инча и баламут Ичан прикусили языки. Только чистильщики время от времени обменивались фразами – короткими и малопонятными. Ощущение постоянной опасности, глухое и неопределенное, заставляло настороженно вглядываться в разлитый впереди мрак.
Чистильщики дали сигнал к привалу. Кинча надел на копыта тяглов некие подобия мешочков из очень твердой и толстой кожи. Мешочки стягивались ремнями, плотно охватывая мохнатые бабки. На вопрос Волода Кинча ответил только:
– Проехали самый спокойный участок. Считайте, что вы уже за кордоном.
Отряд выступил в том же порядке, только чистильщика в седле заменил его товарищ.
Мерное движение, прыгающий по стенам свет фонарей словно усыпили Волода, он двигался как заведенный автомат – машинально следил за дорогой, машинально выполнял отрывистые команды чистильщиков. Из оцепенения его вывел резкий выкрик верхового:
– Стой!
Волод вздрогнул, и мысленно одернул себя. «Зеленый ворох! На ходу спишь! Совсем нюх потерял!» – в голове так и звучал хриплый голос полевого наставника из школы.
Отряд остановился. Короткий обмен фразами, и замыкающий чистильщик вышел вперед и вдоль стены двинулся по коридору. Скоро он вернулся:
– Плесень в пятидесяти метрах. Сплошняком.
– Пройти можно?
– Можно.
Снова движение вперед. Теперь и Волод разглядел белый налет, широкими полосами покрывающий пол и стены. С потолка свешивались длинные ажурные бороды, кое-где они даже доставали до пола. Это действительно была сытая плесень. Плесень, разъедающая любую органику, прикоснувшуюся к ней. Волод встречал ее и раньше, но в таком количестве видел впервые.
Из черного сопла ударил столб белого пламени. Нахлынула волна жара. Огненная струя била метров на двадцать, выжигая белесую гадость. Она двигалась вверх и вниз, вылизывая стены, пол, потолок. По команде Кинча подал тяглов вперед. Обученные, привыкшие к подобным напастям животные послушно ступали по нагретым камням. Огонь затухал, бил снова, жар, скученный в узком пространстве тоннеля, становился все нестерпимее. Наконец чистильщики приказали остановиться:
– Подождем.
Кожаные ботинки тяглов начали потихоньку дымиться. Тяглы переступали копытами и грустно поревывали. Кинча пробурчал себе под нос:
– Надо было раньше останавливаться. Попортят мне тяглушков пожарники грызовы.
Жар гранитных плит донимал уже и людей, пробираясь сквозь подошвы. За следующие несколько дней жар этот настолько въелся в плоть, в души, что стал почти привычным. Жар этот стал символом защиты, безопасности в сумасшедшем мире закордонных подземелий.
Следующие несколько дней огнемет почти не переставая плевался огнем, то сметая колонии сытой плесени и ядовитых грибов, то отгоняя стаи хищных талацинов и бешенных одиночек убиквистов. Однажды куча камней, рассыпанных по коридору, вдруг ожила и покатилась навстречу отряду, на ходу высовывая похожие на клещи конечности и головы, напоминающие рыболовные крючки. Чистильщики слишком поздно распознали булыжных крабов, и огонь не успел остановить их. Пришлось отбиваться в рукопашную.
– Тяглов, тяглов берегите! – кричал Кинча, раскалывая панцири тварей обухом здоровенного топора.
Когда подземная трасса кончилась, и отряд вступил в лабиринт катакомб, путь превратился в кошмар. Опасность грозила отовсюду: сзади, из боковых коридоров, сверху и даже снизу, из распахивающихся под ногами провалов. Чистильщики на огнемете сменялись через час. Они выжигали каждый тоннель, прежде чем вступить в него, каждый боковой коридор, прежде чем миновать его, оставив за своей спиной. И все равно из выжженной черноты на людей бросались пещерные собаки и плевуны, ползучие камнегрызы и летучие жарараки. И люди отбивались от них стрелами, мечами, кинжалами, голыми руками.
Как-то раз в ответ на огневую струю, из боковой галереи вылетела длинная стрела, попала в колесо и, отскочив от железного обода, угодила Кинче по носу. Кинча страшно ругался, но преследовать обидчика во тьме конечно не решился.
– Что я дурень что ли! – логично возразил он на глумливые подначки Ичана.
Путь продолжался. Снова были дикие твари, загаженные отравленные коридоры, долгие переходы и неспокойные ночевки. И еще Володу казалось, что кто-то следует за ними во тьме. Следует незаметно, бесшумно, но неотступно.
На одном из привалов Волод спросил у Кинчи:
– А все-таки откуда тут столько пакостной живности? У нас она, конечно, тоже встречается, но редко и в глубине, а у вас чуть не под самой мостовой.
Кинча помолчал, ковыряя пальцем царапину на носу.
– Кто ж ее знает! Архитектор говорит – экология. Но я, честно говоря, сколько тут хожу никакой экологии не встречал – все пакость одна. Думается мне это Отступник проклятый воздух мутит, пакость подпускает. Не хочет, видать, чтобы люди здесь жили. Под землей-то еще что! Вышли бы вы на верх… там и сотне чистильщиков не управиться.
Волод подтолкнул нахмурившегося Ичана – слышишь мол, что про твоего Милостивца говорят. Ичан молча встал и отошел в сторону.
Вечером седьмого дня отряд вышел в обширный зал. К удивлению Волода зал был освещен – в нем горело несколько фонарей в вычурных чашах из потемневшей меди. Фонари были не нефтяные, а добротные старинные, начиненные сущностью огня. Разбили лагерь. После трапезы сидели у костра.
– Дальше мы не пойдем, – речь чистильщика, как всегда была лаконична, – Это зал обмена. Дальше него мы никогда не заходили. Мы доставляем сюда грузы, уходим, а через две недели забираем то, что приносят живущие за кордоном. Что там дальше мы не знаем, и знать не хотим. Там люди пропадают.
Ичан и Волод ночью говорили с Кинчей. Кинча знал не больше чистильщиков. Он приплел, конечно, кучу историй ужасных и фантастических, одну другой нелепее, но ни Волода, ни Ичана они не устроили.
От следующей стрелы Волода прикрыла широкая грудь Кинчи.
– Живей! – рявкнул здоровяк. – Ломай!
– Да подожди ты! – Волод скрючился перед поворотным механизмом двери, пытаясь через щель в кожухе ножом зацепить зубчатую передачу. – Сейчас!
Ичан вскинул самострел к плечу, но бить в глухую черноту не стал. Друзья стояли на самом свету фонаря у двери в боковой коридор. Мишень они представляли собой преотличную и, невидимые загонщики посылали в них стрелу за стрелой.
– А, зеленый ворох! – Ичан перехватил новую стрелу. И не выдержал, нажал спуск, зря потеряв во тьме смертоносный граненый болт.
– Все! Пошла! Навались!
Стальная дверь с рельефным знаком на поверхности сдвинулась с места и поползла вбок. Друзья надавили, дверь чуть ускорилась. Первым в открывшийся проход скользнул Волод, за ним дождавшись, когда сможет протиснуться брюхо, полез Ичан. На прощанье ему ударила в спину еще одна стрела.
Запорный механизм с обратной стороны сработал быстрее. Дверь вернулась на место. Но на последнем обороте шестерни вдруг заскрипели, хрустнули и застыли, выбросив облачко мелкой ржавчины.
– Стив! Механизм переклинило! – Волад подергал рычаг переключателя. – Все, обратного пути у нас тут не будет!
Ичан зажег фонарь, повел коротким желтым лучом по сторонам.
– Где мы?
– Это закрытая зона. Научный центр. Старый, понятное дело, и заброшенный.
– Как узнал?
– Знак снаружи. Ну и вообще, по приметам.
– Ясно. А второй выход здесь есть?
Волод тоже запалил фонарь, пошел по коридору.
– Вот и узнаем.
Ворча Ичан потопал следом.
– Узнаем… узнаем, когда обратно вертаться придется… а тут нас и ждут дикари эти… нет, ну варвары, чистое дело! И как только выживают среди здешних чудовищ.
– Так и выживают – как дикари, – коротко ответил Волод. – Их надо бы потом поотлавливать и перевезти в нормальные районы. Реабилитировать.
– Ага, они сами тебя засоню чуть не реабилитировали до кишок. Ладно, что я проснулся!
– Вообще-то это ты в дозоре должен был стоять.
– Вот я и говорю, если б не моя бдительность…
– Чш…
Волод присел, жестом оборвал следопыта. Два самострела уставились в темноту.
– Чего там?
– Тихо…
Волод открыл видение. Узкий очень длинный коридор. Обрывается. Зал. По периметру несколько комнат. Зал огромный. Но как будто не пустой. Да, он заполнен какой-то массой, плохо ощутимой, но явственной. Опасности нет. Кажется, нет.
– Накорми, защити, дай бессмертия… – Басей дернул волокушу Время молитвы, а он за работой. Что за жизнь – на бегу спишь, на ходу молишься. – Накорми, защити, дай…
Друганки стонали. Волокуша скребла по камням с хрустом и скрипом. Рассохлась. Если она развалится, Басею придется тащить друганков на плечах. По очереди. Но тогда кто-то может умереть. Не дотерпеть до бессмертия. И тогда Басей отправится в бессмертие сам. Слава его померкнет. Нужда в нем прекратится. Жизневод отправит его сразу к кормилице. Сразу изобьет. Очень больно, так, что сломаются все кости. И кишки полезут из глаз. Так, что Басей почти умрет. Но умереть не успеет. Его не будут тащить так далеко. Его приведут, накроют поляну, положат на колоду и изобьют там. И сразу бросят к кормилице. Он не успеет умереть, он попадет в бессмертие.
Друганки замолчали. Надо бы остановиться, проверить. Но нет. Тяжело останавливаться – потом трудно будет стронуть волокушу с места. Лучше идти и идти, идти и идти. Он будто и не заметил, что друганки умерли. Будто он дотащил их в бессмертие живыми. Может это сама Заботница не успела подобрать их в бессмертие и они умерли не на волокуше, а уже там – рядом.
Говорят, перед смертью люди перестают бояться бессмертия. Люди начинают хотеть жить, хоть даже и в кормилице. Но жить. Да, наверное, на самом краю люди перестают бояться Заступницы – когда жизнь уходит. Один страх меняется на другой. Люди перестают бояться бессмертия и начинают бояться смерти.
Снова стонут. Хорошо. Значит живые. Двое на волокуше – тяжело. Умирающие. А двое умерли сразу. Странно – двое чужих гадов убили двоих, ранили четверых, и двое из четверых должны попасть в бессмертие, потому что уже не смогут жить. А двое раненых жить будут – их посекли легче.