– Дожди пошли, не приплывут, – возразил Толо.
– А если приплывут и побьют?
Вот уж не ожидал я услышать такой вопрос от вождя. Чувствую, пора вмешаться. Народ как-то загрустил, плечи женщин поникли, а дети стали жаться поближе к матерям.
Встаю и громко, протягивая слова, будто в трансе, вещаю:
– Духи услышали тебя, храбрый Той! – Тут можно было бы и закончить. «К нам едет ревизор» – финал той сцены, если сравнивать с атмосферой, воцарившейся у костра, жалок. Переборщил ли я с драматическими нотками? Возможно. Торжественно продолжаю: – Они сказали мне, как вы, мужчины племени Рыб, сможете победить много плохих людей!
– Показывай! – заревел Той.
Закрыв лицо руками, я упал на колени, содрогаясь в беззвучном приступе смеха. Хорошо, соплеменники сочли такое поведение нормальным. Наверное, Ахой и не такое вытворял, пытаясь им заморочить голову.
Успокоившись, как ни в чём не бывало, встаю и требую:
– Принесите пустую корзину и копьё с камнем на конце. – Специально уточнил, что наконечник дол жен быть кремнёвый.
Тина быстрой тенью метнулась к чуму Белок и принесла. Прошу освободить место на бревне. Толо, Тиса и Тиба встают и отходят за него. Я переворачиваю корзину на бок, оставляю на земле. Беру олений окорок и пристраиваю его на бревне. Вручаю Тою копьё.
– Ударь сюда! – показываю на мясо.
Той бьёт и пробивает окорок, оставляя глубокую вмятину в бревне под ним. Положив оленину назад в короб, снова командую:
– А теперь ударь в корзину!
Он бьёт и тут же под смех соплеменников пытается стряхнуть её с наконечника. Удар раздвинул прутья, но наконечник вошёл не глубоко. Помогаю снять корзину с копья и всем демонстрирую результат.
– Духи сказали, что женщины сплетут воинам щиты! – Руками показываю, что щиты должны быть прямоугольными. – Между ними они положат шкуру, и тут, тут и тут, – указываю, будто на края, где нужно скрепить половинки будущего щита, – они свяжут верёвками, а здесь, – пытаюсь обозначить центр, где можно сплести ручку или сделать её верёвочной, – мужчины будут держать его.
Что не смог объяснить, соплеменники, видевшие всё, сами додумали. Конечно, завтра придётся ещё показывать, но сегодня они снова повеселели и, похватав брошенные «вертела», с энтузиазмом стали совать их в огонь, улыбаясь.
В тумане меж деревьев двигался дым, неясные зыбкие тени плясали от языков пламени. Чуть слышно поскрипывали сосны, и сочно, свежо падали на землю редкие капли.
Обильный ужин подошёл к концу, и я понял, что племя вот-вот разойдётся по чумам. А как хорошо сидим! Не знаю, что на меня нашло, но я поднялся с бревна и во весь голос, а у Лоло он был сильным и звонким, затянул «Подмосковные вечера». В тексте заменил всего два слова: сад на лес и лето на осень.
Первой опомнилась Лило:
– Лоло, а что такое «подмосковные вечера»?
Я, воздев руки к небу, отвечаю:
– Духи сказали, что всё там зовётся Москвой! А мы пируем вечером рядом с ней…
Сказанное произвело на соплеменников большее впечатление, чем песня. Были попытки особо одарённых повторить то, что они смогли запомнить, но эти потуги тут же заглушал громкий смех большинства. Снова и снова кто-то затягивал невпопад один из куплетов, и снова был слышен смех.
Мне вспомнились послевоенные годы, как мы радовались мирной жизни и верили, что теперь всё будет хорошо. Как в шестидесятых сидели у костра и пели под гитару песни. Стало вдруг грустно. На глаза навернулись слёзы. Эмоции Лоло для меня оказались чем-то новым. Перенос как-то изменил меня, я стал по-другому не только чувствовать, но и мыслить.
Ах да! Всем людям свойственно эмоциональное мышление. Поэтому и совет верен, что утро вечера мудренее…
Меня разбудил крик сойки. За ним короткой очередью простучал по стволу дятел. В землянке было сумрачно и сыро. Тлеющие угли в очаге уже не грели камни. Взяв палку, отгрёб мерцающие огоньками головешки к краю и плеснул из горшочка в очаг воду. «Давно пора освободить его от золы».
Вышел на воздух.
Рассвет выдался по-настоящему осенним – зябким, осторожным. Сырость была густая, вязкая, как кисель. Полосы тумана плавали между чёрными кустами, а небо обозначилось синевой. День обещал быть солнечным.
Взял под навесом за землянкой старую шкуру и прихватил палок потолще, чтобы наверняка нагреть очаг. Вернувшись, расстелил шкуру у камней, стал выбирать ладонями золу, шипя и щёлкая языком, иногда обжигаясь случайно попавшимся горячим угольком…
Когда лёгкое пламя затрепетало в очаге, пошёл к реке. Умылся. Полюбовавшись на пару лосей, вышедших за чуть проступающую зубчатую кромку леса на том берегу, набрал в казанок воды и неспешно побрёл по рыхлому песку и мокрой траве к жилищу.
Из леса донеслись крики. Мужской, будто Той орёт, а женских много, как встревоженные сороки стрекочут. Чувства голода не испытывал, но любопытство подтолкнуло узнать, что случилось у соплеменников.
