Марина пообещала, что сейчас же придет, и минут через тридцать уже подходила к знакомой двери. Домофон опять не работал. Этого еще не хватало! Марина злобно заколотила в дверь кулаками и ногами.
Из окна высунулась знакомая старушка:
– Опять, что ль, ты хулиганишь? И куда ж ты так колотишься? Подружка-то ведь твоя уж давным-давно уехала! Ладно, сейчас я тебе отворю.
Открывая дверь, старушка не закрывала рта, перемывая косточки слесарям, которые никак не могут починить домофон, жильцам, которые его ломают, и вообще жизни как таковой, которая, сколько ни живет старушка на свете, никак почему-то не улучшается.
– Впрочем, чего это я? Зачем уж так Бога-то гневить? Бывает, что и хорошее случится. Бомжей вот этих на чердаке у нас больше нет.
– Как так нет больше бомжей? – заинтересовалась Марина.
– Да вот атаманше ихней, Светке, в начале весны башку ломом проломили.
– Кто?!
– Да кто? Хахаль ее, конечно. У нее ведь их много было, даром что страшна была, как смертный грех! Так вот один и повадился ходить, с зимы еще. Станет против подъезда и орет во всю мочь, так, чтоб, значит, на чердаке у них слышно было. Отдавай, кричит, падла, моего ребенка! Сказывай, куда ты его девала! Себя, видно, отцом числил. А то иначе с чего бы? Его как забирали после этого дела, ну как он Светку-то укокошил, он знай все твердил: «Поделом ей, она моего ребенка убила! В ней же ничего святого не было!» В смысле, что, мол, и убить не жалко. А я так думаю – не могла Светка такого сделать. Я-то ведь ее тоже знала, сколько раз дверь ей по ночам открывала, бывало, а что делать, не замерзать же ей на улице, человек все ж таки, не кошка.
Ох, жизнь наша тяжкая! И я ж ведь была не лучше ее, как в Москву-то с эвакуации возвратилась. Ни прописки не было, ни угла, где голову приклонить. Спасибо вот люди добрые из этой вот квартиры, где я сейчас проживаю, не побоялись, приняли к себе в домработницы, прописали у себя. Уж сорок лет, как я тут живу. Одна теперь одинешенька. Сами-то вон поумирали все да поразъехались по своим заграницам, а меня вот, видно, забыл Господь. – И старушка, тяжко вздохнув, продолжала, благо Марина стояла оглушенная новостями, слушала и не уходила: – Так вот сразу после этого прочие все бомжи снялись и ушли. Не жизнь им, видно, тут была без нее! Ох и несчастная ж баба была эта Светка.
От Ани Марина ехала долго. Автобуса от метро ждала сто часов. Тяжелый чемодан с Аниными вещами бил по ногам и оттягивал руки. Чего-чего там только не было! Кофточки, юбочки, брючки, целый ворох почти ненадеванного белья, четыре абсолютно новых платья, короткая зимняя куртка – да всего и не перечислишь! В общем, тяжеленький был чемодан, хоть и говорят, что своя ноша не тянет!
Чем ближе подходила Марина к родному подъезду, тем медленнее она шла. Марина никак не могла представить себе, что вот зайдет она сейчас в квартиру, а мамы там нет и уже никогда не будет.
Если бы мама была жива, Марине и в голову бы не пришло оставить сегодня малышей в Крольчатнике. Наоборот, она непременно привезла бы их с собой, похвастать, какие они толстенькие и здоровенькие, какие симпатичные у них мордашки!
Они с мамой уложили бы их на диван в большой комнате и смотрели бы на них, любовались бы ими, тискали бы их и целовали. Как бы они были счастливы все вместе!
В задумчивости Марина отперла дверь. В первое мгновение ей показалось, что ничего здесь особенно не изменилось, однако, приглядевшись, она заметила, что мебель и вещи, стоявшие в прихожей, изрядно потускнели, на всем лежал толстый слой пыли.
Из комнаты, виляя не только хвостом, но и всей задней половиной тела, вылетел Фунтик. Подхватив его на руки, Марина поразилась необычайной легкости его маленького тела. Как же он исхудал, бедняга! Надо бы забрать его с собой в Крольчатник. Вряд ли отец станет против этого возражать!
– Кто-то пришел? – проговорил из папиной комнаты хриплый от волнения голос. Послышался шум отодвигаемого стула, быстрые шаркающие шаги, и в прихожую выглянул отец, грязный, небритый, в засаленной рубашке и таких же грязных, прорванных на коленях джинсах. – Марина, ты? – Он выглядел безмерно удивленным. – Ну, входи уж! Что ж ты там встала в дверях? Чай не чужая!
Стояла Марина потому, что при первом же взгляде на этого человека испытала безотчетный страх. Это осунувшееся, обрюзгшее лицо, бегающие, покрасневшие от недосыпания глаза, опущенные углы рта – все это было так не похоже на картину, сохранившуюся в Марининой памяти от последнего приезда сюда. Бывший конский хвост превратился в сальные, отросшие ниже лопаток патлы. Лоб избороздили морщины. Он казался страшно постаревшим.
Помедлив, Марина все же сделала над собой усилие и храбро шагнула вперед.
– Я… – Тут она вдруг обнаружила, что осипла. Скорее всего, от жары – жара в этом коридоре стояла немыслимая. – Я, пап, на минутку всего, узнать, как ты живешь, все ли у тебя в порядке, не нужно ли тебе чего?
– Что ж ты, столько времени не была, и вдруг на минутку? Пойдем, я тебе хоть чайку налью! Расскажешь мне о своем житье-бытье, как муж, как детки. – Он сделался вдруг необычайно говорлив, нес при этом всякую околесицу, выпаливал первое, что пришло на ум, явно преследуя одну-единственную цель – задержать Марину.
