– Да. Два ставлю – и три в четверти.
– А если бы на «четыре» написала?
– Если бы написала!.. – Мотает головой от возмущения. – А тут вон что…
– А если что-то придумать? Дать возможность переписать?
– Не получится. Тетради завуч уже завтра заберет на проверку. Да и какой толк, если я ее переписывать заставлю? Думаешь, изменится что-то?
Молчим оба. Вижу, что тоже переживает.
– Знаешь, – чувствую, что голос ее дрожит, – мне кажется, она меня за что-то ненавидит. С самого первого дня.
– Глупости! – Пытаюсь рассмеяться, но ничего не получается.
– Посмотри, у нее не так-то уж и много троек. Даже у Надежды Павловны четверка выходит. А она, сам знаешь, не нянчится, как я.
– Н-да… – соглашаюсь. И ищу выход из этой дурацкой ситуации. И тут меня как осеняет: – А давай я за нее контрольную напишу!
– Как это? – Непонимающе смотрит на меня исподлобья.
– А так вот – ручкой и пальцами. На четверку небось накропаю?
– А как ты почерк подделаешь?
– Никак. Своим напишу.
– А если она скажет: «Не я писала!»
– А ты ей ответишь: «Ну и не я же!» – и смеюсь сам от собственной сообразительности. – И вообще ты полагаешь, у нее язык повернется такой вопрос задать?
– Нехорошо это как-то…
– Да ладно тебе, не дрейфь! Если что, я всю вину на себя возьму. Давай задания!
Достает какие-то свои распечатки. Нехотя, правда, но достает… А потом вдруг спрашивает:
– А тебе что за резон помогать ей?
– Мне? – переспрашиваю от неожиданности. – Жалко девчонку. Если все так, как ты говоришь.
– А-а, – тянет и ухмыляется. – Ну-ну!
А я торопливо листаю учебник физики за девятый класс. Самому даже интересно: помню ли хоть что-нибудь?
17
На верхней полке ряд книжек – все истории наизусть помню. Мечтала, рисовала в воображении, что у меня так же красиво будет. Хранила все эти картинки в памяти, пересматривала время от времени и замирала в ожидании и предвкушении. Как тайну хранила, никому не рассказывала. Первая любовь. Она же больше никогда не повторится. А мне и вспомнить-то нечего – одна разрушительная боль. Или это ерунда полная? Бред писателей? Сами, наверное, навыдумывают неизвестно что, свои несбыточные надежды в книгу помещают. А дурочки типа меня ведутся.
– О чем задумалась? – спрашивает Иринка, и я вздрагиваю. Замечаю, что бесконтрольно кончик пряди покусываю. Молчу опять, только плечами пожимаю. Хоть и сестра она мне, а откровенничать я как-то совсем не привыкла. Коплю, коплю все в себе… Главное, чтобы не прорвало.
– А о чем тебя Никита спрашивал? Что-то я вообще не поняла смысла его слов.
Рассказать бы ей про эту мымру Асю, да не поверит ведь. Она же «самый лучший в мире педагог и такое себе не позволила бы». Я бы, может, тоже не поверила, если бы собственными глазами не увидела.
– Сама не поняла, – отмахиваюсь.
– А он правда чем-то обидел? Я просто иной раз тебя совсем не понимаю, – улыбается и подсаживается ближе, толкая легонько плечом. – То рыдаешь в три ручья из-за того, что он не приходит. А пришел – бежишь без оглядки.
Да я и сама себя иной раз не понимаю. Но я же не машина. Чувствую все, вот и реагирую. Если бы он просто, как Коломенцев, к примеру, лип к Асе. А то ведь…
После такого вьюжного вечера, совсем непохожего на октябрьский, резко потеплело. Опять грязь и лужи на дорогах. Лучше бы уж снег выпал… С ним не так грустно.
А утром первая физ-ра. Только бы не на улице! Я этого не вынесу…
В нашей школе два спортивных зала. Один поменьше, другой побольше – как раз, наверное, для такого случая, когда у двух классов уроки совпадают по времени. Поднимаюсь в женскую раздевалку, переодеваюсь и жду звонка, как приговора. Только бы не встретиться! Странно даже… Ведь еще совсем недавно выискивала его взглядом повсюду, среди тысяч лиц смогла бы узнать.
И все, как назло, в моей жизни происходит…
Заходим в спортзал. Наш физрук свистит, на натянутую сетку показывает: мол, чтобы на эту сторону становились. В волейбол играть будем. Девчонки одиннадцатого «Б» против нас. Против наших то есть. Я-то ни при чем, так, помеха справа…
А в том конце зала пацаны уже баскетбольный мяч атаковали. Стараюсь не смотреть в их сторону. Только как, если лицом туда стою?
Я не ищу его взглядом, не пытаюсь разглядеть. Но все равно замечаю, как он мяч ведет уверенно… и какие у него руки сильные… Футболка белая очень к лицу… И улыбка… улыбка…
– Не спи! – орет Катенька.
И я словно со стороны вижу ликование соперниц, которые все до одной на меня пялятся. А мяч совсем рядом куда-то в сторону катится… И не соображу никак, что же сильнее: стыд от своей спортивной непригодности или то чувство, что изнутри меня терзает, когда его вижу.
Урок, как пытка. Мучительная, невыносимая… сладкая. Стоит только ему в мою сторону обернуться, и я готова взлететь высоко-высоко, лишь бы только за ним. А про Асю вспомню – сразу шарахаюсь с небес на землю и больно бьюсь головой. Хотя, кажется, нет… Это снова мяч… Даже с ним отношения не складываются.
Каторгу прошла, теперь на казнь иду. Только сейчас понимаю, какую глупость совершила. Кому плохо сделала? Физичке? Наоборот… Готовлюсь мысленно к моральному унижению. Сейчас буду звездой Голливуда… Может, кому-то это и в радость (Коломенцеву, например)… Только не мне.
Все ждут с нетерпением результатов. Кроме меня… Я спряталась за широкой спиной Ваньки Мохова и не дышу. Считаю секунды до расстрела. Ладони мокрые, как у лягушки. И щеки, чувствую, снова краской залились.
А Ася медленно оценки за контрольную диктует, специально время тянет – смакует, спускаясь взглядом вниз по строчкам журнала. Моя-то фамилия в самом конце. А у меня уши закладывать начинает. Мамочки! Только бы сознание не потерять.
Не слышала ни слова из того, что она говорила… Правда, Стрельцов уже давно бы ручкой мне в спину ширять начал, если бы что-то из ряда вон произошло. А она уже тетрадки раздает. Сейчас работу над ошибками делать будем, решать то, что у многих затруднение вызвало. Мимо меня быстро проходит и тетрадь небрежно на парту кладет. Хорошо, что на всеобщее посмешище не выставила. Открываю тетрадь…
Четыре?
Пробегаю взглядом по строчкам с неизвестным мне почерком… А пульс на опережение пошел. Ничего не понимаю… А-а! Тетрадь не моя!.. А где моя? Кто-то ее сейчас получил и смеется?.. Оборачиваюсь, аккуратно по сторонам озираюсь. Все спокойно, каждый в своей тетради носом клюет. Закрываю эту чужую писанину и на Асю искоса смотрю. Руку поднять? Сказать, что тетрадь чужую дали, – только напомнить ей о своем поражении.
Смотрю на обложку тетради, и в глаза сразу бросается: «Марины Шмаковой». Моя тетрадь! Снова открываю – контрольная. А где те пустые клеточки, которым я приказала улыбаться Асе? Решение… с рисунками даже какими-то. Четверка внизу крохотная красной пастой нарисована. Откуда все это взялось?..
Что же это такое-то? Выходит, она за меня сама все решила?.. Нет. Вроде не ее почерк… У нее аккуратный, округлый, а этот размашистый, кривоватый… Снова глаза на Асю поднимаю. А ей на меня фиолетово. К доске Надьку Бабанину вызвала, пытает вовсю. Значит, не она, получается…
Весь урок сама себя наизнанку выворачивала, все думала, как бы на Асины бумаги хоть одним глазком взглянуть.
Не стала я даже краем глаза ничего высматривать. Выскочила после звонка из кабинета пулей. Очень боялась, что Ася за руку схватит и разбор полетов начнет. Хорошо хоть, этот урок физики – последний в четверти. Нет, конечно, мы можем еще в оставшиеся несколько дней встретиться в школе. Но я уж как-нибудь постараюсь спрятаться от ее бесстыжих глаз. А за недельные каникулы все забудется. Наверное…
Сижу в своей комнате и осознаю, что пронесло меня каким-то чудесным образом. И дома теперь головомойку не ждать. Как гора с плеч! И сразу порхать охота! Что ли, музыку включить, пока дома никого?
Кружусь с серым плюшевым медведем по комнате, то и дело цепляя на лету тетради, бумаги, книги со стола. И они разлетаются в стороны… А я хохочу как сумасшедшая. Если бы еще на месте медведя он оказался…
– Ну? Хвастайся! – улыбается Иринка.
– Чем это?
– Что по контрольной получила?
– Четыре, – смущаюсь.
– Молодец! Вот что значит позанималась! – радуется она, как будто сама наконец-то золотую медаль получила.
Хорошо, опять Асю не взялась прославлять. Хотя в данном случае это было бы логично…
А я ее все равно ненавижу!
– А у тебя какие новости? Ты, я вижу, тоже счастлива-я, – протягиваю нараспев, заметив, что Иринкины глаза сияют.
– Да! – зажмуривается и улыбается довольно. Сидит так почти минуту, которая длится и длится.
– Что? – прищуриваюсь. – Того?
Открывает глаза и смотрит удивленно:
– Что «того»?
– Ну-у… того, этого самого, – смеюсь не своим голосом. – Было, да?
– Да ну тебя! – толкает меня легонько. – Только об этом и думаешь.
А потом снова молчит выжидающе и загадочно улыбается.
Да не собираюсь я гадать! Говори уже!
– Мы на каникулах… в Питер едем! Всем классом! – хлопает в ладоши, как ребенок, и раскачивается, сидя на кровати.
Какая же она смешная! Лезет обниматься, чтобы разделить со мной свое большое человеческое счастье. Мне, конечно, ее поездка вообще по барабану. Но Иринка давно мечтала. Смотрю в ее зеленые глаза и улыбаюсь. Хоть кому-то в этой жизни везет. И хорошо, что это моя сестра!
Вечером Славик зашел, только и разговоров было о предстоящем путешествии. Слушаю их и умиляюсь. Вот до чего странно: нашли же друг друга! Две половинки разных фруктов – одна от ананаса, а вторая от мандарина. И получился новый плод. Жаль только, название приличное не подберу!
А я, как старый, сморщенный урюк, буду висеть на ветке до последнего. Ни в компот меня, ни в варенье…
– Ты только, пока меня не будет, смотри тут глупостей не наделай, – смеется Иринка.