– Кто это? – не выдержал он наконец.
– Ты что, не видишь? Ребенок!
– Вижу, разумеется. А он чей?
– Мой!
– Ничего не понимаю! – Сергей обалдело переводил глаза с Марининого живота на ребенка, лежащего у нее на руках. – Ну как так может быть? Ведь ты же еще… Ты же, кажется, еще…
– Нет, я еще не родила. – Марина улыбнулась одними губами. На самом деле внутри у нее все дрожало от напряжения. Интересно, как Сергей воспримет то, что теперь у Марины уже не один ребенок, а двое?
– Где же ты его взяла? Он что, уже был, когда мы с тобой познакомились, сколько ему уже, этому ребенку, и кто это вообще – девочка или мальчик?
– Это девочка, ей два месяца. Ее зовут Ксения.
– Да ведь ты уехала из Москвы всего два месяца назад! Уж я-то помню! Мне ведь из них каждый день годом казался! Откуда ж тогда взялся этот ребенок? Он что, здесь у кого-нибудь родился?
– Нет, Ксюша в Москве родилась. Только у нее, понимаешь, родители бомжи, им самим негде жить, вот они и отдали ее мне.
– А нам с тобой, выходит, есть где жить.
– Нам с тобой? – Марина задумалась, озадаченно нахмурив черные как смоль брови. – Вообще-то, – сказала она, немного помолчав, – наверное, мы с тобой можем жить здесь. Ты как насчет этого?
– Здесь?! Ну ты даешь! А институт мой как же?
– Ну ты бы мог пока что приезжать сюда на уик-энды и когда случаются какие-нибудь свободные дни. Как Валька, например, делает.
– Валька? У него что, тут тоже жена?
– Нет. – Маринино лицо помрачнело. – Валькиной женой была Вика. – Марина внезапно выпрямилась, точно о чем-то вдруг вспомнив, почти не глядя, передала ребенка на руки оторопевшему Сергею и скороговоркой произнесла: – Сережа, подожди минутку, ты мне напомнил об одном деле!
Дверь тихонечко хлопнула, и Сергей остался с этим незнакомым, черт знает откуда взявшимся ребенком один на один.
13
Марина пошла к Валерьяну. Она подошла к его комнате и несмело постучалась.
– Войдите, – равнодушно прозвучало из-за двери.
Валерьян сидел лицом к окну на кровати, вернее, полулежал, привалившись лицом к стене и протянув ноги во всю ширину постели. Перед ним лежала книга, но он, похоже, ее не читал, а просто перелистывал. Валерьян даже не обернулся посмотреть, кто зашел.
– Валя, это я. – Марина легонько потрясла его за плечо. Он обернулся и уставился мимо ее лица невидящим взглядом. Марина села рядом с Валерьяном, обняла его и осторожно положила его голову к себе на живот. Ребенок шевельнулся под Валерьяновой щекой, и Валерьян вдруг очнулся. Он выпрямился, посмотрел Марине в глаза, погладил ее по голове, слабо улыбнулся и сказал:
– Здорово, что это ты! Что это вы, – тут же поправился он и погладил Маринин живот. – Представить себе не можешь, какая сейчас во мне пустота, – пожаловался Валерьян. – Понимаешь, ведь я знаю Вику почти шесть лет, и все эти годы прошли у меня в постоянном напряжении. Я все время ждал, что вот-вот с ней что-то случится и потребуется моя помощь. Так было всегда, с первых дней, как мы познакомились. И понимаешь, в чем штука: я так привык к этому, что сейчас уже просто не представляю, как я теперь буду без этого жить!
Пытаясь скрыть слезы, Валерьян отвернулся. Марина молчала, как всегда в таких случаях не зная, что и сказать. Она взяла Валерьяна за руку, погладила, сжала нежным, судорожно-нервным движением. Они молчали так долго, что из темного угла высунулась мышь и уставилась на них блестящими бусинками глаз.
