– Конечно, понятно, чего ж тут непонятного! Стрика – вещь! – заключил Ичан и по-свойски ухмыльнулся.
В Архиве Волод целый день изучал карты и всю информацию, что мог найти о Центре и пути к нему. Карты достоверно показывали лишь территорию Южного района. За его пределами были сплошные белые пятна и примерные отображения наиболее крупных и значимых объектов. А карты центральных районов вообще отсутствовали. Архивариусы уверяли, что их никогда и не было в Архиве.
Письменные сведения о полисографии районов за пределами Южного тоже были скудны и отрывочны. Общая информация сводилась к тому, что к северным границам района наблюдается дефицит воды, продовольствия и природных ресурсов, вследствие чего плотность населения там резко падает, пока вообще не становится равной нулю.
Донесения разведчиков, исследовавших заброшенные территории к северу, больше напоминали детские страшилки, чем профессиональные отчеты. Следопыты писали о размножившихся паразитах, о мутировавших формах животных, о выбравшихся на поверхность чудовищах, об одичавших людях, сумасшедших людоедах. Ситуация под поверхностью в катакомбах, тоннелях и пещерах изображалась не лучшими красками.
– Получается, Ичан, – делился своими изысканиями Волод, – что известная нам часть Города заключена в довольно узком окраинном секторе, протяженностью к Центру порядка ста километров. За пределами этого сектора – тайна, опасность, пустота. Это место в отчетах называется Захолустье. Пресвятой Ковчег! Только сейчас я начинаю понимать, как мало я знаю о Городе. Нам ведь ничего этого не рассказывают! Нам – Посвященным Архитекторам!
– Да успокойся, ты, Волод, нам следопытам об этом тоже не говорили. Сами все, что надо узнаем! Короче говоря, когда выходим?
– Завтра.
Путь к границам сектора был долог – путешественников качало в челноках, трясло на повозках, они разговаривали, слушали байки подземных капитанов и дорожные песни возниц… Менялись улицы, дома, тоннели, пещеры – менялись и оставались одними и теми же, одинаковыми, что на Окраине, что в глубине района. Друзья говорили о будущем, о том, что могло ожидать их в городских дебрях, о чем-то мечтали… и ни слова не говорили о прошлом. Они словно забыли о том, что было с ними до начала этого пути, и лишь однажды на последней станции перед неизвестностью Волод оглянулся назад и спросил, как бы сам у себя:
– Как там все осталось? Война, Степь, люди…
И Ичан подхватил сразу, будто думал в этот миг о том же:
– Джилька…
Друзья переглянулись и засмеялись.
Джилька – командир уже пяти сотен воинов, настоящих стеноломов, наловчившихся вскрывать дома как земляные орехи, был недоволен. Уже почти три месяца как войска Великого Грейта, рассвети Молоньица его имя, вошли в Город. И давно уже хмурые степняки с тоской поглядывали назад, за сутулые спины, туда, где осталась Степь. Да где она – степь, в какой стороне, за каким домом, улицей, кварталом, замети их зимняк! Джилька давно уже не мог этого сказать.
Чем дальше отходили степняки от городской Окраины, тем слабее становилось сопротивление горожан. Реже срывались стрелы с домов, да и дома оставались открытыми, словно не висела над Городом, смертельная опасность, не проносились по улицам конные разъезды.
Джилькин отряд выскочил как-то на обширную площадь, заполненную народом. На площади была ярмарка. Люди торговали, веселились, галдели. Недоуменно, но безо всякой враждебности или страха поглядывали на странных всадников, пахнущих тягловым потом и кровью. Джилька был поражен – эти люди и слыхом не слышали о нашествии, степняках, о самом Великом Грейте! Ох, и погоняли они тогда этих дураков – кровь с площади залила соседние улицы.
Потом пришло распоряжение: без необходимости в бой не вступать – беречь новых подданных Грейта, не останавливаясь двигаться вперед, пока не будет захвачен весь Город.
Джилька только плюнул, получив такой приказ: куда уж дальше захватывать! Оно конечно Верховному виднее, но что ж это за подданные, которые о нем и не знают. И как можно вольному всаднику кровушки не полить! А добра тут сколько! Не знаешь чего и набирать: и ковры тебе разукрашенные, и посуда чеканная да лепная, и одёжа, и инструменты хитрые, а самострелы! Десять раз набирали и десять раз выкидывали – глаза разбегаются, не знаешь на чем и остановиться. Так нет же тебе, вместо того чтоб с этим богатством в степь уйти, тащись себе налегке – заботься о новых подданных! Тьфу!
Вечерами степняки разбивали большие костры, где-нибудь на открытом месте подальше от ненавистных стен. Часовых не выставляли – кто сунется. Степняки пели протяжные заунывные песни про степь, про зеленые травы, про стройных кобылиц и синеоких дев. Степняки тосковали по бескрайним просторам. После того как пустели походные котлы, кто-нибудь обязательно заводил бесконечные истории про неистового вождя, который поклялся разрушить Город и исчез вместе со всем племенем, тысячу лет назад, про гранитных великанов, которые по ночам выходят из Города в степь, про живые улицы, словно в тисках сдавливающих двигающихся по ним всадников, про Калатную Испицию спалившую адским огнем половину степи. При этом непременно вспоминали, что пацальтаутов так и не нашли с самого начала сражения, что китаврасы, идущие в авангарде давно уже не присылают донесений – словом все склонялись к мысли как можно скорее заворачивать тяглов и двигать домой, пока все в этом гиблом месте не сгинули. Джилька только кусал отросший ус да сплевывал на чертовы камни чертовой мостовой.
Глава пятая
Ичан проснулся от ощущения чужого взгляда. Томно засопел, зачмокал губами, будто во сне, стал переворачиваться с боку на бок, закинув руку под подушку – кинжала на месте не было. Продолжая «спать» следопыт прикидывал, успеет ли он в броске долететь до неосмотрительно оставленной на табурете у стены своей одежды. Или не успеет… Решил, что вражий самострел будет проворнее. И начал «просыпаться».
– Да, ладно, ладно, вижу, что не спишь, – голос был Волода.
– Фу ты… – Ичан резко сел на кровати, стал тереть глаза, – Напугал, зеленый ворох. Зачем кинжал утащил?
– На всякий случай. Нет, ты сиди и резких движений не делай. Опять же на всякий случай.
Ичан, наконец, продрал глаза и уставился на Волода. Волод сидел за столом, поставив его поперек комнаты. По правую руку Волода лежал взведенный самострел, слева горел неяркий нефтяной светильник, а прямо посередине стояла пирамида размером со шляпу, по виду кожаная с тесненными узорами и рисунками по граням.
– Э-ээ… – протянул Ичан и стал качать головой. – Не хорошо по чужим вещам шариться, господин Архитектор. Не культурно ни разу.
– Брось. Тебя служка станционный видел во время моления. Не зря видно ты всегда келейно молился. Он и пирамидку твою вытащил из ранца. Прятать надо было лучше. Ловкий он очень этот служка – соглядником подрабатывает у местного функционера. Да только устав этот соглядник нарушил – через голову непосредственного начальника прыгнул и мне доложил. Знал, что я выше по статусу, вот и решил выслужиться.
– По службе, небось, и награда будет… – буркнул следопыт.
– Награда, она никого не оставит, не сомневайся, давай лучше мы о тебе поговорим… Значит ты все-таки пирамидник.
– А то ты не знал! Не догадался что ли до сих пор? – Ичан выставил на свет свою паскудную ухмылку, – Не зря ты со своим палашенкой на меня наскакивал!
– Нет, Ичан, не догадывался. Подозревал временами, но гнал от себя подозрения. Даже когда таимник у глузгов почти проговорился, что пирамидники Голоса колдовского не слышат, и то не понял. Верил я тебе.
– А я твою веру не обманывал. И не врал! Я ни разу не говорил, что я, мол, не пирамидник!
Волод медленно опустил руки на стол ладонями вниз.
– Я больше не буду на тебя с палашом наскакивать Ичан. Никогда. Прошло время, когда я при слове «пирамидник»… А, ладно! Я выслушать тебя хочу и понять.
– Спрашивай! Отвечу.
Руки Волода стали подниматься, ладони разворачивались навстречу друг другу, потом, не прерывая плавного движения рук, пересеклись, встрепенулись вдруг, словно превратившись на мгновения в птичьи крыла. Пальцы правой сложились в знак.
– На меня это не действует, Волод. Я и так не стану врать тебе.
– Это не для тебя. Для меня.
Следопыт пожал плечами, отвернулся к стене, буркнул.
– Колдун, хренов…
Волод услышал.
– Это сакрам Пенетрон – Проникновение. Раньше я думал, что знаки сакрамы – это всего лишь символы, пассы древнего ритуала… Но Главный Архитектор использовал их для управления Ваканой. Я хочу понять тебя, проникнуть в твои знания, убеждения, веру. Я хочу понять.
– Я открыт…
Стивен проснулся.
Стивен – тот, который не был еще ни Отступником, ни Милостивцем – просто Стивен, один из Основателей.
Стивен шел по пустым коридорам и залам спящего Крома. Шел мимо хрустальных гробов, где спали его десять братьев и сестер. Шел сквозь слежавшийся воздух и тысячелетнюю тишину. Он касался вечных стен и внимал стуку своего сердца, и вглядывался в желтые зрачки светилен.
И Стивен почувствовал, что он не один в сердце огромного Крома – он понял, что рядом с ним Враг.
Враг стоял за спиной и заглядывал через плечо, Враг дышал в ухо, обдавая тленом никогда не жившей плоти. Враг прятался в зыбких тенях и растворялся в призрачном эхо. Враг был везде. Враг правил теперь Кромом.
Стивен заглянул в глаза Врага через отражение в черном стекле магического экрана. Стивен узнал его. Это был Безумец – слуга Однорукого, Ничтожного Повелителя Времени.
Безумец проник в Кром и освободил запертое в ней Время, проклятое Одноруким, и Время снова понеслось вскачь, увлекая Новый Мир к пропасти.
Безумец – бесплотный и вездесущий, неосязаемый и неуязвимый извратил власть Порядка заложенную Основателями. Он как паук уселся в центре паутины сил и начал пить Вакану человеческих молитв, прославляющих Город. Безумец наливался силой, жирел, рыгал сытый от пуза, он пировал и метался по пустому Крому и хохотал над спящими Основателями… И когда переполнялось жадное брюхо демона, то взрывной волной, разлеталась вокруг него во все стороны от захваченного Крома пожранная сила, но теперь это была сила безумия, хаоса и разрушения.