И Алена выхватила из стайки детей оживленно щебечущую о чем-то свою Соньку и толкнула ее изо всех сил прямо на Валерьяна, так что тот едва успел Соньку подхватить, не то бы она наверняка упала.
Валерьян держал Соньку на руках и смотрел на Алену изумленными, недоверчивыми глазами.
– Это правда? – выдохнул он наконец.
– Правда. – Алена резко развернулась и вышла.
– Старик, – прокашлявшись, произнес Денис, – ей-богу, я думал, что ты знаешь! Ну, если ты еще сомневаешься, то могу тебе сказать, что это точно не я, поскольку я как раз тогда в одном знакомом доме трипак подцепил и как раз в это время с ним разбирался, а Илюха как раз в это время на два месяца в лагерь уехал, вожатым работать. Так что сам видишь, кроме тебя вроде бы некому.
Валька стоял весь красный и все крепче и крепче прижимал Соньку к груди, пока она наконец не запищала:
– Валька, ты делаешь мне больно! Поставь меня, пожалуйста, на пол!
Остальные отнеслись к Марининым новостям более-менее равнодушно, возражать, по крайней мере, никто не стал: поступай, мол, как хочешь. И удивительного в этом не было – Марина и всегда ведь знала, что Крольчатник нужен ей больше, чем она ему, а в последнее время стала к тому же лучше понимать почему. Правда, теперь, оправившись после родов, Марина ежедневно по часу занималась с малышней английским – пела с ними песенки, разучивала стишки, и дважды в неделю Марина занималась с Джейн музыкой. Какая-то польза Крольчатнику от Марины, конечно, была, но все же не настолько, чтобы кто-то всерьез стал здесь за нее цепляться. В конце концов, каждый имеет право поступать так, как ему кажется лучше, – лишь бы другим от этого не было хуже. Так что главная проблема выходила у Марины в том, что она никак не могла решить, чего же она на самом деле хочет? И тут уж, конечно, никто не мог ей помочь!
Сергей отсутствовал три дня – так надолго они уже давным-давно не расставались. А когда в конце третьего дня он наконец появился, то повел себя так, словно и не было между ними никакого разговора. Иногда, оставшись одна, Марина спрашивала саму себя: чем черт не шутит, может, он передумал? Все-таки у нее действительно двое детей!
21
Неожиданно оказалось, что двое детей в неполные восемнадцать лет – далеко еще не самое страшное из того, что может приключиться с человеком. Однажды, вернувшись из кратковременной поездки в Москву (кажется, он и пробыл-то там всего один день, не дольше), Володя по приезде сразу же подошел к Денису и торжественно объявил, что им нужно серьезно поговорить. Они вдвоем удалились в Денисову комнату и довольно долго оттуда не выходили.
К вечеру все в Крольчатнике уже знали Володину нехитрую, но потрясающую историю. От Володи залетела девочка – одноклассница, родителями которой были торговцы-челночники. Дома они бывали редко и о том, что приключилось с их дочерью, догадались довольно поздно, когда сделать аборт было уже нельзя («Да и все равно бы я ей не разрешил», – высказался по этому поводу Володя), так что им скрепя сердце пришлось примиряться с обстоятельствами. Конечно, ребенок, родившийся на свет сразу после выпускных экзаменов, – не лучшее в мире начало жизненного пути, но что ж сделаешь, в конце концов бывает и хуже. В общем, родители девушки – ее, кстати, звали Катей – постарались подойти к ситуации философски.
Но настоящий ужас охватил Катиных родителей после того, как их дочери сделали ультразвук и выяснилось, что у Кати ожидается тройня! Бедные Катины родители впали в панику. Они ни о чем не желали слушать, требовали ни больше ни меньше как немедленных искусственных родов. Катя сопротивлялась как могла, но обстановка в доме была настолько ужасная, что Володя, заехав навестить Катю – что он вообще-то делал весьма нерегулярно, – всерьез испугался за своих детей. Само же по себе известие, что детей у него будет не один, а трое, Володю нисколько не испугало, скорей даже умилило и наполнило законной гордостью. Вот ведь он как – раз – и сразу трое детей! О том, чем он их будет кормить, Володя не слишком задумывался. Вот только Катю следовало забрать от родителей как можно скорее, а то не ровен час…
И Катя действительно появилась, причем буквально на следующий день. Была она на два года старше Володи, бывшая его одноклассница. Оба они только что сдали экзамены за одиннадцатый класс. (Вообще-то, обосновавшись в Крольчатнике, Володя в своей школе несколько месяцев не появлялся, но там к этому давно привыкли, памятуя, с какой легкостью перескочил он дважды через класс, так что, когда в мае он как ни в чем не бывало вернулся, его без всяких проблем допустили к выпускным экзаменам, каковые он и сдал вполне успешно, а теперь размышлял, что ж ему делать с этой бумажонкой дальше: то ли задницу подтереть, то ли просто зашвырнуть куда подальше? Учиться нигде он не собирался, ему, как он говорил, это было неинтересно. По его мнению, все и так можно узнать без труда, причем сидя у себя дома, из книг.)
В свои семнадцать лет Катя была девочкой довольно высокой, полной и даже уже слегка дебелой. С такой фигурой ей прекрасно удавалось скрывать до сих пор свою шестимесячную беременность от одноклассников и учителей, так что Марина ей даже слегка позавидовала.
Одного взгляда на Катю достаточно было, чтобы понять, что само по себе решение оставить ребенка принадлежит одному Володе. Сама Катя явно была не способна принимать какие бы то ни было решения по какому бы то ни было поводу, но Володю слушалась и доверяла ему безгранично.
В школе Катя всегда была круглой троечницей. Тихая, вялая, она производила впечатление не до конца выспавшейся. Но несомненно, в этой сонной безмятежности крылась своя какая-то особая прелесть. Во всяком случае, Денис и все остальные постоянно оказывали Кате всяческие знаки внимания с той самой минуты, как она здесь появилась.
Все в Крольчатнике сочувствовали ребятам, нежданно-негаданно оказавшимся в таком немыслимом положении. Все за них переживали, обсуждали на разные лады случившееся, гадали, как же это их так угораздило, прикидывали, чем и как им теперь помочь. Несколько дней Крольчатник гудел, как улей.
И лишь главные виновники переполоха держались совершенно невозмутимо. Казалось, их абсолютно не волновало, тройня там у них или пятерня. Марина попыталась было как-то поговорить с Катей на эту тему, но сразу увидела, что это бесполезно. Катя, устремивши взгляд вдаль, мечтательно проговорила:
– Знаешь, они мне сказали, что это три девочки! Мы с Вовой думаем назвать их Вера, Надежда, Любовь.
22
В тот день Марина проснулась с ощущением смутного беспокойства. Во сне она видела отца – не полузнакомого Хосе из Мексики, но человека, которого она все еще, несмотря ни на что, мысленно называла папой.
Отец сидел за своим компьютером и с искаженным от ужаса лицом наблюдал за маленьким человечком, мечущимся в отчаянии по экрану, тщетно стараясь убежать от огромных и злобных компьютерных тварей. Человечек бежал то в одну сторону, то в другую, падал, ушибался, снова вскакивал, на пути его вставали стены, а твари росли на глазах и скалили на него острые лимонно-желтые светящиеся зубы.
Наконец одной из тварей удалось схватить человечка за ногу, тварь сдвинула челюсти, и Марина отчетливо расслышала треск переламываемых костей, немедленно перекрытый леденящим душу воплем. В компьютере что-то щелкнуло, и одна штанина отца неожиданно оказалась пугающе пустой. Скользнув взглядом на пол, Марина увидела, что по ковру расплывается огромная лужа пенистой алой крови. Марина вскрикнула и от собственного крика проснулась.
Она села в постели и по привычке глянула сперва на подушку справа. Подушка была пустая и абсолютно холодная. Ну да, у Сережи же сегодня физика, последний экзамен. А завтра у его мамы свадьба, стало быть, и нынче ночью его можно не ждать.
На Марину навалилась тоска, и хуже того – скука. Весь день она будет сидеть с детьми, видеть вокруг себя одни и те же лица, и даже вечером ее не ожидает никакого разнообразия. «Попрошу кого-нибудь побыть сегодня с детьми, а сама съезжу на денек в Москву. В самом деле, давно надо бы навестить отца. Как-то он там один, без мамы, справляется? Никогда ведь раньше хозяйством не занимался!» Марине представился пустой, потемневший от жирных пятен кухонный стол. Посередине стоит одинокая банка с килькой в томате. Отец стоя наклоняется над банкой и перекладывает из нее кильки на криво отрезанный толстенный ломоть черствого ржаного хлеба. Кроваво-красные капли томатного соуса падают при этом на стол, где их никто никогда не вытирает. Бр-р!
Марина быстро оделась и сбежала по лестнице вниз. В кухне она нашла Женю – сегодня было ее дежурство – и договорилась с ней насчет детей, после чего вернулась к себе переодеться и поспешила на электричку.
День был солнечный и не жаркий. На Марине было позаимствованное из гардероба Алены белое летнее платье без рукавов, открывавшее загорелые коленки – льняное, на первый взгляд даже чуть грубоватое, но сидевшее на Марине как влитое.
Родив, Марина снова стала тоненькая и стройная, а полная от молока грудь делала ее облик просто неотразимым. Вообще за тот перенасыщенный событиями год Марина необычайно похорошела, превратившись из девочки-подростка в молодую женщину. Она теперь куда больше походила на свою покойную мать. Впрочем, сама Марина об этом не знала: в последнее время с ней стали происходить странные вещи, вдруг обнаружилось, что она никак не может вспомнить черты маминого лица. Это очень пугало Марину, и она надеялась взять сегодня у отца одну или две фотографии.
Москва, как всегда после длительного отсутствия, ошеломила Марину обилием машин и людей. Улицы прямо-таки кишмя кишели пешеходами, а от запаха бензина и гудения моторов у Марины с непривычки немедленно разболелась голова.
По телефону-автомату Марина позвонила Ане в безумной надежде – а вдруг она все еще не уехала? Марине ответила Анина мама.
– Мариночка, здравствуй! Как хорошо, что ты позвонила! Анютка там тебе оставила кучу своих вещей, не зайдешь ли ты их забрать? А то стоит чемодан, место занимает.