– Я понимаю, – тепло сказала Марина, двумя руками сжимая Валерьянову руку. – Но, Валя, это пройдет, это должно пройти.
Валерьян выдернул у нее свою руку резким движением.
– Сам знаю, что пройдет! Ты ничего, ничегошеньки не понимаешь! Шесть лет – это же целая вечность! Ох, это словно часть меня умерла! – Он посмотрел на Марину так, словно только что ее заметил. – Слушай, ну чего ты пришла? Катись-ка ты к своему Сергею! – Лицо его исказилось, он сжал кулаки, и на мгновение Марине показалось, что сейчас он ее ударит. Она вскочила насколько могла быстро и попятилась к двери, шепча:
– Успокойся, Валечка, не нужно так волноваться! – тем нежным голосом, каким обыкновенно заклинают змей. Нашарив наконец спиной дверь, Марина выскочила из комнаты, плотно закрыла дверь за собой и с облегчением перевела дух. На душе после этого посещения было на редкость гадко.
Вернувшись в свою комнату, Марина с радостным изумлением увидела, что Сергей по-прежнему держит Ксюшку в своих сильных, несколько неуклюжих руках, покачивает ее и нежно, вполголоса, гудит ей что-то абсолютно немузыкальное и бессмысленное, а Ксюшка, явно до ужаса довольная, улыбается и, кажется, даже строит ему глазки, на свой какой-то, младенческий манер.
– Какая она славная у тебя! – сказал Сергей, оборачиваясь на Маринины шаги. – Ужас до чего на племяшку мою похожа, двоюродной сестры дочку. Ох надо бы тебя с ними со всеми познакомить когда-нибудь! А что с этой Викой случилось-то? Что вы все, как только о ней речь заходит, сразу какие-то не такие делаетесь?
– А она умерла. Чуть ли не в тот самый день, когда вы с ней разговаривали.
14
Мягкий сумрак окутывал Маринину комнату. Луна, сделавшаяся за этот год для Марины чем-то вроде подружки, вовсю светила в окно. Марина сидела на постели, не раздеваясь, с нежностью глядя на лежащего поверх одеяла обнаженного Сергея. Они долго разговаривали, Марина не помнит сейчас даже о чем, и Сергей еще во время этого разговора начал раздеваться, явно надеясь, что Марина последует его примеру: кажется, именно после Марининых слов «Пора уже, спать!» он и начал расстегивать рубашку и теперь чувствовал себя чрезвычайно глупо.
– Ты что, стесняешься меня? – спросил он.
Помолчав, Марина кивнула.
– Из-за этого, – она показала на живот.
– Глупая! Я же люблю тебя! – воскликнул Сергей смеясь. – И не скажу даже, что я этого не замечаю, нет, дело не в этом: просто это же ведь прекрасно, потому что это ты.
– Правда? – Маринины глаза засияли.
– Ну конечно! – Сергей привлек ее к себе и начал расстегивать пуговки сарафана. – Столько мучила меня! Дурочка моя дорогая! Иди ко мне, как же я без тебя стосковался! Думал, уж не оживу! Благослови ее Бог, эту Вику, пусть ей земля будет пухом!
– Не вспоминай об этом сейчас, не надо! – попросила Марина, закрывая глаза и вся как бы растворяясь в его руках.
Раздев, Сергей усадил Марину верхом на себя. Старая кровать громко заскрипела.
– Сюда никто не придет? – пробормотал сквозь стиснутые зубы Сергей. – Мы с тобой так ужасно шумим!
– Нет, никто! – успокоила его Марина и тут же вскрикнула, не в силах дальше сдерживаться. – А-ай! – И снова: – А-ай!
– Тише! – умолял Сергей. – Услышит же кто-нибудь!
– И пусть! – Маринино смуглое лицо еще больше потемнело от пота. – И пускай! И вообще, здесь стены толстые, и ни прямо подо мной, ни справа, ни слева никто сейчас не живет, и я все равно не могу тише, даже если бы хотела! – И Марина опять закричала. На самом деле она была уверена, что эти крики слышит и слушает сейчас весь Крольчатник. Во всяком случае, Марина надеялась, что это так. Ей хотелось, чтобы все вокруг знали, как ей сейчас хорошо, чтобы каждый, таким образом, был причастен к ее, Марининой, радости.
