Просветы среди деревьев становились всё ярче, и вскоре мы вышли на лужок. По нему пробирались почти вслепую среди высокого ковыля и дербенника с уже поникшими розовыми цветами, пока вдруг не вышли к обрыву. Внизу поблёскивала речушка, вся в тугих, будто масляных разводах струй. По ней плыли седые узкие листья тальника. За рекой широко расстилались сизо-зелёные заросли ивняка.
Той остановился, мы за ним. Но спустя мгновение, отвернув от кручи, он возобновил движение, а я, споткнувшись, едва не толкнул Тиса. Заметил на её спине грязные дорожки пота, услышал прерывистое дыхание.
За лугом вновь начался сосняк. И мы опять остановились. Я с трудом поборол желание привалиться спиной к сосенке. Увидел идущего ко мне Тоя и раскрасневшуюся мордашку Лило, крадущуюся за ним. Вождь навис надо мной как скала и строго, с намёком спросил:
– Разве тебе духи ещё не советовали остановиться?
«Они мне уже пару часов кричат об этом!» – хотел сказать ему, но вместо этого, приосанившись, ответил:
– Когда духи посоветуют, я скажу…
И снова Белки колонной, едва переставляя ноги под грузом тюков и корзин, пошли звериными тропами и меж холмами, поросшими то высокими соснами, то величественными елями. Правда, недолго. Сам еле ноги переставлял. Едва увидел полянку, закричал:
– Стой!
Упал на пахнущую грибами хвойную подстилку и про себя выругался: «Шаман-баран! Как же я упустил такой важный момент?!»
Пообещал себе впредь на всякий случай высказывать соплеменникам своё мнение по любому поводу. Правда, тут же снова накосячил.
В какой-то момент мне показалось, что отдыхаем долго. Слишком долго. Успели и перекусить, а кое-кто и вздремнуть. Муська дрыхла лёжа на спине, смешно по дёргивая лапами. Я поднялся, чтобы спросить, а не пора ли нам идти, как тут же встали с хвойной подстилки и соплеменники. Той, не говоря ни слова, двинулся дальше, мы за ним. Я шёл, коря себя за неосмотрительность.
«Понятное дело, коль духи посоветовали остановиться, то все ждали их позволения снова выступить в путь. Вот только вождь не нуждался ни в чьих советах, когда Белки выходили из стойбища! Надо бы впредь не упускать возможности ссылаться на шёпот предков…»
Тёмный еловый лес затих. Глубокое безмолвие царило вокруг. Чёрные зловещие деревья клонились друг к другу в надвигающихся сумерках. Чувствую, пора озвучить совет духов. Снова кричу:
– Стой!
Довольные соплеменники, тут же сбросив поклажу, засуетились, как потревоженные муравьи. Мужчины рубили большие еловые лапы, женщины собирали хворост и стаскивали материал для костра к Тою. Вождь присел на корточки, достал мешочек и что-то высыпал из него на землю. Я услышал стук и увидел сверкнувшую в сумерках искорку. Тут же под его руками появился огонёк, и вскоре над сложенным костром взвилось пламя.
«Трут и кремень!» – улыбаюсь от мысли, что впервые вижу, как соплеменник разжёг костёр. Ведь в стойбище всегда были тлеющие угли…
Через два дня мы вышли на равнину, упирающуюся в горизонт. Идти по низкой припавшей траве стало легче. Соплеменники оживились, зазвучали их голоса и смех. Я так устал, что не пытался вслушаться, о чём они говорят, и понял, что мы близки к цели, когда Белки сами остановились и опустили поклажу на землю.
Чёрная холодная река несла ивовые листья. Зябко подрагивали кусты, опустившие в воду тонкие ветви. Посвистывал ветер, гоня над головой тёмные, местами окрашенные закатом тучи. От ледяной воды свело зубы. Я старался пить маленькими глотками, вспоминая, как в прошлой жизни учила меня мать.
Немного отдохнув, пошли снова, пока на речной протоке под обрывистым берегом не увидели дымящиеся костры.
Навстречу нам вышли люди. Их одежда была сшита из меха и мягкой дублёной кожи. Продрогший, я впервые в этой жизни испытал острое чувство зависти и страстное желание обзавестись такой же одеждой.
Чужаки не понравились мне сразу. То, что на Белок они смотрели свысока и с презрением, так, как белые колонизаторы на дикарей, я ещё мог понять, хотя мог и ошибаться, неверно истолковав взгляды. Но не предложить уставшим путникам кров или не разделить с ними хотя бы тепло костров… Всё вместе, что я успел почувствовать и увидеть, стало для меня первым откровением в новой жизни: люди всегда такими были! Неприветливыми, скорее враждебными к чужакам, высокомерными и тщеславными.
Мы разожгли свои костры, устелили вокруг них еловые ветки и улеглись на них, накрывшись шкурами. От накопленной за время пути усталости спали крепко, как говорили в моём будущем – без задних ног, но я проснулся от холода ещё до рассвета. Подкинув в костёр хвороста, снова прилёг и опять провалился в глубокий, без сновидений сон.
С утра прямо на берегу чужаки выложили на землю свои товары. Куски соли в больших плетёных коробах, головки тёмного воска в корзинах и совсем немного пластин лосиной кожи. Выдубленных мягких шкур с пушистым мехом, к огромному сожалению, я не увидел.
Той прохаживался вдоль товара с дурацкой улыбкой и почёсывал волосатый живот.
Белки принесли на берег нашу поклажу.
Чужаки удивились, увидев так много шкур, что-то оживлённо стали обсуждать, и их, вероятно, предводитель – важный, почти на голову возвышающийся над соплеменниками мужчина с первой сединой в окладистой бороде – подошёл к Тою.
Я стоял чуть в стороне от толпящихся людей и не слышал, о чём они говорили. Всё раздумывал, как заполучить хотя бы один комплект меховой одежды, и сокрушался, что такое желание возникло только у меня, расстраивался от мысли, что на обмен этого товара, возможно, какой-нибудь шаман наложил табу. Ведь я предложил Тою не нести сюда обсидиан!
Тем временем между вождями шёл нешуточный торг. Они стали кричать и размахивать руками. Заинтересовавшись происходящим, я подошёл ближе.
Оказывается, чужак решил нас ограбить, предлагая Тою за тюк – а в нём было двадцать – двадцать пять шкурок косуль – небольшую пластину кожи. Наверное, Тою не стоило начинать торг именно с неё, но я его понимал: доспехи ему понравились. А сколько ещё можно сделать полезных вещей, знал только я один, но моего интереса к особо не востребованной одноплеменниками коже ещё в стойбище хватило…
Я подошёл к ним и громко заявил:
– Духи сказали мне, что Той отдаст десять, – показываю чужаку растопыренные пятерни, – за одну!
Сжимаю руку в кулак и выпрямляю указательный палец. Потом направляю его на стопку кожаных пластин. Задрав нос, не торопясь отхожу в сторону.
Той разводит руками, мол, видишь, как оно! Чужак таращит карие выпученные глазищи, потирает ладонью щёку и пытается что-то ответить, но пока только открывает рот. Наконец я услышал его голос, тонкий, почти бабский, визгливый:
– Той, почему мальчик сказал, когда мужчины говорят?
Мне показалось, он специально спросил так коряво. Вчера между собой они непринуждённо изъяснялись речью, наполненной большим смыслом, чем у моих соплеменников.
– Он слышит духов. Они ему говорят.
Чужаку, по всей вероятности, крыть было нечем. Он отдал кожу, как духи велели. Но поглядывать на меня стал так, что даже Муська припадала к моим ногам и шерсть на её загривке вздыбливалась.
Когда Той положил перед ним шкуру и стал выкладывать на неё изделия из обсидиана, подошли и другие чужаки. Но особого интереса в их взглядах я не заметил. Такое равнодушие длилось до тех пор, пока Той одним движением руки не порезал кусочек шкуры, заранее подготовленный для этой цели.
Чужаки оживились, стали брать то пластины с деревянными рукоятками, то наконечники дротиков. Один из них, невысокий коренастый крепыш, попробовал проверить подушечкой пальца нож на остроту и тут же, порезавшись до крови, завизжал. И наши и чужаки засмеялись. Торг пошёл веселее и, судя по довольному выражению лица вожака Белок, успешно.
Сумерки заползли к реке и забрали воду, съели постепенно, начиная снизу, стебли камыша и осоки, поглотили корявые чёрные притопленные кусты и вывороченные корневища с протянутыми кверху острыми крючковатыми ветками, подрезали ольховник, оставив лишь голые прутья-вершинки. В этой полутьме ярко горели костры и пахло жареным мясом. Я грелся у огня и смотрел на круглое лицо вождя чужаков. Оно густо заросло кудлатой бородой, и нечёсаные пепельные космы скрывали лоб.
Наверное, духи нашептали познакомиться именно с ним, а он, к удивлению, и сам, как оказалось, был не против пообщаться. Назвался Ние́ром. Услышав моё имя, усмехнулся и предложил посидеть у костра. К огоньку я присел не сразу. Достав из мешка горшок с чагой, высыпал сухие рыжие щепки на кусочек шкуры. Сходил к реке и, наполнив посудину водой, вернулся.
Выгреб из огня немного углей и поставил на них горшок. Ниер смотрел с любопытством, не более. Интерес в его маленьких, под припухшими веками глазах вспыхнул, когда вода стала закипать. Бросив в неё немного чаги, я достал и чашки.
– Что это? – спросил он.
Я, полагая, что вопрос относится к вареву, ответил:
– Лекарство. Чтобы не болеть и быть сильным!
Он рассмеялся:
– Наша шаманка могла бы многому тебя научить, мальчик. Я хочу знать, кто это сделал?
– Я сделал.
– Духи подсказали?
Ехидная улыбка обнажила его белоснежные, но кривые зубы.
– Они.
– Пусть так. Что ты за это, – он ткнул пальцем в горшок, – и за это, – показал на чашки, – хочешь?
Конечно, я ликовал! Поэтому ответил сразу, без раздумий:
– Одежду, как у тебя!
– Получишь! – также не раздумывая ответил он.
Ниер забрал из моих рук чашку и стал её разглядывать. Потом позвал соплеменника – просто выкрикнул в темноту его имя. Мне послышалось, будто прозвучало – Онай. Хотя «о», брошенное с придыханием, могло оказаться и «хо». Хонай – тоже для имени подойдёт.
К костру вскоре подошёл тот, что порезал палец. Ниер не попросил, скорее приказал Хонаю принести для меня одежду. Тот кивнул и растворился в темноте. Я пока вытащил из хвороста палку и, разломив её пополам, снял горшочек с углей.