Во всех публикациях, посвященных Крымской войне, указывается, что она показала отсталость России во всех важнейших аспектах, в военно-морском флоте в частности. При этом глава Морского ведомства князь А.С. Меншиков самоуверенно, если не сказать нахально, писал Николаю I в отчете за 1851 г.: «Постройка и вооружение судов постепенными улучшениями доведены до такого состояния, что предметы усовершенствования по этой части, которые бы заслуживали у нас подражания или введения, становятся с каждым годом все малочисленнее и ничтожнее».[247]
Один из образованнейших людей своего времени, острослов, чьи афоризмы быстро разносились по Петербургу в виде анекдотов, он был сухопутным генералом, не имевшим ни малейшего опыта морской, как, впрочем, и инженерной службы.
Необходимость в реформах назревала, и, вступив на престол, император Александр II начал их готовить, за что и получил звание «Царя-Освободителя». Однако крепостная реформа не входит в тему этой книги, поэтому ограничимся военно-морскими и крепостными делами. Особая роль здесь принадлежит великому князю Константину Николаевичу (1827–1892), второму сыну императора Николая I.
Великий князь Константин Николаевич
По отзыву своего внука, князя Гавриила Константиновича, Константин Николаевич был «одним из культурнейших людей своего времени, самым умным и образованным из лиц императорской фамилии». Спасибо за это надо говорить воспитателям, которые занимались с великими князьями. Константин Николаевич с самого раннего детства испытывал сильнейшее влияние двух незаурядных личностей – Василия Андреевича Жуковского и Федора Петровича Литке. Жуковский – талантливый русский поэт – занимался со всеми детьми Николая I, в том числе и с будущим императором Александром II. Капитан 1-го ранга Ф.П. Литке, назначенный воспитателем Константина Николаевича 3 ноября 1832 г., к этому времени уже был опытным мореплавателем. Его метеорологические и гидрографические изыскания в северных широтах на бриге «Новая земля» и на шлюпе «Сенявин» во время кругосветного плавания были широко известны и по достоинству оценены в научных и морских кругах.
Адмирал Ф.П. Литке
И вдруг ученый-путешественник, полный разнообразных идей и замыслов, оказался в роли гувернера при пятилетием мальчике. Но приказы, а тем более императорские, не обсуждаются. И Федор Петрович сделал для России, может быть, гораздо больше, чем смог бы, путешествуя по бесконечным морским просторам. Литке предстояло воспитать будущего главу русского военно-морского флота, и он с этой задачей справился великолепно. Приучая молодого великого князя к морю, Литке 2 июня 1833 г. писал своей сестре Наталье: «…настает время маневренное. Государь – в Красном Селе, скоро будут и здесь лагеря; шуму, стукотни и всякой всячины будет довольно; но все это до нас маленьких не касается. Мы ездим себе на море всякий день, или катаемся в пруду, или на маленьких шотландских лошадках – poney…». Настоящий моряк воспринимает море как родной дом, он умеет не только управлять парусами, но и хорошо плавать, это умение почти через 20 лет очень пригодится Константину Николаевичу. Но настоящему моряку нужна еще и светлая голова, способная воспринимать новое, анализировать происходящее и принимать решения. Общение с Ф.П. Литке научило великого князя очень многому и, главное, помогло раскрыть необыкновенный масштаб его личности и государственного деятеля.
Это общение прервалось весной 1839 г., когда Литке, нуждавшийся в лечении, отправился искать его в Европе. За четыре месяца разлуки Литке написал своему воспитаннику множество писем, проникнутых уважением и вниманием к 12-летнему мальчику. Но самое интересное, что после возвращения Федора Петровича переписка не прекратилась. Более того, к ней присоединился В.А. Жуковский. Литке считал, что «письма – суть как бы зеркало человека, в котором он отражается как живой».
Однако письма письмами, а служба службой.
Определив Константина Николаевича на морскую стезю, Николай I назначил четырехлетнего сына генерал-адмиралом флота и шефом Гвардейского экипажа. Его восхождение по лестнице морских чинов отметим в краткой статистической манере: мичман (1834), лейтенант (1843), капитан (1844), капитан 1-го ранга (1846), контр-адмирал, шеф Морского кадетского корпуса (1848), вице-адмирал (1853), адмирал, шеф 29-го флотского экипажа (1855).