В три часа утра они почувствовали зверский голод. Сна не было ни в одном глазу.
– Поесть бы чего-нибудь! – пробормотал Сергей слабым голосом, делая судорожную попытку приподняться.
– Лежи, я сейчас что-нибудь придумаю.
Марина встала и накинула на себя халат. На лестнице было темно. Ощупью находя ступеньки, Марина медленно спустилась в кухню, включила свет и обнаружила на столе две большие кружки остывшего чая и примерно треть большого сладкого пирога. В тарелке с пирогом лежала записка: «От неизвестного доброжелателя». Марина прочитала и улыбнулась. Денис, небось, писал. А пирог пекла, наверное, Женя. Или, может быть, Маша? Марина представила себе, как они сидели тут вместе, слушали ее доносящиеся сверху крики, и почувствовала, что уши ее снова заливаются краской. «Ну и что? – фыркнула Марина сама на себя. – Я так и хотела!»
Марина поставила тарелку и чашки на поднос, выключила в кухне свет и не спеша пустилась в обратный путь. Достигнув второго этажа, Марина остановилась. Интересно, как там дела у Валерьяна? Балансируя подносом, Марина на цыпочках дошла до Валерьяновой двери, толкнула ее, заглянула в комнату и облегченно вздохнула. На залитой тусклым лунным светом постели на подушке рядом с Валерьяновой головой Марина увидела голову Жени. Они оба спали. Марина прислушалась к их сонному, ровному дыханию, заглушаемому звонким тиканьем Валерьянова будильника, осторожно затворила дверь и вернулась к Сергею.
Поев, Сергей слегка приободрился.
– Слушай! – вспомнил он. – Я ж тебе так ничего и не отдал! Ни Аниного письма, ни бандероли из Мексики!
– Не казнись! – сказала Марина. – Нам обоим было не до того.
– Нет, погоди, как же так? Вдруг там что-нибудь важное? – И Сергей полез в рюкзачок, с которым приехал в Крольчатник.
Анино письмо оказалось довольно длинным. Она писала, что Патрик, приехав в Москву, раскрылся вдруг перед ней совсем с неожиданной стороны. Оказалось, он, еще учась в средней школе, сошелся довольно близко с жившими недалеко от него хиппи, и его мама приложила в свое время массу усилий, чтобы извлечь Патрика из-под их пагубного влияния.
Теперь эти хиппи, по словам Патрика, жили где-то в Калифорнии на принадлежащей кому-то из них ферме. Патрик сказал Ане, что эти люди были до знакомства с ней единственными для него, с кем он мог быть самим собой.
Перед отъездом в Москву Патрик нашел их и договорился, что, если Аня будет согласна, они приедут вместе на эту ферму и будут там жить и участвовать в общем хозяйстве.
Аня очень волновалась, выйдет ли у нее все это, не почувствует ли она себя среди этих людей чужой, и в то же время Аня была очень счастлива. В исполнении этой Патриковой мечты ей теперь виделась единственная возможность хоть как-то выжить в обступившем ее со всех сторон жестоком и безумном взрослом мире, единственная возможность сохранить как-то самое себя и не сделаться как они все. «Мы решили ехать как можно скорее, ведь виза моя уже кончается, – писала Аня. – Мне очень жаль, что мы с тобой, наверное, не сможем уже попрощаться. Я понимаю, что тебе мое решение уехать к каким-то грязным и волосатым, курящим травку хиппам, пусть даже и живущим в Америке, должно показаться диким. (Помнишь, как мы с тобой всегда презирали этих волосатиков с Гоголевского бульвара?) Но мне почему-то кажется, я надеюсь, что когда-нибудь ты меня поймешь, ну или по крайней мере не осудишь».