— Вот и славно, я знал, шо ты меня поймешь и одобришь мои действия.
— Какие действия? — настороженно, пожалуй, даже с опаской поинтересовался мастер над мастерами.
— Ну, так я его в Форантайне в кандалы заковал, пусть до очной ставки в темнице посидит.
Молчание было ответом Лису. А тот с напором продолжал:
— А знаешь ли ты, мой дорогой соратник, что такое очная ставка? Это когда я посажу вас так вот, с глазу на глаз, и начну убедительно и настойчиво увещевать вас говорить правду и только правду. А затем послушаю, что вы мне, твари продажные, врать будете.
— Да как ты смеешь?! — взвился Элигий.
— Тебя интересует процесс? Не вопрос. Объясняю: как председатель Всефранкской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрэволюцией и бандитизмом я обвиняю тебя в заговоре с целью захвата власти. Ну как, я доходчиво объяснил?
— Но-о…
— Предвижу вопросы. Есть ли у меня основания для таких заявлений? Отвечаю — есть. Как минимум одно чертовски смуглое основание сидит на попе ровно в темнице замка Форантайн и заверяет, шо именно ты послал его передать тайное известие коварному изменнику и бывшему майордому Пипину Геристальскому.
— Даже если это так, — очень тихо выдавил Элигий, — я всего лишь помогал родичу, желал скрасить его и без того тягостное изгнание.
— Вот и я так подумал, — кивнул Сергей. — Я сказал себе: Элигий славный парень, он вообще обожает свою новую родню. Отослал супругу с глаз долой, но это понятно, исключительно заботясь о ее здоровье, свежий воздух Форантайна куда приятнее, чем смрадный — Парижа. А уж Шарль-то, Шарль! Я помню, рассказывая о похождениях этого шалуна близ Сент-Эрженского аббатства, ты ж чуть слезы не проливал. И я заодно с тобой, от умиления. Кстати, вот так, положа руку… нет, не на сердце, лучше на кошелек, скажи: ты знал, шо неуловимая разбойничья шайка Молота и отряд доблестного Шарля из Люджа — это одни и те же люди?
— Ну что ты, понятия не имел, даже не догадывался!
— Ты знаешь, я тебе верю. Этот парнишка такой скрытный, мы с ним всю дорогу до Форантайна рядом проехали, и он ни словом не обмолвился о своей нелепой привычке грабить путников и брать в плен родственниц, отправляющихся на богомолье. Да ты не гадай, не гадай, — насмешливо глядя на казначея, махнул рукой Лис, — это он как раз твою супружницу с неведомой целью решил настойчиво пригласить в гости. И, представляешь, каков шельмец, — утверждает, шо и ты, и папаша его героический были в курсе дела! Как думаешь, на то, шоб твоя голова посмотрела на твою же собственную задницу, уже наговорили?
— В смысле…
— Ты все понял. — В голосе Лиса звучала та самая сталь, при помощи которой верхняя часть тела легко отделяется от нижней. — Как видишь, не только у вас тут мастера сидят. В общем, дальнейший рассказ я считаю излишним. Сейчас ответь мне на один простой, незамысловатый вопрос. Оттого, насколько прямо и честно ты мне ответишь, будет зависеть, останется ли твоя вдова наследницей всего этого великолепия, или же впредь мы попытаемся забыть о том нелепом стечении обстоятельств, которое заставило меня прямо из Форантайна направиться сюда. Ты жить хочешь?
— Да, — почти шепотом выдавил казначей.
— А хорошо жить?
— Конечно.
— Тогда не забивай себе голову попытками меня перехитрить и начинай активно сотрудничать со следствием.
— Я слушаю, — прошелестел Элигий.
— Так. Давай быстро и четко все, шо тебе известно о подарке кардинала Бассотури нашей всеми обожаемой мадам Гизелле. Начинай, я весь внимание.
Дракон, закрыв глаза, лежал на лысой вершине холма. И кровь, почти черная, густо-вишневого цвета, капля за каплей стекала в огромный чан, каким пользуются пивовары. После беседы с отцом Дагоберт велел привезти его сюда вместе с абарскими мечами, хранившимися в арсенале. Женя не видела, как одним из этих клинков юный кесарь поразил грудь дракона. Она бросилась прочь с холма, причитая, что так нельзя. Ее била крупная дрожь, в тот вечер она никак не могла взять себя в руки.
Наступил следующий день, раненый дракон лежал на вершине, его темная кровь медленно капала в чан. Дагоберт, еще более молчаливый, чем всегда, с лицом серым, будто неживым, окунал клинки, затем вытаскивал и с легкостью, будто головку сыра, рассекал увесистые валуны. Стражники оцепления по его команде время от времени с натугой вкатывали их на вершину, чтобы государю было на чем испытать смертоносное оружие. Увидев благородную даму Ойген, кесарь не проронил ни слова. Посмотрел, будто сквозь, и отвел глаза.
— Сережа, — Женечка вызвала Лиса, — скажи, ведь такое кровопускание — это же не очень опасно? В драконе много крови, нацедит чан — и все, хватит.
— Давно так чан наполняется?
— Точно не знаю, может, со вчерашнего вечера, может, только утром, с рассвета.
— Угу, знаешь, шо тебе скажу? Дело скверное. Если за это время кровь не наполнила чан, значит, имеется только одно разумное объяснение. Хотя в изрядной мере оно противоречит известным у нас законам физики.