Разумеется, морские походы великий князь совершал ежегодно. Дотошными историками подсчитано, что он в общей сложности до 1878 г. совершил около 50 плаваний, в течение которых провел на море 1375 дней, то есть более трех с половиной лет.
Одним из важных дел, которым Константин Николаевич занимался в свободное от морских путешествий время, было составление нового Морского Устава, которое началось в 1850 г. и успешно завершилось в 1853-м. Великий князь возглавлял занимавшийся этим Комитет, задача которого была, казалось, несложной. Николаевское время характеризовалось обилием кодексов, законов, правил, которые представляли собой своды изданных в разное время положений, постановлений, дополненных несколькими новыми статьями. Все это требовалось систематизировать и привести в удобоваримую форму. Но Константин Николаевич решил создать устав, который отражал бы новейшие достижения морской науки и практики и не уступал бы по своему уровню лучшим европейским уставам. Поэтому он считал необходимым приступить к составлению устава лишь «по внимательном соображении законов прошедшего времени, узаконений иностранных и мнений всех отличных моряков». И действительно, отдельные положения проекта рассылались адмиралам и некоторым офицерам с предложением прислать на них свои замечания. Константин Николаевич лично изучал полученные замечания и предложения, а их было около 4500 (!), и составил новый проект, который представил на окончательное рассмотрение Комитета.
Будущий министр внутренних дел П.А. Валуев писал: «Могло ли бы все это быть сделано, если бы судьбами Морского министерства ныне не правила твердая рука генерал-адмирала, носящего титул императорского высочества?».
В январе 1853 г., в связи с отъездом А.С. Меншикова в Константинополь, Константин Николаевич вступил во временное управление Морским министерством. Но так как Меншиков вплоть до своей отставки в Петербург больше не возвращался, то именно с этого времени Константин Николаевич начал свой почти 30-летний путь управления флотом. Опыт составления Устава определил порядок законодательных работ и в дальнейшем: историческое обозрение законодательства, изучение иностранных законоположений и гласное обсуждение проекта реформы – эти три элемента стали обязательными при подготовке преобразований в Морском ведомстве.
После нескольких месяцев знакомства с делами начались перемены в личном составе управления. Одно из них окажется очень важным: управлявший второстепенным Ревельским портом Ф.П. Литке назначается главным командиром Кронштадта. Начавшаяся вскоре Восточная (Крымская) война подтвердила правильность этого решения. В том, что союзники не решились атаковать Кронштадт ни в 1854-м, ни в 1855 г., огромная заслуга именно Ф.П. Литке, сделавшего все возможное для защиты Кронштадта.
Крымской войне предшествовал весьма неприятный случай. В начале июля 1854 г. из Санкт-Петербурга в Кронштадтскую военную гавань доставили ботик, построенный на Охте по модели, присланной великому князю из Америки. Константин Николаевич приказал вооружить ботик мачтой с парусами в шлюпочной мастерской, которой заведовал тогда шлюпочный мастер Александр.
17 июля великий князь после завтрака в 1 час пополудни изволил съехать с корабля «Лефорт» на своем 16-весельном катере и отправился в военную гавань для осмотра некоторых работ, а затем к шлюпочному сараю, где стоял под парусами новый ботик.
Осмотрев его, Константин Николаевич сел на руль и предложил сопровождавшим его лицам садиться. «В кормовом сидении» поместились контр-адмирал К.И. Истомин, адъютанты Квеликого князя капитан-лейтенант князь Е.А. Голицын и П.Ю. Лисянский (сын известного мореплавателя Ю.Ф. Лисянского), а на баке разместились капитан-лейтенант Ф.О. Юшков и бывший при вооружении ботика унтер-офицер Михеев.
Константин Николаевич приказал своему катеру, которым правил Гвардейского экипажа отставной боцман Русначенко, взять ботик на буксир и выходить за портовые ворота, так как «в гавани ветер не действовал на паруса». Выйдя метров на 20 за ворота, великий князь скомандовал: «Отдать буксир», и катер остался «сушить весла» в ожидании дальнейшего приказания. Тут же Константин Николаевич приказал ему следовать за ботиком.
Ботик направился к Ораниенбауму, но через две минуты резкий порыв ветра положил ботик на борт. Еще через мгновение ботик «черпнул воды в люки» и – перевернулся. Позднее, будучи вице-адмиралом, Лисянский вспоминал, что ботик имел «недостаточный балласт и неуравновешенную парусность, в результате чего руль постоянно ходил под ветром». Константин Николаевич выскочил за борт, за ним – Голицын и Юшков.
