Быстро темнело. Вдали, за деревьями, мерцал огонёк костра. Из глубины оврага тянуло влажным, пахучим холодком. Не сговариваясь, мы встали и пошли к соплеменникам. Их костёр догорал, а достаточного на всю ночь запаса хвороста рядом я не увидел. Горцы спали, а Мушу было всё равно. Он сидел у ствола небольшой осины метрах в десяти от огня и о чём-то думал.
– Вставайте, лежебоки! – закричал я и в шутку, не сильно пнул Уро в бок.
Тот вскочил как ошпаренный, набычился, но, увидев улыбку на моём лице, тут же остыл.
– Ночь впереди. Идём ломать ветки! – крикнул я и личным примером поддержал призыв, обломив засохшее деревце.
Все рассыпались по роще, ломая для костра нижние сухие сучья осин. Лес огласился треском, говором и смехом. Смеялись в основном Утаре и Муш. Любимая как-то смогла поднять парню настроение, сразу составив ему компанию.
Я подбросил в костерок большую ветку и с умиротворением смотрел, как огонь запрыгал по трещавшим сучьям, освещая кусты и нижние ветви ближайших деревьев, между их вершинами синело тёмное звёздное небо, с костра вместе с дымом срывались искры и гасли далеко вверху.
Мы долго сидели у огня. Под пеплом бегали огненные змейки, а я рассказывал о том, как вижу нашу жизнь «завтра». Пообещал горцам, что скоро, очень скоро, как только вернётся Той, пойти с ними в горы.
Спали мы недолго. Проснулись от холода, едва забрезжил рассвет. Лес утонул в белом тумане, грудь теснило сыростью, тяжело было дышать. Мы пошли, рассекая туман, стараясь держаться оврага. Помнится, он должен был выйти прямо к опушке, чуть выше нашего посёлка.
Тишина вокруг стояла мёртвая, и вдруг где-то неподалёку робко, неуверенно зазвенел жаворонок. Его трель слабо оборвалась в сыром воздухе, и опять всё смолкло, и стало ещё тише. И то ли от страха, витавшего в тумане, то ли от бодрящего холода мы побежали…
Остановились мы только у опушки. Мокрые от пота, усталые и довольные, что скоро окажемся дома. Солнце стояло уже высоко, роса давно высохла, небо было синим и горячим, с гор слабо дул ветер, освежая разгорячённые лица. Среди ореховых и терновых кустов опушки ещё пахло влажным запахом дуба и прелых листьев, на лужке мы почувствовали томящий зной и услышали жужжание насекомых. Шли уже не спеша.
И тут навстречу нам от посёлка побежали женщины. Я совершенно не удивился, когда увидел среди них Лило. Она бросилась мне на шею, тычась губами в нос, щёки и губы. Я искал глазами Утаре, беспокоясь, что любимой не понравится столь тёплый приём девчонки, но она уже бежала к горянкам, сдержанно толпившимся у сенника. Конечно, она соскучилась по подругам…
Лило почувствовала мою тревогу, вспыхнула, отстранившись, и оглядела меня быстрым робким взглядом. Наверное, всё поняла и, резко развернувшись, побрела к реке. «Так будет лучше!» – подумалось, и тут же я попал в крепкие объятия Тиба и Тина, потом других женщин из Рыб. Только женщины Лосей не спешили выразить свою радость. Их волновала судьба мужчин. Тиби, дождавшись, когда соплеменницы перестали меня тискать, взяла за руку и, заглядывая в глаза, спросила:
– Они живы?
Я понял, что вопрос относится к мужчинам, уплывшим с Тоем, и кивнул. Из глаз женщин, уже и Рыб, тут же исчезла тревога, а у меня, напротив, вдруг заколотилось сердце в странном, смутном предчувствии беды…
Вся моя жизнь там, в будущем, была полна тем, что врачи называют стрессом. До встречи с женщиной-врачом, которую звали Оленька, я искренне считал, что пережил несколько микроинфарктов. Сердце моё частенько сжималось от печали, испытывал я и странное давление в груди, когда расстраивался, переживал…
Оленька вышла замуж за моего старого друга, когда ему стукнуло сорок пять, и как-то сразу стала вхожа в нашу семью. Помню, как праздновали семьями Первое мая, и под вечер вышли мы с Оленькой на балкон. Недавно был дождь, во влажном дворике стояла тишина, и крепко пахло душистым тополем.
Она была необычным врачом. Много знала о человеческом теле и прекрасно ориентировалась в «фармакологических джунглях», но не раз говорила, что организм человека способен к самоизлечению, а пациент и доктор должны всего лишь создать для этого условия. Хотя она была и моложе нас лет на пятнадцать, но я всё не мог избавиться от странной робости, сковывающей в её присутствии, и желания поговорить о здоровье (собственном, конечно) или болезнях. Тогда она накрыла своей ладошкой мою руку и спросила:
– Игорь Андреевич, ну что снова случилось? Беспокоит что-то?
Как ей удавалось чувствовать мои тревоги?!
– Знаешь, Оленька, подумываю сердечко проверить. – Я рефлексивно стал потирать грудь, а Оленька, сразу будто повзрослев лет на десять, строго потребовала:
– Рассказывайте!
– Всё время будто надышаться не могу. Как-то воздуха мне не хватает, – пожаловался я и тут же смутился.
Оленька улыбалась.
– С сердцем у вас, Игорь Андреевич, всё в порядке, а вот нервничать вам действительно по всяким пустякам не стоит.
