Но уже все равно было поздно. Женя уже увидела стоящего в дверях Гришку и в первое мгновение словно бы оцепенела. Затем Женя проворно вытолкала Димыча и Марину из своей комнаты, сказав им обоим:
– Вы лучше сейчас уйдите. Нам… Нам нужно поговорить. – И, уже обращаясь к Гришке: – Ну, здравствуй. Ты как хоть меня нашел?
– Но мама! – попытался было возражать Димыч. – У тебя же голова болит!
– Иди-иди, сыночка, не волнуйся, все уже прошло!
Марина в растерянности постояла перед закрытой дверью, потерла указательным пальцем переносицу и двинулась молча по коридору. Димыч догнал ее в три прыжка.
– Марина, а Марина, кто это?
– Потом, Димыч, потом! Мама сама тебе все расскажет, если, конечно, захочет!
– Но, Марина, все-таки это ужасно странно! У мамы так сильно болела голова, и вдруг сразу все прошло!
Из своей комнаты Женя не выходила до самого ужина. К ней пробовали стучаться, но она отвечала из-за двери, что все в порядке, просто, мол, надо с человеком поговорить.
Перед ужином Женя наконец спустилась. Точнее, спустились они оба, Гришка держал ее за руку, глаза у них у обоих были сияющие и счастливые. Во дворе Женя окликнула играющего с ребятами Димыча, и Гришка долго молча смотрел на него, гладил по голове, а после нагнулся и неловко чмокнул в макушку.
Проводив немного Гришку, Женя вернулась и позвала Марину:
– Пойдем, поговорить надо!
Они зашли вдвоем за густые кусты боярышника, и там Женя, разом отбросив свою обычную сдержанность, кинулась Марине на шею и расцеловала ее в обе щеки.
– Ах, Мариночка, какая же я счастливая! А я-то еще смела думать, что чудес не бывает! Ведь еще утром я так плакала, мне так жалко было себя, что вот ведь опять окажусь я на этом свете совсем одна и без крыши над головой!
– Ну что ты, Женя! Как ты могла подумать? А мы все на что? Неужто достаточно разогнать Крольчатник, чтобы все мы враз тут же друг о друге позабывали?
Женя не ответила, и Марине вдруг показалось, что примерно так вот она и думала. Однако счастье, переполнявшее Женю, было слишком велико, чтобы она могла всерьез задумываться о чем-то другом.
– Ах, Марина, подумай только, что жизнь с людьми делает! Прямо будто в романе! Гришку, оказывается, в армии в такое место услали, он даже сейчас мне ничего рассказать не может, и письма туда вообще никакие не доходили, а уж оттуда – тем более! И главное, что-то с ним там такое сделали, со здоровьем у него теперь не очень. Хотя ты сама видела – руки, ноги, все вроде бы на месте, ну и как мужик он, в общем-то, тоже может. Вот только детей от него рожать не рекомендуется. Представляешь, ему даже врач сказал: «Пусть, говорит, ваша будущая супруга и не рискует, а то мало ли что родится!» Так он, бедняга, все эти годы мучился, так страдал! Детей – вот правду ты говорила – никаких спокойно видеть не мог, а баб всех за версту обходил. Кому я, говорит, такой нужен? А уж как он узнал из твоего письма, что у него сын растет, чуть с ума от радости не сошел!
Ты знаешь, Марин, я ведь ему все-все рассказала. И про вокзал, и про здесь, и… Ну сама понимаешь. А он говорит: «Знаешь, Женька, мне все это абсолютно неважно. Я-то ведь знаю, что на самом деле ты не такая!» Нет, ну ты представляешь? – И Женя недоверчиво рассмеялась. Смех ее сам собой перешел в слезы, и, плача, она все повторяла: – Нет, ну ты подумай, Марина, ты только представь себе: ведь все как нарочно! Все как будто так было и задумано! А люди еще врут, что Бога нет!
Улыбаясь, Марина возвращалась к себе наверх. На лестнице ее встретил Денис и помог дотащить корзинки. Вид у него был грустный, растерянный, и сам он был какой-то на себя не похожий. Даже рубашка на нем была вся в пятнах, и галстук сбился куда-то набок. Денис, однако, отчаянно пытался бодриться:
– Ничего, маленький, прорвемся!
Марина и не подумала ему возражать. Вместо этого она пересказала Денису Женины новости. Денис, как Марина и предполагала, пришел в восторг:
– Ну! Видишь! Я ж говорил – будет еще и на нашей улице праздник! Глядишь, ближе к ночи и Ольгин муж объявится!
Марина поморщилась. Она сомневалась, чтобы это было так уж здорово.
В тот вечер почти не было разговоров у камина. Всем было грустно, тоскливо. Все чувствовали себя в той или иной степени лишними, ненужными в расстилающемся перед ними огромном и странном мире.
– Все мы тут точно обломки! – вздыхал Валерьян. – Обломки этакой гигантской взрослой империи.
Даже Женя слегка притушила блеск в своих глазах. Да, похоже, ей наконец улыбнулось счастье, но какой же ценой! И потом, а другие как же? И что станет делать теперь Денис, для которого в Крольчатнике был, казалось, весь смысл жизни?
Эти и другие вопросы вставали перед сидящими в тот вечер у огня. Огонь был вроде бы такой же, как и всегда, и пылал так же ярко, но все же почему-то он казался им всем сегодня на удивление тусклым, равнодушным и даже холодным. Поэтому, когда основные поленья начали прогорать, никто и не подумал подложить новых. Камин быстро догорел, и все тут же разошлись, молчаливо и быстро, точно люди, ничем не связанные друг с другом и оказавшиеся в одном месте случайно. Впереди была длинная и тоскливая ночь, и впервые за долгое время Марина по-настоящему пожалела о своем решении во что бы то ни стало сохранить верность Сергею. Сейчас бы так хорошо было к кому-то прижаться! Все равно к кому. Пожалуй, она даже согласилась бы оказаться в постели третьей, лишь бы только не оставаться одной.