Катер на веслах направился к ботику. Константин Николаевич и Юшков плыли навстречу катеру, и вскоре гребцы подняли их на борт. Истомин, Лисянский и Михеев держались за мачту, пока ботик не погрузился на дно вместе с мачтой. Гребцы катера Аникеев, Федоров, Косарев, Татаров и Мендель, опытные пловцы, прыгнули в одежде в воду. Аникеев и Косарев помогли терпящим бедствие спастись, а Федоров, Татаров и Мендель ныряли, пытаясь найти Голицына. Но это не удалось, как выяснилось позднее, он был «ушиблен люком при падении в воду».
На катере Константин Николаевич сел «в загребное весло», а Лисянский по другую сторону, чтобы согреться, и направились к «Лефорту». Константин Николаевич и Юшков пробыли в воде около 15 минут, остальные – более 20. Спасители были награждены: Русначенко получил 100 рублей, 16 гребцов – по 25. Кроме того, Русначенко и пятеро прыгавших в воду получили серебряные медали «За спасение погибавших». Великий князь помогал смелым матросам и позднее: в 1875 г. Русначенко служил в его «дворце при библиотеке», а Федоров – в его квартире в Кронштадте.
Лисянский вспоминал, что великий князь плыл так высоко подняв плечи, что «эполеты оставались сухими […] и сейчас он носит те же очки и часы, которые имел при себе в тот день».
Смерть отца, Николая I, для Константина Николаевича имела последствием «более самостоятельное положение и вызвала его к самобытной деятельности». Новый император, Александр II, через четыре дня после вступления на престол уволил А.С. Меншикова от всех должностей и повелел своему младшему брату «по званию генерал-адмирала управлять как флотом, так и Морским Министерством». И при этом «распоряжаться морскою частью по собственному усмотрению».
Для флота наступило время серьезных перемен. Несостоятельность морских сил империи требовала решительных мер, и сила возрождающегося флота виделась Константину Николаевичу основанной, во-первых, на опытном профессионально образованном личном составе, во-вторых, на высоком качестве и техническом совершенстве боевых кораблей и, в-третьих, на эффективной, оперативной и в то же самое время дешевой администрации.
Лучшим способом воспитания «истинных моряков» Константин Николаевич считал дальние и кругосветные плавания, при этом требовалось совершенствование морского образования на фоне просветительской деятельности «Морского сборника».
Теперь дальние плавания русских кораблей стали регулярными. И именно в Кронштадте они готовились к походам. В 1872 г. один из лучших деревянных кораблей Балтийского флота корвет «Аскольд» вывели из дока, и началось его «вооружение». «Офицеры и матросы как бы преобразились: в док вначале ходили скучные и угрюмые; на вооружение же начали ходить весело и с охотою. Несмотря на то что для матросов работы были трудными и утомительными, они ходили домой постоянно с песнями и веселым гоготом. Впереди команды бегал козленок с выкрашенными рогами и с бубенчиками на шее – козленок, назначенный идти с нами в кругосветное путешествие для увеселения и потехи матросов. С каким достоинством, бывало, выступал он, как бы путеводитель веселых расходившихся матросов, и с какой безумной храбростью, рогами вперед бросался он на всякого, осмелившегося преградить ему путь!»[248] Вот было веселье и кронштадтским мальчишкам!
Константин Николаевич самолично провожал корвет в это плавание. Он прибыл в Кронштадт на яхте «Стрельна». Осмотрев в очередной раз Кронштадт, великий князь на паровом катере перешел на «Аскольд». После тщательного осмотра корабля он «вышел на верхнюю палубу и, обошедши ее в последний раз, подошел к командиру, обнял его и, поцеловав по русскому обычаю три раза, сказал:
– Прощай, отправляйся с Богом!
Затем подошел к офицерам:
– Прощайте, господа, желаю вам счастливого и благополучного плавания. Жду от вас, что вы поддержите вдали от родных берегов честь русского флага.
После этого обратился к команде и громким звучным голосом приветствовал:
– Прощайте, молодцы! Надеюсь слышать об вас только хорошее. Будьте бравыми молодцами и поддержите славу русских моряков.