Я хотел было возмутиться: да как же так! Тяжело мне дышится! А она, всё так же улыбаясь, пояснила:
– Сердце, Игорь Андреевич, болит быстро! Долго оно не болит…
Третий день соплеменники заняты строительством, а я не могу им ничем помочь: давит в груди, голова кружится, чувствую странную усталость, но благодаря Оленьке из прошлой жизни знаю, что не болезнь сердца тому причина. А что? Почему мне так нехорошо? Не знаю…
Сидел на берегу, глину для очагов замешивал, поэтому первым и увидел лодочный караван, медленно плывущий по реке. «Чужаки?!» От этой мысли я вскочил на ноги. Голова закружилась, в ушах появился шум, в коленях ощутил слабость, а перед глазами поплыли белые мухи.
Лодок было пять, и кто-то на первой мне махал рукой. Права была Оленька – нервничать мне и в этой жизни не стоит. Я помахал в ответ и, оглянувшись и увидев Тиба, идущую с охапкой ивовых прутьев к реке, крикнул:
– Той возвращается!
Женщина, едва взглянув на движущийся караван, бросила поклажу и побежала к соплеменникам поделиться этой долгожданной вестью. Лодки ещё плыли, а встречать их на берегу собрались почти все жители посёлка.
На берег вышли отправившиеся в плавание мужчины, а за ними – восемь женщин, почти каждая с ребёнком на руках, и четверо подростков. Хорошо, конечно, что Той не убил их, но зачем было забирать их с собой?! С этим вопросом я и обратился к вожаку, потянув его за руку и прервав поток самовосхваления перед женщинами-Белками. Шепнул, скорее, прошипел ему в ухо:
– Зачем ты привёз их сюда?
Той отстранился, поковырял в ухе пальцем, посмотрел на меня, как раньше, когда мне было восемь-девять лет, и спокойно ответил:
– Чем больше у мужчины женщин, тем сильнее его род!
Когда что-то в жизни начинает идти наперекосяк, кто-то умирает от жалости к себе, кто-то очертя голову совершает безумные поступки, я же решил приручить отбитых от стада куланов. Тогда я не видел себя скачущим на кобыле, но намеревался приспособить её и жеребёнка к посильному труду.
Своё состояние я по-прежнему оценивал как стабильно плохое. С Тоем решил не выяснять отношений. Объяснять ему что-либо не было ни сил, ни желания. Вожак отправил свой «гарем» возделывать поле и, похоже, получал удовольствие от руководства. Наверное, чему-то по части земледелия он у Людей научился. Тот участок, что подготовили мы с Утаре, он увеличил раз в пять. По мере выжигания травы и корней под неусыпным взором Тоя женщины рыхлили землю мотыжками. Я надеялся, он знает, когда начинать сеять, поскольку по этому вопросу, если вдруг вожак решит обратиться ко мне, духи ничего не подскажут…
Понаблюдав немного за их работой, я направился к козьему стаду. Спустился по влажной тропинке к реке. Вздрогнул от прерывистого крика цапли, будто там, в камышах, кто-то схватил её и придавил. Время идёт – день за днём, год за годом… Ну а я-то чем живу и зачем?! Захотелось крикнуть, чтобы разрушить тишину вокруг. Яркое весеннее солнышко спряталось, и ещё недавно розовые облака стали скучного свинцово-серого цвета. По широкой равнине среди поникшей жёлтой травы темнели осиновые кусты. Там я наткнулся на бездельничающих горцев. Уро, Тун, Туро и Тухо валялись в травке метрах в ста от пасущихся коз. Небольшой сухой пригорок действительно был замечательным местом для отдыха. Мне тоже захотелось прилечь на мягкую травку и просто смотреть на небо.
Горцы, увидев меня, вскочили. Наверное, сами понимали, что, когда все вокруг чем-то заняты, бездельничать нехорошо, вот только самоозадачиться эти парни были не способны.
– Ночи холодные… – сказал я, не спрашивая и не утверждая.
– Холодные, – подтвердил Уро.
– Сучья и ветки в лесу… – всё так же, не интонируя, намекнул я.
В ответ он едва заметно кивнул, и горцы побрели в сторону далёкой полоски леса.
За стадом следила Тано. Хоть у меня не получалось вести с ней длинных содержательных бесед, но к её советам я прислушивался. Горянка бродила среди коз, опираясь на длинную палку. Останавливалась время от времени, гладила животных, удаляя из шерсти репейник. Я махнул ей рукой и, не дождавшись ответа, пошёл к куланам, которые спокойно паслись среди коз. Может, они забыли меня, но, едва я приблизился к ним, кобыла навострила уши и отошла, жеребёнок за ней. Какое-то время я безуспешно ходил за ними, потом, заметив улыбку горянки, решил обратиться к ней за помощью. Спрашивать ничего не потребовалось, Тано достала из сумки на поясе какой-то корешок и протянула мне. Я взял и стал рассматривать его. Корень как корень – белёсый с ворсинками. И что мне с ним делать? Женщина, поймав мой вопросительный взгляд, сказала:
– Покорми…
Вытянув руку с зажатым между пальцами корешком, я медленно приблизился к кулану и едва успел спасти кисть от его зубов, цапнувших угощение. Тут же получил кулачком в лоб от Тано. Горянка, таким образом завладевшая моим вниманием, достала ещё один корешок и, положив его на ладонь, скормила кобыле, затем поманила меня пальцем.