Мог бы и сам догадаться: еды вдоволь, а вчерашняя демонстрация щита с утра вовлекла в процесс производства всё племя. Той бурно выражал недовольство опытными образцами плетёнок от женского конструкторского бюро. И зря. Как по мне, поняли они всё правильно. Плетённые из ивовой лозы заготовки сантиметров семьдесят в ширину и чуть больше метра в высоту полностью соответствовали техническому заданию от духов. Разве что получились не прямоугольными, а овальными. По этому поводу Той и возмущался.
Моё появление оказалось как нельзя кстати. Тиса, едва увидев меня, тут же пошла навстречу, прихватив с собой изделия. Я приложил шкуру к одной из заготовок, накрыл сверху второй, посмотрел и так и эдак, предложил попробовать не связывать их верёвкой, а вплести по краю и в середине лозу так, чтобы шкура при носке не сбивалась вниз. Тиба-Трава не случайно получила такое прозвище, справилась очень быстро. Я только и успел поздороваться с соплеменниками, получить порцию обнимашек от Лило и Таша и начать жевать кусок мяса, что вручила мне мать, как эта работа мастерицей была закончена.
Я попросил Тиба, чтобы она попробовала сплести два жгутика. И даже Тоя привлёк, определив толщину будущей рукояти в два пальца вождя. Можно было и верёвками обойтись или ремнями из кожи, но мне показалось, щит будет удобнее для ношения именно с рукоятками из лозы. Получив их, я показал, как вижу их на щите, чтобы в одну петлю на его краю полностью входило предплечье, а пальцы держались за вторую. Когда Тиба поняла, чего я хочу, тут же услышал от неё:
– Лоло, Лоло… – И головой покачала, как Таша.
Достала из сумочки белемнит с острым кончиком, его в будущем называют ещё «чёртов палец», и расширила им отверстие сантиметрах в пятидесяти от верхней кромки будущего щита. Надрезала кожу и так же развела волокна лозы на другой половинке. Стала вставлять туда длинные прутики. Когда они там хорошо сели, проделала отверстие сантиметров на двадцать пять ниже предыдущего и один за другим пропустила в него концы. Заведя под основу первой ручки предплечье, проверила, как получилось. Я кивнул, мол, сойдёт, ещё не понимая, что она собирается делать дальше.
Тиба взяла длинный прутик и костяную проколку. С её помощью затолкала кончик и так в плотно забитое отверстие и стала делать оплётку вокруг прутиков, составляющих основу рукояти. Закончив, забила кончик в центр второго жгутика. Концы лозы, торчащие снаружи, всё так же используя белемнит для расширения ячеек, вплела по поверхности звёздочкой. Получилось отлично. Я с трудом дождался, пока она закончит вторую рукоять, – уж очень хотелось подержать щит.
Для меня, конечно, он получился великоват, но главное, сидел на руке хорошо. Что будет, если прутики усохнут, тогда в голову не пришло. Не увидел я такой угрозы для этого изделия. Да и когда это ещё произойдет?! Такая мелочь на фоне общего успеха не смогла бы омрачить мою радость. Иногда лучше решать проблемы по мере их возникновения.
Этот первый щит вручил Тою. Тот подержал его немного, а потом приставил к дереву. Хорошо, я вовремя заметил вождя уже с копьём в руках. Успел остановить. Попытался объяснить, что на руке щит пробить труднее. Той упёрся – хочет проверить. Пришлось рискнуть, ну и схитрить немножко. Надел на руку щит и говорю ему:
– Бей!
Просить второй раз не пришлось. Бил он, правда, неумело, с большим замахом и сильно наклонился перед ударом вперёд. Я принял удар, слегка отведя левую кромку щита к плечу, одновременно отступая на полшага вправо. Копьё соскользнуло, оставив лишь небольшие царапины на лозе.
Вряд ли кто разгадал мою хитрость, но восторг выразили все и очень бурно: криками, прыжками с поднятыми руками, похлопыванием по ногам.
«Всё равно придётся показывать им и как правильно держать щит, и как принимать удары…» – подумалось, но это казалось тогда чем-то второстепенным, неважным.
Мысль научить мужчин сражаться со щитом вызвала мгновенные воспоминания из будущего.
Когда началась война, я служил срочную на границе в Беларуси. Оставалось служить ещё чуть больше года… Из нашего отряда только мы со старшиной и выжили. Тогда одиннадцать дивизий попали в окружение.
К концу января сорок второго вышли к своим аж под Смоленском. Прошли больше четырёхсот километров по территории, захваченной оккупантами. Тогда я понял, что старшина не прост. Будь я один, давно в земле лежал бы.
Радость оттого, что выжил и выбрался из окружения, длилась не долго. Для особистов как раз наступили не лучшие времена. Шли разговоры о ликвидации ГУГБ НКВД СССР, вот и начали они звереть.
Вспомнил, как лежал избитый в каком-то сарае и удивлялся: «Почему они мне не верят?!»
Когда за мной пришли и под конвоем куда-то повели, подумалось, что на расстрел. Конвойные подвели к эмке. Открылась дверь, в машине увидел старшину. Гладко выбритого, в новой шинели, он улыбался и махал рукой, садись, мол.
Приехали на аэродром. Сели в новенький «дуглас» и полетели в Москву. Там я получил Красную Звезду и был зачислен в разведшколу.