Однако компанию Марине в ту ночь составил один лишь Фунтик. Дети спали, и, вслушиваясь в темноте в сонное их дыхание, Марина долго и напряженно думала о том, как все это было, несмотря ни на что, прекрасно, и о том, что же ее ожидает теперь, и ее детей, и Фунтика, и вообще… Мысли не давали Марине заснуть по-настоящему, хотя временами усталость брала свое, и Марина погружалась в смутное, тяжелое полузабытье, потом выныривала из него и снова оказывалась в самой середине невеселых своих размышлений.
И лишь под утро заснула Марина наконец по-настоящему, да так крепко, что едва не проспала свое дежурство.
Стоя посреди кухни – весь дом еще спал, и Марина поэтому старалась двигаться по возможности меньше и тише, – она вдруг услышала, что опять кто-то колотится во дворе в калитку. Марина выскочила в сад как была, даже без тапочек, и роса с готовностью облизала ее босые ступни. Щеколду на калитке чуть-чуть заело (с ней такое вообще случалось). Когда же калитка наконец распахнулась, перед Мариной предстало недовольное лицо местной деревенской почтальонши.
– Тащись к ним чуть свет из-за одного письма! Живут у черта на рогах, чуть велосипед не загнала, а они, смотри-ка, даже открывать не торопятся! И звонка у них нет!
– Да что за письмо-то?
– Так в том-то и дело, что заказное! На-ка вот, распишись! Из самой Америки прилетело, на имя Солнцевой Ольги. Есть тут у вас такая?
К обеду все уже были осведомлены, что письмо прислала Ольгина мачеха, теперешняя жена Ольгиного отца. Ее до глубины души тронули злоключения незнакомой падчерицы, и она прислала приглашение для Ольги и всех детей, да сверх того еще рекомендательное письмо к здешнему американскому консулу, без которого, как она писала, Ольге вряд ли удастся заполучить быстро американскую визу.
Жили отец с мачехой в Огайо, в собственном загородном доме. Оба они где-то служили и были вроде бы достаточно обеспечены. Детей у них не было, мачеха не писала почему, но общий дух письма позволял заключить, что детей у них нет по ее вине, каковую вину ситуация, сложившаяся с Ольгой, давала ей неожиданную возможность искупить.
Нельзя сказать, что получение этого письма немедленно сделало Ольгу счастливой. Однако же из Ольгиных глаз исчезло выражение тоскливой безнадежности. В тот же день Ольга съездила в Москву и подала документы на загранпаспорт. Оставалось дождаться его получения, одновременно предпринимая всяческие хлопоты насчет билетов. Словом, через месяц, максимум через полтора, Ольга рассчитывала отчалить в Америку. Время же до этого Ольга скрепя сердце собиралась прожить у мамы Нели.
Однако больше всего Марину поразило то, что с момента получения письма Ольга практически перестала совсем замечать Дениса. Она бегала по дому, на ходу подхватывая на руки и целуя своих детей, суетилась, собирая документы и вещи, без конца что-то напевала. Крыса Арчи с трудом удерживалась на ее плече, отчаянно балансируя длинным бархатистым хвостом. Но на Дениса Ольга даже и не смотрела. Наоборот, Марина несколько раз замечала, как он следит за Ольгой глазами, удивленно и как бы даже немного тоскливо. Казалось, что ему теперь все время чего-то не хватает, недостает.
За обедом их всех несказанно удивил Володя. На вопрос, что они с Катей собираются делать дальше, Володя уверенно ответил, что уже договорился обо всем с Бруно. У него в квартирке внутри конюшни есть две незапертые комнаты. Володя станет работать на конюшне вместо уезжающей Жени, а Катя, когда оправится после родов, сменит второго конюха, который как раз собрался с сентября уехать учиться.
Против тройняшек Бруно нисколько не возражал, наоборот, говорил, что это будет забавно. К тому же и козьего молока там было навалом, на тот случай, если у Кати не хватит своего молока на троих.
– Что ж, – заметил на это Валерьян, – неплохо это у вас получилось. Заодно присмотришь там за нашими лошадьми.
Алена, поразмыслив, согласилась оставить Соню у Вальки, по крайней мере на первое время, а то он еще с ума сойдет!
Денис, однако, ничем не показывал, что его огорчает предстоящая разлука с Никитой. Марину, знавшую его отношение к детям, это несколько удивляло.
Про Дениса вообще никто ничего не знал: ни где он собирается жить, ни чем займется. Предполагалось, что жить он вернется к родителям. Сам Денис никому про это ничего не говорил, но ведь особых конфликтов между ним и его родителями никогда вроде не было, никто, во всяком случае, ничего такого за ним не знал. И потом, принимая во внимание учебу Дениса на медицинском, его работу в клинике и кучу самых разных тусовок, где его одинаково считали за своего, ситуация Дениса казалась самой что ни на есть благополучной. Марину, однако, настораживало, что сам Денис постоянно молчал. В нем как будто что-то оборвалось, и жил он сейчас как-то по инерции. Лицо его, по-прежнему ангельски прекрасное, казалось теперь лицом не человека, а статуи. Алена делала время от времени попытки его расшевелить, но даже у нее ничего не выходило.