в ее распоряжении была целая библиотека. Не сошелся же свет клином на одном Валерьяне, есть же на свете, слава богу, и другие поэты!
Слова Валерьяна о сегодняшнем вечере наполнили Маринино сердце тихой грустью о невозвратно ушедшем времени, когда она была еще девочкой, школьницей, жила дома с мамой и папой, ожидала возвращения из Америки Ани, когда все у нее было просто и ясно. И ведь это было еще так недавно! А будто вечность прошла с тех пор.
– Валька, ты еще помнишь, как мы познакомились?
– А? – Валерьян с трудом отвлекся от собственных мыслей. – Да, что-то такое припоминаю. Ты была одета во что-то до ужаса стильное и размалевана, как дорогая кукла. Я подумал, тебе лет двадцать пять. Простить себе не могу, что связался тогда с малолеткой.
– Зачем же ты пригласил меня к себе, если я тебе не понравилась?
– Я пригласил? По-моему, ты сама навязалась! – однако, заметив, что Марина уже не на шутку сердится, он сразу сбавил тон. – Мышь, ты что, в самом деле? Я же шучу! Ты разве шуток не понимаешь?
– Хороши шутки! – фыркнула Марина, но, не выдержав, все-таки рассмеялась. – Скотина ты все-таки, Валька! У меня такое настроение было, а ты!..
На крыльце показалась Ольга. Она, как обычно, первым делом огляделась вокруг, нашла взглядом Дениса и успокоенно улыбнулась. Потом Ольга обернулась к Валерьяну:
– Валь, ты можешь выполнить одну мою просьбу?
– Смотря какую.
– Привези мне, пожалуйста, из Москвы Арчи!
– Чего? – в один голос переспросили Марина и Валерьян.
– Ну крысу мою так зовут! Арчи, а полностью – Арчибальд.
– Так что же он у тебя, не крыса, а крыс? – поразилась Марина.
– Ну да, а ты что, не знала, что ли? У крыс ведь это сразу заметно, такое хозяйство из-под хвоста свисает!
– Ну вот еще, стану я какой-то крысе под хвост заглядывать!
– Да там и заглядывать не надо, издалека все ясно! Ну так что, Валька, привезешь?
– Не уверен. Сама понимаешь, вечер ведь может поздно закончиться. – Однако, заметив, что Ольга расстроилась, Валерьян смягчился. – Да где хоть она у тебя, у кого сейчас живет?
– Да ведь она же у Вики осталась! Вы меня тогда так скрутили сразу, я ничего забрать не успела! Ни Арчи, ни вещей, которые там со мной были.
– У Вики? – Валерьян задумался. – Тогда, пожалуй, привезу. Вообще-то, я Вику уже давно не видел.
– Вот-вот! – подхватил Денис, свешиваясь над ними с крыши. – И я о ней тоже давно уже ничего не знаю. Что-то мне за нее тревожно! Сны даже стали нехорошие сниться.
– Илья говорит, что все сны, и даже самые плохие, надо истолковывать к лучшему, – припомнила Марина.
– Да? – Денис скосил на нее глаза. Вид его небрежно свесившейся с такой высоты фигуры вызвал у Марины приступ тошноты. Она отвернулась. – Илья так говорит? Ну ему виднее. А мне, к сожалению, уж если приснится какая-нибудь пакость… Так чего, Валерьян, заглянешь ты сегодня к Вике?
– Куда ж деваться? – Валерьян шутливо развел руками. – Ладно, Оль, так и быть, привезу тебе твоего Арчибальда. Соскучилась небось по любименькому сыночку?
Все, кроме Ольги, рассмеялись, а она пояснила смущенно: