Малка вытянула одну плюгавку за хвост. Снова стянула мешок и пошла к разрезанному дому. Остановилась. До здания, до края Проспекта оставалось несколько шагов. Волод медленно подошел к женщине, встал у нее за спиной. Малка молчала. Молчал и Волод. Только плюгавка, крепко ухваченная за хвост, верещала и извивалась.
Вдруг Малка резко и коротко размахнулась и забросила зверушку внутрь дома, прямо в комнату, когда-то бывшую жилой.
Волод невольно подался вперед, но Малка остановила его жестом.
Плюгавка упала на пол. Резво перевернулась на живот, сжалась и стала водить носом по сторонам, выпучивая глаза-бусины и топыря круглые ушки. Хвост качался в воздухе, словно желтая стрелка.
Плюгавка взвизгнула. Тельце ее вытянулось, выгнулось. Глаза стали выкатываться, пасть раскрылась, будто раздираемая чем-то… тонкий и резкий писк мучительной боли вырвался, казалось, прямо из внутренностей… зверька скрутило судорогой… Изо рта, из ушей потекла чернильно-черная жижа. Наконец Плюгавка замерла кучкой серого праха на полу изуродованной квартиры.
Малка развернулась, накинула мешок на плечи и вернулась к лагерю. Беглые продолжали свои походные дела.
Фактор не стал ничего спрашивать, просто подошел и встал перед Главником. Он молчал и смотрел на собирающую костер Малку.
– Проклятие. Петля. Город по ту сторону Проспекта в Петле. Проклятие.
Володу захотелось избить скудоязыкого беглого, но он только сплюнул на стертые камни неровной мостовой.
Беглые разговорились вечером. Если это можно было назвать разговором.
Прыгало прозрачное пламя на брикетах походного топлива, беглые сидели вокруг. Начал Главник.
– Проспект. Круг. Петля. Заключает в себе. Черное Проклятие. Петля Проклятия. Смерть.
Слова звучали рваными, грубыми и неуместными в молчаливом Городе, на фоне глухого треска и гуда костра. Кто-то подхватил речь Главника с той же интонацией и в том же темпе.
– Не входи. Не вступай. Не касайся. Не склоняйся. Блуждом. Блуждом.
Потом другой.
– Дом блуждал. Дышал вправо. Круг замыкал. Проклятие в круг. Жизнь в черную слизь.
Волод узнал голос Малки.
– В сердце круга. В сердце Проклятия. Кто спасся. Кто избран. Вокруг черная слизь. Кто спасет. Благой дождь.
Беглые продолжали.
Они перекрикивались друг с другом короткими рубленными словами. Кто-то выкрикивал сдавленным голосом нелепую фразу, другой отвечал ему – подхватывал и возвращал или отправлял дальше. Весь это разговор шел в сложном ломанном ритме, придающем ему странную мелодичность.
Так же внезапно как начали, беглые замолчали.
По Проспекту шли уже второй день. Держались левой стороны, старались не пересекать даже середину этой прорубленной сквозь Город улицы. Если смотреть вдоль Проспекта, то видно, как он полого, по ровной гигантской дуге загибается вправо. Словно кто-то взял титанический циркуль, и начертил на Городе огромную окружность.
Проспект вел на северо-запад. Если он действительно идет кругом, то гигантская дуга будет забирать к северу все круче, чтобы потом, миновав самую северную точку повернуться к юго-западу и дальше к югу.
Во вторую ночь пути Волод бесшумно ускользнул из лагеря беглых. Что-то разбудило его. Тонкое едва заметное ощущение, что кто-то зовет его. Уснуть он уже не мог.
Волод пересек Проспект, подошел к ближайшему дому со срезанной стеной, остановился примерно на том же расстоянии, что Малка в первый день. Сел подогнув ноги.
Перед Володом зияла черная дыра шириной в половину срезанного фасада. Свет малых лун не доставал до мертвой утробы. Большая луна стояла за домом, и свет ее лишь резче обозначал непроглядную тьму.
Фактор медленно поднял руки. Сакрам Когнитон – Познание. Волод не бросил сакрам вперед, он повел им, ощупывая комнату, словно слепец, проверяющий посохом путь перед собой. Волод почувствовал размеры помещения, ветхую мебель, сломавшуюся под собственным весом, костяную пыль человеческих скелетов, труху распавшихся человеческих вещей. И яд. Волод почувствовал смертельный чудовищный яд. Проклятие?
Сконцентрировавшись на этом ощущении, фактор стал усиливать его, пытаясь проникнуть глубже в его суть.
Нет ничего. Только смерть. Смерть неминуемая, страшная и мучительная, от которой нет защиты и нет спасения.
Вещество. Неуловимое. Неосязаемое. Но явственное. Это не такой яд, как тот, что прячется в испарениях глубинных подземелий, не тот, что добывают в тайных лабораториях, и даже не тот, что исходил подобно теплу или свету от стекла в логове синтека. Это сущность, которую нельзя увидеть, ощутить, нельзя взвесить или как-то измерить. У него есть только одно проявление в этом мире – смерть, смерть всего живого, что прикоснется к нему.
– Это проклятие.
Волод вздрогнул от неожиданного голоса, раздавшегося позади.
– Оно влечет. Притягивает. Манит. Оно убивает.
На плечи Волода легли тонкие почти детские пальцы. Малка.
– Я тоже приходила к нему ночами. Все приходили. Кто-то не выдерживает. Входит в дома.
Волод молчал.
– Я не хочу… – едва слышно прошептала маленькая женщина, – чтобы оно пало на тебя.
Но Волод услышал.
Каждый вечер беглые садились в круг. Бился костер, сыпались резкие фразы, раскачивались рваные тени. В какой-то миг Володу стало казаться, что узор сумбурных слов и вязь рваного ритма стали складываться в его сознании в яркие, отрисованные оранжевой каймой мятущегося пламени, картины.
Ползет по Городу чудовищный дом. Дым чудовищных труб закрывает солнце. Дом поворачивает голову, из каменных ноздрей его вырываются свистящие струи черного пара, который не пар, но сама тьма. Корчатся люди и покрываются черною слизью. Люди бегут от черной воздушной волны, прижимают к себе детей, тащат за руки стариков, падают, плачут, топчут друг друга. Широкий двор, высокие здания, дым, как черная звериная стая, уставшая от погони и убийства окружает последние дома и останавливается перед ними. В дымных космах кудлатые звери опускают морды на мостовую. Дождь бьет по плитам струями-пестами, дробит, мельчит в песок черный озверевший дым, а потом сметает его струями-прутьями в дыры сливных решеток. Смерть прячется внутри выморенных квартир. Стекает в подземелья. Смерть прячется, но не уходит. Проклятие ждет.
Проклятие проявилось среди бела дня, посреди Проспекта.
Волод остановился, чтобы посмотреть на стрику и компас, сориентироваться, понять направление движения. Его обогнал один из беглых с рюкзаком за плечами и Малка. Они прошли пару шагов и вдруг беглый, коротко вскрикнув, упал лицом вниз, едва успев выставить перед собой руки. Казалось, что он просто поскользнулся на гладком камне. Человек упал неловко, и тяжелый мешок придавил его, мешая подняться. Малка шла ближе всех, она подхватила упавшего за локоть, подала руку, чтобы он оперся. Тот успел встать на одно колено … и все увидели, что из его глаз потекла черная слизь.
Малка отпрыгнула, отставила от себя руку, ту, что касалась проклятого, будто проклятие можно отдалить, отодвинуть, будто оно не угнездилось уже в этой хрупкой руке с по-детски тонкими пальцами. Лицо Малки в эту секунду стало слепком страха и отчаяния. В следующую секунду Волод ударил сакрамом.
Гарми – Жар.
Правая рука Малки вспыхнула от кисти до локтя. Женщина закричала, сделала несколько неровных шагов, будто хотела убежать от собственной пылающей руки. Но ноги подогнулись, она стала оседать, все так же держа пораженную руку на отлете. Волод не отрываясь, смотрел в лицо женщины, ожидая и страшась увидеть в искаженных мукой чертах черную слизь.
Невыносимо длинные секунды… Все чисто.
Волод набросил на горящую руку плащ. Подхватил Малку. Женщину накрыло блаженное небытие.
– Здесь не могло быть проклятия, – сказал Главник, ни к кому не обращаясь. – Проспект чист. Смерть начинается по ту сторону. Здесь – нет. Там – да. Только там. Проклятье не может двигаться. Кто… Кто? КТО?!!!
Проклятие перекрыло пятнами почти половину Проспекта. Плюгавки кричали и исходили чернильною жижей. Плюгавки метались, разбегались, старались зарыться в плотно сбитый щебень. Мелкие пушистые зверьки показывали пути, замершим в страхе людям. Пути смерти. Пути жизни.
В тот вечер беглые говорили больше обычного.
– Только улицы в Петле. Открытое небо. Чистая мостовая. Только там. Нельзя в подземелья. Нельзя в дома. Нельзя под навесы. Нельзя в переходы. Чистое небо. Блаженный дождь.
Волод сам перевязал Малку. Обработал страшный ожог своими походными лекарствами. Малка уснула, не отпуская руки Волода тонкими, словно лучики, пальцами. Волод забылся сном далеко за полночь. И проснулся от тихого шепота в самое ухо.
– Это был блуждом. Очень давно. Может быть, тысячу лет… Никто не знает, откуда он появился. Он шел по кругу и с его каменных уст срывалось проклятие. Он проклял все, что лежало внутри этого круга. Люди умирали. Все живое умерло в Проклятой Петле. Но проклятие осталось. Блуждом проклял сам Город, чтобы ничто не могло жить в нем. Никогда. Так оставалось очень долго. Века. Все, кто оказывался в Петле, сгнивали в черную слизь. Время не властно над проклятием. Только дождь. Благословенный дождь может смыть его. За сотни лет мостовые, крыши, стены и все, куда попадает небесная вода, очистилось. Но не дома. Внутри домов проклятие осталось. И в подземельях. И в закрытых переходах. Там нет дождя. Только дождь мог победить… И ты. Ты спас меня. Огонь. Ты сжег проклятие вместе с моей проклятой плотью. Спасибо. Ты мой благословенный дождь. Огненный дождь. Я знала… Я сразу почувствовала… Ты мой…
Малка шептала уткнувшись губами прямо в ухо Волода. Было щекотно и мокро, и по спине пробегал холодок.
– Завтра мы пойдем в Проклятую Петлю. По улицам. Только по улицам. Ты держись рядом. Ты – дождь, но ты не знаешь, не умеешь. Проклятие может поймать тебя.
– Зачем… Зачем в Петлю?
– К мастёрым нет другого пути. Блуждом сплел узор из проклятых петель. Огромный узор, как Город…