После засева поля Утаре и Муш устроили в по сёлке праздник, как было заведено у Людей. Горцам праздник понравился, и женщины Тоя, обычно хмурые, стали улыбчивыми и танцевали вместе со всеми. А на следующий день вожак исчез. Никто не видел, как он ушёл из посёлка. К вечеру выяснилось, что о своих планах он никому не рассказывал. Встревоженные исчезновением предводителя, соплеменники до ночи просидели у костра, гадая, что могло произойти и куда мог пойти Той один. Решили дождаться утра.
Утро было обычным, только без Тоя. Утаре тогда, конечно, не знала, что произошло с вожаком, но почему-то была уверена, что Той уже не вернётся. И только на следующий день с утра посёлок огласил тревожный крик Ата. Девушка обнаружила в прибрежной осоке труп вожака Рыб. Утаре сразу же поняла, что Той не сам упал и умер от того, что ударился головой о камень, который, кстати, так и не нашли. Убийца оттащил тело Тоя от того места, где время от времени появлялись соплеменники. И не одна Утаре пришла к такому выводу. Вот только что делать и как разоблачить убийцу, никто в племени не знал, но все почему-то полагались на решение Утаре.
И она остановила Уро, вдруг решившего, что всех женщин Тоя теперь нужно убить. Она охладила его, показав соплеменникам след от волочения тела и едва заметный, одиночный дальше в заросли. Убийца был один. А значит, женщины-пленницы были невинны.
Я обдумывал рассказ любимой и не спешил с вопросами. А когда вознамерился спросить её о судьбе женщин Тоя, где они сейчас и как они восприняли смерть своего захватчика, Утаре уже уснула.
Холодные, цепкие и беспощадные думы о смерти снова захватили меня. Я размышлял, что Тою повезло не испытать мук угасания, вспомнил себя в будущем, когда уже не вставал, и решил, что не стоит умирать от жалости к себе. Ведь делает нам больно не болезнь, а отношение к ней. Так одновременно два слоя мыслей шли через мою голову, как, бывает, по небу идут, не мешаясь, два слоя облаков. Одни мысли – ясные и малоподвижные – говорили, как не пристало мужчине жалеть себя, другие мысли, мутные и тяжёлые, быстро шли понизу, у них не было ясных очертаний, и они шептали о мучительной боли, когда откажут отравленные печень или почки. И всё же, вспомнив, как я сам когда-то, в будущем, советовал жалеющим за меня молиться, обратился в мыслях к Всевышнему. Тогда я просто благодарил Его за эту короткую, но в молодом теле жизнь! Тут же вспомнил Таша, её с хрипотцой голос и заботливый взгляд, объятия крошки Лило, ласки Тиби и встречу с Утаре, и на сердце стало легко и радостно…
В ту ночь вроде и спал крепко, сном глубоким и здоровым, но проснулся под утро, и, как будут говорить в будущем, сна ни в одном глазу. Бессонница выгнала меня из душного чума. Цыкнув на увязавшуюся за мной Пальму, спустился к реке. Мне тогда было о чём подумать в тишине и одиночестве, ведь теперь все соплеменники ожидали, что именно я найду убийцу вождя.
Я всматривался в призрачную, дрожащую синеву реки, – в ней чуть заметно покачивались отражения прибрежной осоки, темнеющей на той стороне. Восковая луна, похожая на неровно обгрызенный круг сыра, иногда проглядывала между облаками. Тальник у воды, пробуждённый от зимней спячки, уже серебрился молодой кроной, но ещё жадно топырил ветви, словно старался нащупать что-то в воде, и мои мысли лениво ворочались где-то на периферии сознания, но искра озарения от этого шевеления почему-то не вспыхивала.
И только с рассветом, когда от реки повеяло пресной свежестью, я понял, что сделаю, и пришла уверенность – всё у меня получится! Отражение луны дробилось в реке на бесчисленные осколки, извиваясь и переламываясь, будто бронзовые ножи распарывали воду, стараясь пробить её до дна. Но плеска воды не было слышно – солнышко, ещё невидимое, своей багровой аурой поглощало звуки природы. И вдруг… во влажной, плотной тишине возникла едва различимая, странная, нервная, будто подпрыгивающая, но уверенность. Невозможно было определить, где она рождалась, словно сама по себе возникла не из головы, а из воздуха по-весеннему томительной ночи, из одинокого свечения воды, в тёмно-синем колодце неба. Магия! Кто-то в будущем скажет, что магии нет, а кто-то напишет пять томов о когнитивном диссонансе и его проявлениях, значении и следствиях.
Да, да… Магия как воздействие на человека и его принуждение вовсю будет практиковаться в особом состоянии, свойственном людям, – когнитивном диссонансе. Точнее, тот, кто хочет воздействовать, перво-наперво приложит усилия, чтобы жертва его будущих манипуляций вошла в то самое состояние когнитивного шока.
Посёлок ещё спал, хотя уже не раз я слышал резкие детские вскрики и тихие голоса соплеменников. Постоял немного, всматриваясь в сиреневое подмигивание реки, потом неспешно, перебирая невесёлые свои думы: «А выйдет ли?..», побрёл к погасшему кострищу.
Бросил на тлеющие угли сучковатую палку и залюбовался язычками пламени, тут же заплясавшими на чёрном дереве. Моё одиночество долго не продлилось: из чума вышла Утаре с сумой на плече и колчаном.
– Вернись и отложи свой лук.
В глазах любимой я прочитал удивление, может, вопрос…
– Сегодня к вечеру я скажу, кто убил Тоя. Вы все для этого должны быть здесь и вместе. Понимаешь?
Она кивнула, вернулась и вскоре присоединилась ко мне у костра.
Вышел из своего жилища Лим. Потянулся и, увидев нас, подошёл. Ему я тоже почти слово в слово повторил сказанное чуть раньше Утаре. Потом Уро и мужчинам-горцам, чуть позже – Люту и женщинам-Рыбам.
В целом неплохо всё складывалось: женщины и их дети – те, кого привёл в посёлок Той, появились последними. Когда же всё племя собралось, было так тихо, что потрескивание костра казалось громким и полусонно, плеском дышала река. Пленницы услышали от меня обещание, что укажу к вечеру убийцу, и, прижимаясь друг к другу, стояли чуть в стороне, но понять, кто из них мог совершить убийство, тогда я так и не смог. Все они выглядели напуганными и жалкими. И что в них Той нашёл? Толстые, коротконогие, с большими отвисшими грудями, мне озёрные девы не нравились. И пахло от них рыбой. Помнил из прошлой жизни, что запах рыбы от женщины несовместим с любовными утехами. Можно, конечно, если экстремал и не брезглив, но врачи не рекомендовали…
Вздохнув, Утаре встала и скрылась в чуме. Спустя минуту вышла со шкурой косули в руках и присела у входа на замшелый валун, появившийся тут в моё отсутствие, принялась за шитьё.
Муш увёл пленниц к лесу, после них Лют, Лим и Туро ушли за чумы, а за ними и другие соплеменники потянулись. У каждого появились какие-то дела. Спустя полчаса дюна у её подножия напомнила мне цыганский табор из кинофильмов семидесятых. Чтобы так шумно было в посёлке, не вспомню.
Знойный степной ветер доносил запахи прогорклой полыни, опалённого солнцем ковыля и чего-то ещё, названия чему я не знал. День выдался неожиданно жарким, но я всё так же сидел у костерка и, игнорируя палящее солнце, пытался смастерить уздечку. Мысль приучить куланов к труду всё как-то не выходила из головы. А ближе к закату ко мне подошли металлурги-неофиты.
Лют и Туро остались стоять, а Лим присел рядом и протянул мне что-то завёрнутое в полоску кожи. Светлые соломенные волосы мастера были растрёпаны, лицо покрасневшее, зеленоватые, всё ещё мальчишеские глаза источали радостный свет. Я осторожно развернул свёрток и увидел топор. Нет, настоящий шедевр! Не то что мои «кельтики». Такой красавец в будущем назовут вислообушным. Надевался он на топорище привычным для людей будущего способом и закреплялся клином. Как, каким образом этому мастеру, ранее работавшему только с камнем, удалось обогнать время на тысячи лет и придумать такую совершенную форму, я не представлял. Чудо, гений, а может, я стал тому причиной? Вспомнилось, как что-то похожее я рисовал на песке, когда за моей работой наблюдал Туро. Но форму такую делать я не стал, экономил металл, да и работа мне тогда показалась сложной.
Своего восторга скрывать я не стал, с удовольствием колотил Лима по плечам, и все мы громко смеялись, чем заинтересовали соплеменников. Они подходили один за другим к нашей компании, смотрели, трогали и так, на всякий случай присоединялись к веселью. Не все тогда понимали, что именно сделал Лим.
Вдруг Уро пронзительно свистнул, и десятки глаз мгновенно обратились к нему. Горец указал на лес, и я увидел возвращающихся с Мушем пленниц.
– Садитесь тут и ждите. Когда они придут, громко зовите дух Тоя…
Думал, придётся им разъяснять, как звать, ничего подобного – соплеменники молчали, значит, вопросов у них ко мне не было…
– Той, Той… – выли соплеменники. Жутко выли…
Не знаю, что чувствовали озёрные девы, но у меня после того, как внезапно заголосила, выбиваясь из общего тона высокими нотами, Тиби, мурашки по спине побежали. Взяв флягу с вином и пиалку, я вышел из чума.
Непривычно сутулясь, как ходил обычно Той, я нёс поклажу, стараясь выглядеть старым и изнурённым, не таким, как привыкли видеть меня соплеменники. Похоже, спектакль удавался: Тиби смотрела на меня, тараща глаза, забыв, что нужно продолжать звать дух вождя, да и удивление в глазах Лило тоже почему-то мотивировало меня сыграть задуманное как можно лучше.
Доковыляв к стоящим как на плацу подследственным, я плеснул вина в пиалку и опрокинул в рот. Потом, скаля зубы и зловеще посмеиваясь, налил снова и передал одной из женщин-пленниц. Пальцы озерянки дрожали, я почувствовал это, передавая ей пиалу, и подумал, что это хороший знак! Но всё же она выпила подношение, и, будто выдохнув, словно гора с её плеч свалилась, вернула чашу.
Вторая, третья, мальчик лет двенадцати… Неужели ничего не получится?! Наливая очередную порцию «сыворотки правды», я зловеще зашептал:
– Чую, чую, рядом смерть моя, ох рядом…
Надо было раньше что-то подобное учудить. Девушка, стоящая предпоследней в шеренге пленниц, не выдержала и побежала к реке. Хоть за ней никто не погнался, но, спускаясь с дюны, она споткнулась и упала, но, преодолев на четвереньках пару метров, поднялась и снова побежала. Плюхнулась толстой, неповоротливой рыбой в воду и поплыла. Шустро поплыла. Нашим бы так…