«Надо что-то делать, — лихорадочно соображал Элигий, — и очень быстро. Этот Рейнар ни перед чем не остановится. Это для кого другого я самый богатый человек в стране и уже только потому достоин всяческого уважения. Для него же все мое золото — не дороже, чем вода в половодье. — Это ощущение ужасало его. Он метался в своей потайной комнатке, будто загнанная в угол крыса, лихорадочно стараясь придумать, как отвести беду. — Надо все валить на Шарля и Брунгильду. Это они все подстроили, в то время как я корпел над счетами, приумножая доходы обожаемого кесаря и его умопомрачительной, восхитительной, небесной, сиятельной матушки. — Спасительная мысль о Гизелле слегка приободрила его.
Как бы то ни было, она его надежная защита! Следует немедля бежать к ней, рассказать о кознях врагов, о собственных попытках хоть как-то противостоять им. Главное, опередить Рейнара. Того Гизелла тоже призовет, и здесь будет слово против слова, на чью сторону станет повелительница — одному Богу известно. — Надо спешить. И нужен достойный подарок. Золото и драгоценные каменья добавляют силы и самым слабым речам».
Элигий бросился к обитому железными полосами ларцу, снял с пояса мудреный ключ, отпер, поднял крышку. Яркоцветное сияние разлилось по скупо освещенной комнатке, драгоценные каменья в оправах и без с верхом заполняли переносную сокровищницу.
«Вот эта золотая цепь с сапфирами, пожалуй, будет хорошо сочетаться с лазурными глазами мадам Гизеллы».
Золотых дел мастер схватил драгоценный подарок и без особых церемоний запихнул в поясную суму. Затем туда же последовали украшенные бирюзовыми вставками браслеты, привезенные из далекого, почти сказочного Гюлистана. Мустафа нашел их в тороках одного из абарских всадников. Те не признавали богатства, но браслеты, видимо, были чем-то памятны убитому. Подумав, Элигий добавил ко всему еще полсотни золотых константинопольских монет-безантов: мало ли кому придется сегодня усладить жизнь этим немудрящим даром… Золотые кругляши — славные воины, они никогда не предают.
Он запер ларец и кликнул стражников — с таким грузом даже ему лучше по городу одному не ходить. Дорога к дворцу была недолгой, однако увиденное еще более испортило настроение великому казначею: у ворот резиденции кардинала Бассотури, напряженно вглядываясь в толпу, стояли воины дворцовой стражи, а не люди его высокопреосвященства, как было всегда.
«Итак, — размышлял про себя хранитель казны, стараясь вовсе не глядеть в сторону резиденции кардинала-примаса, — пока все не так плохо, как показалось в первый миг! Я с самого начала подозревал, что Шарль из Люджа причастен к побегу своего отца, но доказательств у меня не было. Затем Шарль втерся ко мне в доверие, да и не мог я с ходу, женившись на его тетке, заявить, что племянник — злодей и разбойник. Все бы тут же решили, что я пытаюсь устранить нежелательного конкурента и возможного наследника. Потом была эта история с нападением на Шарля, и я совсем поверил ему, тем более что под его словами подписался сам архиепископ Реймсский. А здесь, в Париже, и не только в его стенах, всякому известна моя набожность. Разве мог я усомниться в словах человека, собственноручно возложившего на голову кесаря золотой венец? — Он печально вздохнул: — Моей работы. То же самое с книгой. Как можно было не доверять человеку, которому, безусловно, доверял святейший папа?!»
Он вспомнил невзрачного казначейского писца, все последние дни ходившего в каком-то сонном оцепенении. Он слышал, видел, разговаривал и, в общем, продолжал работать как ни в чем не бывало. Однако стоило хранителю государевых сокровищ приказать, ну, скажем: «Усни!» — и бедолага валился с ног на месте. Элигий уже несколько раз проверял: наваждение продолжало действовать, хотя сам подопытный ни о чем, похоже, и не догадывался. «Это можно использовать, — лихорадочно думал казначей. — Главное, знать, как и для чего. И, конечно же, выбрать удобный момент».
Стража у ворот дворца с деланой почтительностью отсалютовала копьями, пропуская верховного казначея. Для них он по-прежнему оставался золотых дел мастером, пусть и вознесшимся, но все еще ремесленником. Впрочем, может, они даже и не вспоминали об этом, но сам новоиспеченный вельможа спиной чувствовал их высокомерное презрение.
«Не остановили, значит, никаких распоряжений насчет меня не было», — обрадовался Элигий. Он заспешил к дворцу, однако меж колонн портика нос к носу столкнулся с Бастианом.
— Рад приветствовать славнейшего из менестрелей! — стараясь придать голосу карамельную сладость, поклонился мастер Элигий. Конечно, ему не подобало первым кланяться какому-то бродячему певцу, пусть и запросто принятому во дворце кесаря. Но он был близок к хитроумному Рейнару, да и сам вовсе не так прост, как пытался показать. И этого нельзя было сбрасывать со счетов. — Мне доложили, что вы сопровождали в Форантайн мою дорогую супругу, оказали ей величайшую услугу, защитив там, где расписались в бессилии мои телохранители. Вы даже были при этом ранены.
— Да, было такое. — Ла Валетт откинул со лба иссиня-черную прядь волос, демонстрируя слегка подсохшую ссадину. — Но рана, как видите, пустяковая. Хотя я был изрядно оглушен и почти два дня лежал в полубеспамятстве.
— Какая беда! — удрученно качая головой, запричитал Элигий. — Но очень надеюсь, ваши песни от того не станут хуже, и, конечно, вы достойны хорошей награды. — Златокузнец картинно запустил руку в поясную суму и достал горсть золотых монет. — Это самое меньшее, что я готов для вас сделать. Поверьте, я ваш друг, всегда к вашим услугам. Если вдруг вам что-либо понадобится, приходите запросто, как я уже имел честь сообщить, вы всегда дорогой гость в моем доме.
— О, моя заслуга не столь велика. — Бастиан поклонился, активизируя связь. — Простите, Сергей, мне тут предлагают взятку под видом благодарности. Я должен буду указывать ее в финансовом отчете? И… потом, в налоговой декларации.
— Да за-ради Бога! Тебе просто высказывают благодарность под видом взятки, деньги всегда пригодятся. А за шо тебе бабло листают?
— Простите, что?
— Ну то самое, шо ты не будешь указывать в отчете.
— Не знаю. Официально — за помощь в спасении Брунгильды.
— Слушай, это ж надо уметь так ловко бросить нож, шоб тебе еще за это золотом отвалили! Но это, так сказать, официоз, а если зреть в корень?
— Похоже, через меня Элигий пытается как-то подольститься к вам.
— Да? Тогда хабар пополам! Разузнай, шо ему там от жизни нужно. А я тут пока Гизелле мозги вправлю. А то она вознамерилась сжечь Париж, шоб он врагу не достался. Ты часом про Кутузова с Наполеоном баллад не пел?
— Ну что вы, это же может повлиять на ход истории.
— Ага, на ее потайной ход. Ладно, крути пока казначея, может, чего толкового всплывет. Нас с Гисей не беспокоить! У нас мозговое самоокапывание.
— Не знаете ли вы, дражайший мэтр Бастиан, в добром ли настроении наша госпожа и повелительница?
— Вероятно, в добром. Ее настроение всегда улучшается, когда в трудную минуту рядом оказывается месье Рейнар.
Элигий похолодел от ужаса, но постарался не выдать себя.
— О да, конечно. Он поистине великий человек, я всегда искренне восхищался им. А кстати, — казначей заговорщицки оглянулся по сторонам и будто только сейчас заметил стражников, замерших у входной двери, взял Бастиана под руку и отвел чуть в сторону. — Не рассказывал ли вам сей достойный муж о странной книге, преподнесенной якобы от имени его высокопреосвященства монсеньора Гвидо Бассотури злокозненными абарскими соглядатаями и душегубами?
— Да, мне доводилось ее видеть.
— Сейчас государыня проявила к ней интерес, меня терзают определенные сомнения. Я бы даже сказал, опасения! Хоть на листах этого роскошного фолианта написаны священные тексты, но абарские дары сами по себе подозрительны. Быть может, пергамент, на котором написана книга, отравлен? Есть разные виды яда, не все действуют сразу, некоторые проникают в кровь через кожу, достаточно и самого легкого касания, чтобы отправиться к праотцам. Некоторые же, наоборот, убивают медленно, при вдыхании испарений. Так, скажем, действует ртуть, о которой нам, ювелирам, известно много больше, чем прочим смертным.
Я слышал, что вашему доблестному соратнику и другу мессиру Рейнару поручили выяснить, нет ли на страницах отравы. Такой, как он, несомненно, все исполнит в наилучшем виде. Однако ведомо ли ему о хитроумных персидских ядах? Поймите мое волнение, я, конечно, знаю, что для вас все эти яды — лишь повод для красивых слов в балладе. Но, может, все же что-то слышали?
— Прощупывает, прощупывает, — удовлетворенно констатировал Лис. — Хитрит, надеется, шо ты сейчас простодушно начнешь бить себя пяткой в грудь с криком: «Это я-то не знаю?! Да я все таблицу Менделеева превозмог!..»
— А что, если дать ему желаемое?
— Яду?
— Ну что вы! Он спрашивает о книге, потому что сам о ней что-то знает. Если так, следует выяснить, что именно ему известно. Быть может, в своих исследованиях он в чем-то продвинулся дальше нас?
— Хм, занятная версия. Ладно, действуй.
Бастиан поднес палец к губам, призывая собеседника к молчанию, и картинно насупил брови.
— Нас могут тут услышать.
— Да, да, — закивал Элигий. — Пойдемте ко мне, там надежно.
Спустя пару минут тяжелая дверь хранилища золотовалютных резервов закрылась за казначеем и его спутником, и бдительные стражи снова принялись внимательно оглядывать дворцовый сад в поисках затаившегося врага.
— Вы открывали эту книгу? — все с той же суровой физиономией поинтересовался Ла Валетт.
— Был грех, лишь на мгновение.
— Видели золотое сияние?
— Да, да, я обратил внимание.
— Это страшный яд, он делает человека безумным.
— Не может быть! — всплеснул руками мэтр Элигий. — Так вот оно, значит, как?! Друг мой, как мне кажется, один из моих писарей, движимый, очевидно, любопытством, заглянул в этот фолиант, и теперь отравлен, совсем отравлен! — запричитал казначей, обхватив голову руками. — О, ужас, бедняга! Неужели же ничего не сможет ему помочь?