«Бедный! – В Марине шевельнулась жалость. – Сидит тут с утра до вечера день-деньской один-одинешенек, с компьютером только общается! Друзей у него никогда не было, жена умерла. Неудивительно, что у него такой вид! Странно, как он тут вообще до сих пор не спятил. А какой он еще недавно был счастливый!»
– Ну, конечно, папа! – Марина старалась говорить как можно бодрее и веселее. – Я попью с тобой чаю и все тебе расскажу. А как ты узнал, что у меня уже есть дети?
– Догадался! – ответил он и громко захохотал. Марине ничего не оставалось, как тоже засмеяться в ответ, хотя смешно ей на самом деле не было. Было, наоборот, жутковато.
В кухне было на удивление чисто, впрочем, это обстоятельство немедленно разъяснилось.
– Сестра моя вчера приезжала, твоя тетя Лиза. О тебе, между прочим, справлялась: как живешь, родила ли уже и кого, а я, к стыду своему, ничего не мог ей сказать. Так у тебя, выходит, близнецы?
– Да, – ответила Марина, – мальчик и девочка.
Она давно уже раз и навсегда решила не посвящать больше никого в обстоятельства появления у нее Ксюши. Через свою клинику Денис сделал Марине справку, документально подтверждающую факт рождения двойни (дату рождения поставили Пашкину), и Сергей уже даже сходил с этой справкой в загс и привез Марине две аккуратные зеленые корочки – свидетельства о рождении.
– Надо ж, как забавно! И что, справляешься? Свекровь, небось, помогает?
Марина кивнула.
– Ну, самое главное – есть кому помочь. А школу ты что ж, бросила, значит? Мне тут учительница твоя звонила. Ну, она не вовремя немножко попала, послал я ее куда подальше, и вообще мне ее тон не понравился. Вопила, кричала, честь школы, девичий стыд! Сама-то она кто, старая дева, что ли?
Марина в ответ пожала плечами – ей-то откуда знать?
– Эх, и откуда только в наши дни старые девы берутся, можешь ты мне сказать?
Марина и на это вынуждена была пожать плечами. Впрочем, отец, похоже, в ее объяснениях не нуждался. Склонившись над плитой и энергично помешивая ложечкой закипающий кофе, он продолжал разглагольствовать. Марина в жизни еще не видела его таким разговорчивым!
– Вот ты мне скажи, в книжках пишут, женщина нуждается в сексе больше, чем мужчина, особенно если она, скажем, женщина в годах. И удовольствие она, говорят, от этого дела большее имеет. А на деле получается, что, как до дела доходит, на тебя смотрят как на козла какого-нибудь вонючего, так что сам себе иной раз противен становишься. Ничего, что я с тобой на такие темы говорю? Ты ж вроде теперь большая, двое детей даже у тебя!
– Ничего-ничего, пожалуйста! Я все понимаю.
– Все? – Он выключил огонь и в упор уставился на Марину. – Вот прямо-таки все понимаешь?
Он решительно подошел к столу, встал прямо напротив Марины, наклонил голову, так что глаза их оказались вровень, и постоял несколько секунд. Постепенно лицо его наливалось кровью.
– Я…
«Господи! – в ужасе осознала Марина. – Да ведь он же…» Но додумать она не успела. Сильные руки сдернули ее со стула и резко потянули вверх, на твердую, жилистую, терпко пахнущую потом грудь. Мокрые губы впились в Маринин рот отвратительным слюнявым поцелуем.
Марина принялась отчаянно вырываться, лягаться, царапаться, наконец ей удалось размахнуться ногой достаточно для того, чтобы чувствительно угостить отца носком туфли по лодыжке. Он сморщился и разжал руки.
Кухня была маленькая, поэтому отступление к дверям было невозможно. Оставалось только одно. Марина проворно вскочила на подоконник распахнутого окна.
– Сука! – выдохнул отец, тяжело переводя дыхание. – Пятнадцать лет я ее поил, кормил, одевал как родную, ни в чем отказа не знала! Ну как же, единственное чадушко! А почему ты единственная, знаешь? Потому что мать твоя все пятнадцать лет обезьяну свою любимую, батюшку твоего родного, помнила и обещание, ему даденное, хранила! А я, значит, все пятнадцать лет терпеть был должен! «Не торопись, Лешенька, еще успеем! Посмотри, многие ведь не спешат детьми сразу обзаводиться!» Правильно, многие! Только им ведь при этом не приходится чужих выродков кормить!
А сколько раз я за эти годы мечтал о твоей смерти! Когда тебя аппендицитом этим в Эстонии прихватило – я уж решил, повезло. Ведь ни больниц кругом, ни врачей, хутор один заброшенный, и машин-то ведь на том шоссе, куда я с тобой побег, уж с полгода, наверное, не бывало. Счастлив твой Бог оказался, однако. Лично, можно сказать, за тобой машину прислал. В последний момент, между прочим, врач в больнице сказал – еще б полчаса, и поздно. Н-да, не повезло мне тогда с тобой.
Отчим облизнул языком пересохшие губы.
– Ну ладно, выросла наконец! Замуж даже уже убралась – спасибо, хоть в девках не засиделась! – можно уж, казалось бы, наконец, действительно ведь не старые еще, другие вон бабы позже рожают! А у нее вот не вышло. Я ждал-ждал пятнадцать лет, и что ж получается – все зазря? Пятнадцать лет жизни впустую! Кто мне их теперь вернет? Выходит, она меня обманула, да еще мало этого, умерла, теперь даже и спросить не с кого! Так я с тебя, голубушка, спрошу! Где мой сын-наследник? – И он сделал к Марине шаг, всего один, потому что Марина, по-прежнему стоя на подоконнике, закричала, громко, как только могла: