«Все совершенно штатно. Конечно, почерк меняется, рисунки везде разные, но, кажется, никакого подвоха. Быть может, что-то в самом тексте не так?»
Она поглядела на стражника, переворачивающего страницы. Тот казался дремлющим, хотя глаза его были открыты. Движения, плавные и ритмичные, будто заведенные, выдавали либо высокую концентрацию внимания, либо, напротив, сон разума.
«Кажется, все так, — вновь повторила Женечка. — Все на месте. А впрочем… — она запнулась, проверяя свое впечатление. — Что это, странный золотистый блеск страниц или отблеск от свечей?»
— Отодвинь, — повернувшись, скомандовала она охраннику. Тот послушно, не задумываясь, сдвинул с края подставки тяжелый бронзовый подсвечник. Свечи рухнули на пол. От грохота вояка будто очнулся и бросился затаптывать огонь.
— Ты что же, сжечь нас задумал?! — возмутилась Ойген.
— Я, я не знаю, оно как-то само, — лепетал ошеломленный боец.
— Ты же скинул, — возмущался другой страж. — Она сказала «подвинь», а ты скинул.
Но Женя на эту свару не обратила внимания. Золотистый блеск на страницах не исчез, несмотря на отсутствие света. На всякий случай она старалась не смотреть на страницы, но сияние было видно даже так.
— Ребята, нужна консультация, — объявила она.
— Ты шо, не выучила Писание на память, несчастная?
— Сергей, оставь балаганный тон. У меня тут пергамент с золотым напылением. Пока это единственное отличие этого фолианта от сотен других таких же.
— Не, ну издание вообще-то подарочное, так шо распальцовка по полной. Если бы китайцы уже изобрели батарейки, эта книга еще бы и пела сама на два голоса «Помилуй мя, Господи».
— Погодите, мессир Рейнар, — перебил его Бастиан. — А с людьми рядом с книгой ничего странного не происходит?
— Происходит. Я-то думала, тут один крепыш на меня засмотрелся, но, похоже, он просто заснул на посту. Знаешь, что это?
— Пока нет, но кое-какие соображения имеются. В любом случае, как угодно, хоть прячь, хоть караул кричи — Гизелле ничего оттуда читать не давай.
Глава 16
Коварство — это проявление агрессии у людей с хорошими манерами.
Лис прикрыл дверь лекарской каморки и поглядел на «израненного» Бастиана с видом заговорщика.
— Ну шо, симулянт — пожух и облетел больничный лист. Хватит расслабляться, пора впахивать!
Менестрель, задетый за живое безосновательными инсинуациями, с укоризной поглядел на старшего товарища и поднялся с лежанки.
— Шо ты хмур, как день ненастный? — Сергей попытался расшевелить юношу. — Сонеты не в меру сонные, рубаи не рубятся, или танка грязи испугалась?
— Месье Рейнар, я думаю о книге.
— Ты, наконец, решился издать свои произведения? И правильно! Так им всем! Напечатай их тут. Это будет наипервейшее печатное издание не только Франции, но и всего мира. Прихватишь с собой пару штук — и озолотишься.
— Меня интересует совсем иное золото, — перебил его Бастиан.
— Какое такое иное? Олимпийское, добытое в бескомпромиссной неравной борьбе с собой?
— Я говорю о золотистом блеске на страницах подаренного Гизелле фолианта.
— И чем это напыление тебя столь обеспокоило?
— Я сомневаюсь, что это напыление. Во всяком случае, то, что видела Ойген, — что-то совсем другое. Здесь не поверхностный блеск, а, так сказать, глубинный.
— То есть ты хочешь сказать, что крупицы золота непосредственно в структуре бумаги?
— Это было бы вполне разумное объяснение, но, во-первых, мы имеем дело не с бумагой, а с пергаментом, а это, как мы помним, баранья кожа, в ее структуру что-либо вживить несколько сложнее.
— Молодец, верно подметил, не купился.
— Вы меня проверяли, месье Рейнар?
— Есть такое дело. А ты шо думал, стал оперативником — все, Бога за бороду ухватил? Испытания только начинаются.
— Что-то они, похоже, не кончаются. Но тут есть еще одно…
— На пергаменте отсутствуют частицы золота, исключая то, что использовалось для иллюстраций.
— Вы что ж, знали? — в голосе менестреля чувствовалось разочарование.
— Знал. Эксперты обратили внимание, но понять, чего оно блестит, так и не смогли.
— У меня есть версия. — Бастиан подошел к двери, поглядел на скучающего в коридоре стражника и вернулся, делая знак Сергею говорить потише. — Видите ли, еще в Сорбонне мне довелось писать научную работу по теологии, в которой я пытался доказать корневое тождество религиозных концепций, вытекающее из сакрализации цивилизаторских сообществ квазигуманоидов.
Лис захлопал в ладоши.
— Вот это ты щас о чем говорил и, главное, с кем?
Ла Валетт вздохнул.
— Так называлась моя работа. Между прочим, она была удостоена золотой медали среди университетских научных работ.
— Я по возвращении дам еще одну, шоколадную, если объяснишь, для чего ты мне все это рассказываешь.
— Если кратко, — опечаленно вздохнул менестрель, — все архаические религии — это описание действий одной цивилизаторской группы. Чаще всего представители этой группы имеют нетрадиционную для человека форму, как-то: рыбы, змеи, какого-нибудь чудовища, но все же сохраняют ряд антропоморфных черт, так сказать, присущих человеку. И вместе с тем они вполне могут общаться с представителями нашего биологического вида и даже вступать с ними в тесную связь, иногда физического, иногда ментального свойства.
— Так, ментальные свойства оставим ментам, говорим проще: могут залезть в голову и сидеть там, как червь в яблоке.
— Хорошо, пусть будет так. Я немного о другом. Разные народы, видя разные проявления этой цивилизаторской группы, порою расходятся в описании жизнедеятельности своих воображаемых богов. То есть все проявление описанных в священных текстах божеств есть постфактовая словесная фиксация некоего впечатления участников встреч с неведомыми цивилизаторами. Такие фиксации имеют позднейшее культурное наслоение и уже потому не тождественны реальности. Следовательно, не могут, как таковые, восприниматься научным сообществом. Но при сравнительном анализе чаще всего выявляется множество совпадений в описаниях свойств учителей — цивилизаторов рода человеческого, превратившихся в их сознании в демиургов.
— Спорно, замороченно, но излагаешь красиво. И все же, не скатываясь в лекцию о чувственной природе непознаваемого, скажи, к чему ты ведешь?
— Если золотой блеск — не напыление и не вживление микрочастиц металла в структуру пергамента, значит, это иное — изначальное свойство материала.
— Ну-у…
— Я помню только один пример, в котором описывается нечто со столь необычными свойствами. Это Золотое Руно.
— Погоди, погоди. — Лис останавливающим жестом поднял руку. — Я, конечно, в курсе, что Золотое Руно — это не только сигареты. Но, с одной стороны, речь там шла не о пергаменте, а о бараньей шкуре, а с другой, насколько я помню, изначально это было обычное руно, которое использовали на Кавказе, чтобы мыть золото.
— Это лишь версия. Красивая, но маловероятная, — перебил Ла Валетт. — А эллинский миф гласит, что необычного барана по велению Зевса послала на Землю богиня облаков. Это важно, ибо обычного круторогого овна должна была посылать совсем другая богиня.
И этот облачный барашек отличался весьма полезными качествами: мог летать по воздуху, плавать в воде не хуже дельфина, и это с парой седоков на спине. Можно сделать обоснованное предположение, что богиня облаков попросту обратила одного из своих, так сказать, подопечных в священное животное.
— Как вариант. Богиня вдруг заметила сходство между облаками и баранами. И шо нам это дает?
— Сейчас попробую объяснить. Когда на картинах, изображавших Данаю, рисовали золотой дождь, чаще всего его символизировали золотые монеты. То есть солнечный свет, с помощью которого верховное божество нисходило на Землю, воспринимался именно так — некое золотое сияние неизвестной природы.
— Так, остановись! — Лис наставительно поднял указательный палец. — Ты пытаешься втолковать, шо книга создана из выделанной бараньей кожи трансформированного облака?!
— Похоже на то. Из облака, пронизанного золотым сиянием некоего верховного божества. Или, если не брать высокие материи, то животворного излучения. Вспомним Данаю, тоже квазигуманоида-цивилизатора.
— Вот я и думаю: как бы нам из этих высоких материй портки сшить. Это если ты, Бастиан, часом не переборщил, лупивши себя по лбу предком Буратины. Фолиант из облачного пергамента, лучащийся божественной энергией… — такое даже я не каждый день придумаю.
— Но я же ничего не придумываю. Я предполагаю, что весь пергамент или его часть, использованная для написания нашей книги, в далеком прошлом был тем самым Золотым Руном.
После того как оно было привезено в Афины, следы его теряются. Вероятно, за давностью лет те, в чьи руки оно попало, не задумывались, что это за штуковина и откуда взялась. Должно быть, Руно хранилось в каком-то святилище, позабытое всеми. Когда же христиане начали рушить языческие храмы, материал пошел в дело. Написать священные тексты новой веры на божественном атрибуте ушедшей эпохи — есть в этом какое-то возвышенное мародерство.
— Погоди, насколько я помню, в Колхиде, в месте изначального хранения Руна, оно даровало богатство и благополучие. С чего бы вдруг в Афинах его засунули в спецхран?
— Дело в том, что Ясон воспользовался колдовскими способностями колхидской принцессы Медеи, чтобы добыть Руно и вывезти его из страны. Но при этом обещал жениться на влюбленной в него красавице. А затем, якобы по воле богов, оставил ее, то есть попросту бросил на произвол судьбы. Зная нрав Медеи, легко можно предположить, что она наложила заклятие, которое, не уничтожая изначальных свойств Руна, сводит с ума смотрящего. Должно быть, афиняне поэтому и спрятали его от чужих глаз.
— Неслабая версия.
— Увы, это всего лишь версия, но, если мои догадки верны, она многое объясняет.