– Счастливо оставаться! Рады стараться! Ура!!! – раздался единодушный, радостный и восторженный крик, эхо которого далеко разнеслось по заливу кронштадтской гавани»[250].
Трогательно было накануне и прощание матросов со своими женами. В казарме перед переселением на «Аскольд» можно было увидеть такие сцены:
«На одной из нар сидят муж и жена. Муж, сильно подвыпивший, крепко обнимает свою сожительницу и ласково утешает ее. Жена хнычет и жалуется:
– Ваня, голубчик, на кого ты меня покидаешь! Хошь и жили как собака с кошкой, а все-таки тошно расставаться.
– Эх, не плачь, Аксинья, душечка, может еще свидимся! А что еду – на то царская воля: ей не перечь. Ну а коли много бил тебя, за то прости, Аксинья, душечка; за эфто самое четыре года бить тебя не стану, – утешает матросик, крепко обнимая свою дражайшую половину. Последняя утешается этим непреложным выводом и перестает хныкать; муж же, одолеваемый винными парами, понемногу склоняется и сладко засыпает на коленях своей нежной супруги»[249].
Памятник клиперу «Опричник» в Летнем саду Кронштадта
Корвет «Аскольд» благополучно вернулся в Кронштадт, как и обещал матросик своей жене, через четыре года. Однако не все плавания оканчивались возвращением. Трехмачтовый клипер «Опричник» 24 июня 1858 г. отправился из Кронштадта на Дальний Восток. Здесь до осени 1861 г. экипаж занимался описью и зарисовками побережья, определением глубин и прочими исследовательскими работами. 31 октября 1861 г. «Опричник» под командой капитан-лейтенанта П.А. Селиванова вышел в обратный путь, но в Кронштадт так и не прибыл. Предположительно, клипер со всем экипажем погиб в Индийском океане во время тайфуна.
В память о русских моряках, погибших в море, в Летнем саду Кронштадта 31 октября 1873 г. открыли памятник клиперу «Опричник». Авторы памятника неизвестны, но, по данным Музея истории Кронштадта, гранитные валуны пожертвовал кронштадтский купец В. А. Волков, а их обработку выполнил, также безвозмездно, купец Иконников. Андреевский флаг из чугуна и якорь изготовили на Кронштадтском пароходном заводе.
Памятник мичману А.А. Домашенко, пытавшемуся 9 сентября 1827 г. спасти погибающего матроса, но утонул вместе с ним
Считалось, что Россия не состоянии сравняться с Англией и Францией по численности морских сил, поэтому задачей в области кораблестроения ставилась необходимость «иметь флот, который качествами своими не уступал бы никакому иностранному и только числом судов мог бы считаться слабее». При этом корабли следовало строить исключительно на русских верфях, ведь это, как справедливо утверждал Константин Николаевич, «употребляет наши русские материалы, образовывает своих мастеровых и соделывает нас в морском отношении независимыми от иностранцев».
Что касается административного управления, построенного на новых началах, то оно должно было служить залогом успешного решения всех остальных проблем. «Новые начала» заключались в упрощении структуры управления и уменьшении числа чиновников, с тем чтобы «средства, предоставляемые государственным казначейством Морскому министерству, употреблялись преимущественно на боевые силы флота […] и сколь можно менее расходовались на прочие учреждения морского ведомства».
И главное – что все эти положения усилиями Константина Николаевича и его помощников претворялись в жизнь.
Простое перечисление всех преобразований в Морском министерстве и на флоте заняло бы много места, но следует отметить спуск на воду 15 августа 1872 г. нового корабля «Петр Великий». Именно с него началось возрождение российского флота – строительство новых мощных броненосцев и крейсеров.
Но мы, как обычно, забежали несколько вперед.
Жизнь города
Северная часть нынешнего проспекта им. Ленина и Кронштадтской улицы когда-то называлась «Козьим болотом». Здесь, по преданию, было топкое место, на котором, тем не менее, паслись козы одного из кронштадтских начальников. Козы перевелись, а место это засыпали, и образовалась площадь с названием Козье болото. Постепенно здесь сложился рынок, на котором с открытием навигации окрестные крестьяне торговали своими урожаями. Причем пошлиной эта торговля не облагалась.
«На Козьем болоте можно видеть детей, вынесших корзины с домашним хламом для торговли. Мальчик лет 9 с папиросой в зубах ожесточенно торгуется, не стесняясь в выражениях, прося надбавить еще рубль за какую-то ветошь.
А вот совсем не человекообразное существо с какой-то звериной сладострастью раскладывает принадлежности электрического звонка: кусочки проволоки, кнопки, маленькую батарейку, еще какие-то грязные вещи. Все это тут же чистится ладонями рук. По виду рабочий, а по приемам маньяк плюшкинского типа. Но что обиднее всего – это торгующие матросы»[250].
Позднее рынок сформировался на пространстве, ограниченном нынешними Соборной, Кронштадтской и Владимирской улицами на протяжении от Павловской улицы до Северного бульвара. Здесь располагалось множество деревянных лавок, ходили лоточники. Пожар 1868 г. все это уничтожил. Но городская Управа построила против Гостиного двора ряд новых лавок, которые примыкали к каменной стене, ограждающей служительские флигели.
«Кронштадтский вестник» писал об этом рынке в 1870 г.: «Подходя в праздничный день к нашей толкучке, вы издалека уже слышите неопределенный шум, гул. По мере приближения, шум этот становится явственнее. Наконец, вы яснее различаете отдельные звуки, то восклицания, выражающие: радость, горе, гнев, то просто ни то ни се; то выкрикивание названий продаваемых вещей, то брань, крики, песни и даже нередко плач.
Посреди всего этого раздаются жалкие музыкальные звуки: гармонии, подержанной скрипки, старой гитары и пискливого кларнета.
Когда вы подойдете к самой толкучке, то видите огромное сборище народа, представляющее собой самую разношерстную, какую только можно себе вообразить, толпу. В состав ее входят в большом количестве матросы и солдаты, мужички, посадские, дети, женщины, евреи, татары и прочие. Присутствие матросов в фуражках с белыми чехлами делает толкучку совершенно пестрою.
Толпа эта волнуется, ходит взад и вперед по рынку – „толчется“, поднимая своими ногами пыль или меся грязь, смотря по погоде, пуская изо рта огромные клубы махорочного дыма и заражая воздух миазмами.
Торговый элемент ее составляют следующие лица: женщины, по большей части старушки, с руками по самое горло увешанными сорочками, платками всевозможных цветов, полдюжины мальчишек с теми же предметами; матросы преимущественно с обувью разнообразных видов и качеств; небольшая часть мужичков, мещан, евреев, татар – с разными разностями, начиная с часов и кончая какой-нибудь ни на что не годною дрянью. В числе продаваемых вещей попадаются: разных видов и качеств одежда и обувь, концы веревок и ремней, подержанные гармони и другие музыкальные инструменты, на которых играют сами продавцы, привлекая покупателей; чайницы, старые лампы, шкатулки, подсвечники, ружья и т. д. и т. п.
В одном месте несколько человек посадских обступили моряка, продающего поношенные матросские башмаки по 5 копеек за пару. Башмаки скоро разбирают. Посадские тут же их и одевают, бросая свои опорки на произвол судьбы, по-видимому, без всякого сожаления.
В другом месте толпа окружила избитого в кровь, за покушение запустить в чужой карман руку, посадского. „Так и нужно, так и нужно, еще мало прибили!“ – кричит толпа. Сконфуженный индивидуум, притворяясь пьяным, утирая кровь платком и лавируя, скрывается бесследно в толпе.
Пройдя толкучку и свернув налево, по направлению к католической церкви, в углу площади, занимаемой „козьим болотом“, вы видите несколько штук коров, привязанных к загороди. Они тоже продаются. Продавцами, тут же на корточках, без предварительного омовения сосцов и собственных рук, производится процесс доения.
В соседстве с коровами, по другую только сторону изгороди расположились человека три-четыре цирюльников с татарином во главе. Устройство цирюльни в высшей степени просто. Под открытым небом, около изгороди, поставлены на землю две-три скамейки, несколько табуреток – и цирюльня готова! Принадлежности для бритья: бритвы, мыло и прочее укладываются на плоской верхней доске изгороди, по другую сторону которой, как нам уже известно, стоят коровы. Брадобреи народ хороший! Некоторые от излишнего употребления спиртуозного едва стоят на ногах, но, несмотря на это, должность свою правят без особенных приключений, ни носов, ни ушей никому не отрезают. Плата за стрижку волос 5 копеек, а за бритье бороды – 3 копейки»[251].
Просвещенный XIX век отразился в Кронштадте появлением первой газеты. Первая попытка состоялась в 1859 г.
На такое непростое дело отважились два человека. Один из них – В.В. Керр, владелец типографии, располагавшейся на Господской улице (современный адрес – пр. Ленина, 33). Его типография существовала с 1844 г. под названием «В. Керр и Кº». Второй – чиновник Морского ведомства Р.Я. Кочетов, служивший в Кронштадте заведывающим Морским архивом.
Заручившись моральной поддержкой военного губернатора Кронштадта вице-адмирала Ф.М. Новосильского и великого князя Константина Николаевича, они в 1858 г. подали соответствующее прошение в Главное управление по делам печати и, получив разрешение, с 1 января 1859 г. объявили подписку.
Кочетову удалось получить субсидию Морского министерства на издание газеты, и 4 февраля вышел первый номер «Кронштадтской газеты». Теперь по средам и субботам жители Кронштадта могли ознакомиться с обширной информацией, размещенной в рубриках: «Распоряжения начальства» (то есть Морского министерства), «О привезенных товарах», «Городской листок», «Объявления» (о движении судов в порту), «Метеорологические наблюдения». Публиковала газета и сведения об общественной жизни Кронштадта. Например, бал, состоявшийся в Морском собрании, вызвал негодования автора, написавшего: «Когда-то выйдет у наших дам из моды варварский обычай сверлить в мочках ушей дыры для привешивания камешков?»[252].
По подписке в Кронштадте стоимость газеты составляла 2 руб. 75 коп., а с пересылкой в Петербург – 3 руб. 30 коп. Однако успешным в финансовом смысле это предприятие назвать было нельзя. Кочетов, появлявшийся в Кронштадте всего на два дня, работал без помощников, которым ведь надо было бы платить. К тому же газета постепенно теряла
популярность из-за множества официальных материалов, и 23 декабря 1859 г. вышел последний номер газеты.
Однако нашлись молодые офицеры, подхватившие упавшее знамя. В декабре 1860 г. они решились на создание в Кронштадте еженедельной морской газеты, единогласно избрав в качестве редактора лейтенанта (с 1886-го – контр-адмирал) Н.А. Рыкачева (1833–1891). После того как они сформулировали основные принципы такого издания и получили соответствующие разрешения, первый номер «Кронштадтского вестника (Морского и городского листка)» вышел 2 июля 1861 г. Печатала газету та же типография В.В. Керра, и по четвергам и воскресеньям жители Кронштадта получали возможность познакомиться с морскими новостями и другими интересными материалами. В 1865 г. редакция газеты переехала на Соборную площадь, находившуюся у Андреевского собора, в дом Никитина. В 1869 г. в этом доме открылся книжный магазин, в котором можно было купить книги по морской тематике, различные пособия для занятий в гимназиях, книги для детей. Здесь же можно было подписаться на все русские газеты и журналы. Любопытный магазин существовал с 1874 г. на «Горе» в Сиротском доме. Здесь продавались педагогические игры, издания «первоначального общества дам в Петербурге». Имелся широкий выбор елочных украшений, письменных принадлежностей и других товаров.
Газета «Кронштадтский вестник» стала необыкновенно популярна в Кронштадте, так как Рыкачеву удалось привлечь к сотрудничеству лучших морских офицеров Кронштадта. Достойного материала было очень много, и с 1867 г. газета стала выходить три раза в неделю. Интересно отметить, что, на основании цензурного устава того времени, фамилии авторов не указывались, а сообщались только по требованию Министерства внутренних дел или судебных органов.
Типография «Кронштадтского вестника»
Газета распространялась по подписке, но была, хоть и ограниченная, розничная торговля, а тираж в 1870-х гг. составлял небывалое для Кронштадта того времени количество – тысяча экземпляров! Продавали газету в городе специальные продавцы, одетые в черное пальто с белыми кантами и серебряными пуговицами. На фуражках имелась надпись «Кронштадтский вестник». В 1878 г. этих продавцов было шесть человек, причем продажная цена была строго фиксированной.
Но некоторым этого показалось недостаточно. Владелец типографии, печатавшей «Кронштадтский вестник», В.В. Керр в 1865 г. начал издавать «Листок объявлений», который распространялся в Кронштадте, Петергофе и Ораниенбауме. