Снова везли их тягловые повозки по пыльным трактовым улицам, снова нырял челнок в темноте подземных туннелей. Тянулись долгие часы монотонного пути. В стоячей тишине спрессованной стенами катакомб и подземелий казались невозможными солнце, степь, луны. Не существовало в этом мире вольной конной скачки в волнах кипери, не кружил дорвач в раскаленном небе, соляная пыль не обжигала усталые веки. Но все же в один из дней и до этого оторванного от света мира дошла весть об опасности, смерти, войне.
Степь пошла на Город.
Степняки подошли к Городу в полдень.
Сначала появились быстрые конные разъезды по десятку всадников в каждом. Они стремительно и бестолково носились по пригороду, разгоняя не успевших укрыться строителей и сельскохозяйственных рабочих. Кое-где уже запылали деревянные времянки крестьян. Конники, миновав колосящиеся поля, под самыми стенами первых домов врезались в хвост уходящей в Город колонны беженцев. Складно и лихо высвистнули что-то сабельные хлысты, на взбитую в пыль дорогу легла первая кровь.
Люди бросились врассыпную. После сотен лет мира дикой и нелепой казалась смерть от степного клинка, и поэтому еще более ужасной. Это был ужас, животный ужас, который бросал людей друг на друга, заставляя рвать, топтать чужие тела, метаться, теряя направление, попадая под острые копыта, стальные хлысты. Несколько десятков диких босяков, распаленных собственным могуществом и безнаказанностью, гнали, кромсали сотни людей.
Наконец с домов ударили стрелы. Били из мощных арбалетов, баллист. Стрелы шли ровно и кучно. Стрелы шли в толпу. Стальные болты прошивали людей насквозь. Задело и степняков. Десятники, словно очухавшись от сладкого опьянения, разворачивали своих пронзительными визгливыми командами. Через минуту степь уже отходила к основным силам.
Десятник Джилька докладывал Грейту:
– …А сами ровно стадо какое. Сечем их, топчем, а они только руками прикрываются, да бегут как телки в гон. И ведь здоровые мужики там были. У некоторых лопаты стальные и другой инструмент. Да нет чтоб догадаться хоть под брюхо тяглу рубануть – бегут и все тут. Хорошие враги – слабые! Эдак мы весь ихний Город положим. Одно плохо – больно густо стрелами с домов бьют.
Грейт мановением руки убрал Джильку с глаз. Колыхнув бархатной хламидой он поднялся с походного трона, убранного червонной парчой и радужным шелком. Правая нога выдвинулась вперед, показав из-под хламиды расшитый носок мягкого сапога. Грейт положил руку на рукоять тяжелого клыча.
– Выступаем! Воистину не зря Дева-молоньица вела нас от берегов Великой реки. Взять Город!
Степь тронулась слаженно и почти одновременно по всей длине огромного полумесяца, охватившего Город с юга. Орда была не однородна: с расстояния двойного полета стрелы взгляд уже различал черные вымпелы хеттов, острые рыжие шапки пацальтаутов, сдвоенные конные башни западных велгов. Были здесь и покоренные глузги, и малые дурахи, на правом фланге гарцевали лучшие степные всадники китаврасы. Но больше всего в войске было пришлых: с дальнего юга из пустыни, в черных или темно синих балахонах на маленьких выносливых тяглах, с юго-запада из лесостепи с огромными луками, еще невесть откуда взявшиеся высокие и низкорослые, кряжистые и худые. Давно южная окраина не видела такого нашествия.
Наползая на Город сплошной массой войско в движении разбилось на несколько отдельных потоков, видимо, повинуясь какому-то плану. Колонны все ускоряли и ускоряли ход, и, наконец, с визгом и гиканьем сорвались в стремительный намет. С окраинных домов защелкали самострелы. Глухо гудели тетивы баллист, выбрасывая в налетающую толпу тяжелые колья. Орда не останавливалась. Взлохмаченная свора, ощетинясь копьями, саблями, клычами, еще бог весть каким оружием ворвалась на улицы. Дома окружили степняков. Срывая голоса, десятники спешивали признававших только конный бой воинов и бросали их на каменные здания. Степняки не представляли что такое осада, они бились в крепкие ворота, пытались влезть на стены, метались во дворах и узких переулках. А с домов били стрелы и огненные струи. Из окон, больше похожих на бойницы, из-за зубчатых парапетов крыш летела оперенная смерть, плескала жидкое пламя. Спрятаться невозможно. Кочевники тоже хватались за луки, срывая тетиву, посылали стрелу за стрелой, но редкая из них находила цель. С домов били в толпу и не знали промахов.
А степь все напирала, вдавливая новые сотни на улицы. Степь билась, крутилась в водоворотах тяглов, людей, оружия, смерти. И вот уже целые кварталы оказались захлестнутыми ею.
Джилька как угорелый носился по двору. Орать он уже не мог, убивать оказалось не кого, вокруг под стрелами умирали родичи. Казалось, Джилька сошел с ума. Он то принимался хлестать сабелькой тяжелую дверь, то опустошал колчан в неуязвимого противника, то просто катался беззвучно воя в горячей, замешанной на крови отяжелевшей пыли. Стрелы словно щадили безумца, вонзаясь в землю у самых ног, едва не щекоча оперением.
Джилька опять бросился на дверь. Тонко взвизгнув, отлетел куда-то в сторону обломок сабли. Сталь сдалась раньше человека, а Джилька в ярости принялся ковырять оставшимся в руке огрызком твердое дерево, пытаясь добраться до скрытых петель. Защитники здания не могли бить из самострелов отвесно вниз, и неуязвимый Джилька выгрызал щепку за щепкой из ненавистных ворот. Засевшим в доме такая ситуация показалась опасной, и с крыши на упрямую джилькину голову сбросили здоровенное бревно.
Бревно тяжко ухнуло комлем о мостовую в двух шагах от Джильки. Узкий конец причудливо сыграл в воздухе, просвистев над его головой, и ударил по воротам. Дверь ощутимо дрогнула, чуть просев в петлях. Джилька обмер, едва не потеряв загар с лица, и вдруг его осенило:
– Милостивый Стив! – вернулся, казалось, навсегда сорванный голос, – Дурахи, сюда! Все ко мне! Быстро!!!
К десятнику подлетели трое не до конца деморализованных родовича.
– Бревно хватайте! Да не так! Наперевес! Зеленый ворох! Ну, теперь разом! Еще! Эх!!!
Только что сочиненный таран ударил в ворота. Через десять минут дверь была разбита в щепу. Дом заполонила визжащая нашедшая наконец-то выход степная ярость. Еще через несколько минут живых горожан в здании уже не было.
Дальше дело пошло веселее. Степняки закрепились в здании, стали сыпать стрелами и огнем в соседние дома, Джилька, незаметно для самого себя взявший под командование больше сотни воинов, вскрывал дома один за другим. Через час, когда было захвачено больше десятка зданий, горожане оставили квартал. Они ушли по подземным переходам, унося все, что можно было спасти. Люди уходили в соседние кварталы, еще ведущие борьбу с невиданной ордой.
А орда углублялась в Город. Теряя людей десятками, степняки занимали все новые улицы, занимали, но не могли захватить. Город, открытый всем и вся, внешне не защищённый, не охваченный стеной с боевыми башнями, бастионами как города другого мира, казался неприступным. Город был неприступен, пока держались дома. В них было все для обороны: оружие ручного боя и механическое, вода в резервуарах, колодцах, запасы пищи. Сложная система подземных переходов связывала дома в единое целое, обеспечивая в случае необходимости поддержку всего Города.
Ставка Грейта находилась на невысоком холме за Городом. Вокруг по склонам стояла тысяча отборных еще не бывших в сражении воинов. Это было племя Великой реки – родное племя Грейта. Больше ста лет назад их деды снялись с насиженного места, Родовой Союз Пяти двинулся на запад, туда где по слухам находился Град – Место Которое Твердо. Союз вторгся в пригородную степь как зимняк на песчаную россыпь, разметав, взбаламутив окрестные племена. Два года назад Грейт объединил разрозненные орды в Великий союз. Невозможное показалось возможным, была забыта мелкая вражда, создана единая могучая армия, и вот Город – символ вечности, незыблемости для степняков показался лакомой и доступной добычей.
В шатер Грейта постоянно поступали сведения о ходе сражения. Грейт хмурился и нервно был пальцами по подлокотнику трона.
– Китаврасы оторвались от основных сил и уходят на север в глубь Города по широкой улице. Потеряли почти четверть всадников.
– Пустынники отстали где-то на окраине. С ними часть спешенных и сотня пришлых.
– Древеды-лучники обстреливают дома на окраине, несут большие потери. Невозможно пробиться в дома.
– Пацальтауты рассеяны среди зданий. Вождь не может собрать их. Сколько осталось в живых – не известно.
– Хетты и остатки мелких родов вышли из боя и встали в степи.
Грейт вскочил, с бешенством оттолкнул последнего гонца.
– Хетты ответят за это. Предателей я не прощаю. Кровью напою детей их и внуков! Но это потом!
– Китаврасов вернуть, пока всех не перебили, мозгов у них как у куцанихи, что бежит, задрав хвост.
– Войска собрать все вместе и выводить из Города в степь. Для потерявшихся трубить постоянно в рога.
– Как выберутся из Города всех вождей ко мне. Все, выполняйте.
Посыльные бросились к своим тяглам. И тут на склон холма вылетел еще один гонец. Мчащийся из Города одинокий всадник невольно приковал к себе взгляды. Гонец чуть не вывалился из седла прямо под ноги Грейту.
– Дурахи захватили Городской квартал недалеко от большой улицы. Вышибают двери бревном. Просят подкрепления.
Глаза Грейта вспыхнули.
– Ко мне! – не успевшие отправиться выполнять задания гонцы бросились к Грейту и застыли, с готовностью ловя новое поручение, – Все силы к захваченному кварталу. Древедов с луками на здания. Всадников спешить и посадить в дома. Начинать…
Грейт замолчал на мгновение.
– Зеленый ворох! Ладно, сам пойду! Коня!
Грейт с тысячей телохранителей мчался к Городу навстречу своей победе.
Степь ворвалась в Город. Степь ворвалась в него разнузданно и дико – разбрызгивая капли молодой крови по стоптанной мостовой, вырывая людей из обжитых до последнего камешка домов, бросая их на зазубренные копья, под бешеные копыта. Степь вгрызалась в Город как крыса в тело хворого куцана – до исступления жадно, бездумно, не замечая, что задыхается в глубине полумертвой туши. Степь ликовала, степь брала.