— Что ты хочешь сказать?
— Металл клинков впитывает кровь.
— Но это же невозможно!
— То есть мечи из рыбьих хребтов — это нормально? А их способность впитывать кровь — нонсенс. Женя, как психологоанатом психологоанатому, скажи, тебя ничего не смущает?
— Но… Дагоберт-старший же так умрет! Он что, не понимает этого?
— Понимает. Но, видишь ли, у этих существ не так много чувств, и главное, вовсе нет чувства желудочного удовлетворения, как думают многие. Главное — чувство долга. Дракон обязан защищать рубеж между мирами. И все, и точка. Даже Эйа, который создал их, ничего с этим поделать не может. Иначе не заморачивался бы, просто отменил давний приказ и перепрограммировал крылатых стражей на безостановочный отлов принцесс и разборки с благородными рыцарями. Ан нет, хоть трава не расти, дракон защищает невидимую границу любой ценой. В том числе и ценой жизни. Это, так сказать, долг номер один. Долг номер два: это смерть Дагоберта, так сказать, деда. Тут все совсем грустно. Наш крылатый соратник обязан взять кровь за кровь и отомстить врагу. Но, по вполне понятным и, увы, непреодолимым причинам, сделать этого не может. И поэтому готов отдать собственную жизнь за то, чтобы люди, которых он так долго защищал от чудовищ, ответили ему той же монетой. Так шо, как ни крути косы, ни завивай, мотивация у папаши Дагоберта имеется неперебиваемая.
— И что, иначе никак нельзя? — не соглашясь мириться с очевидностью, тяжело вздохнула благородная дама Ойген.
— Может, как-то и можно. Ты про это шо-нибудь знаешь?
— Нет.
— Вот и я нет. А стало быть, делаем что можем. Тут еще другое плохо. Вероятно, с хаммари этими мечами можно разделаться. Во всяком случае, и сам Дагоберт-старший так считает. Но тот, кто создал хаммари и драконов, не говоря уже о людях, судя по всему, на такое не ловится. Так что, сколько бы мечей мы сейчас ни получили в свое распоряжение, главной проблемы, как мы помним, это не решает. Так что, хошь не хошь, а надо как-то нашего Фрейднура в чувство привести, иначе тут все будет крайне грустно. Вся эта кровь, пролитая драконом, забудется среди потоков людской крови, которые смоют здешнюю цивилизацию, шо та приливная волна — детскую песчаную крепость на берегу океана.
— Так не должно быть, — всхлипнула Женя.
— Должно, не должно, будет так, как мы сделаем. Конечно, совместно с теми, кто готов действовать в своем огороде. В общем, Дагоберты на тебе. Все, что они могут вспомнить, самую маленькую зацепку, гони в копилку, иначе поляжет старшой ни за цапову душу. А это обидно. Ладно, действуй, а у меня тут еще дел невпроворот. Как-то Париж давно меня не видел, соскучились, накопилась пара срочных визитов.
Секретарь его высокопреосвященства, попытавшийся заступить дорогу не обозначенному в распорядке дня посетителю, отлетел в сторону и растянулся на полу, сопровождаемый гневным:
— Уйди с глаз, дятел! Я тебе сейчас хобот на лысину переставлю!
Должно быть, задумавшись о впечатляющих трансмутациях, уготованных ему незваным гостем, святоша решил дальше удерживать горизонталь и не препятствовать встрече наглого Рейнара-нурсийца с кардиналом-примасом. Его высокопреосвященство встретило дерзкого невежу стоя, потому как выскользнуть в дверь не имело возможности, а окна, увы, оказались маловаты для его представительной фигуры.
— Ну, шо, святой отец, здрав будь! Как дела? Как папа?
Обескураженный столь нежданным посещением, кардинал лишь кивнул.
— Вижу, пока хорошо, — не слишком заботясь изобразить светскую улыбку, оскалился Лис. — Но это ненадолго. — Он сгрузил на заваленный пергаментами стол нечто, завернутое в плащ. — Обычно я подобный разговор провожу в формате добрый следователь — злой следователь, но мой добрый коллега уже высказал предложение для завязки беседы сломать тебе руки и ноги, а потому буду говорить один. Но ты меня не зли, потому шо я ж и без того злой.
— Что все это значит?! — испуганно пролепетал сановный посланец Рима, из последних сил придавая себе вид оскорбленной невинности. — Вы разговариваете с духовной особой!
— Не морщи лоб, умней не станешь. Да-да. Лучше напряги то, шо скопилось под ермолкой, и внимай с трепетом, духовная особа. Судя по материалам следствия, не особо духовная. Можно даже сказать, вовсе бездуховная. А вот что это значит, как раз первый вопрос, который я хотел задать.
— Я отлучу вас от церкви! — Кардинал воздел к потолку указующий перст, должно быть, намекая, что церковь находится где-то там.
— Слышишь, отлучатель хренов, у меня от предстоятеля нашей славной нурсийской церкви бесперебойное прилучение в непрерывном режиме. На твои пырханья мне наплевать и забыть. Лучше не томи, сразу честно скажи, будешь отвечать на вопросы или без проволочек можно переходить к силовой части нашей задушевной беседы?
Лис размял пальцы, будто проверяя, удо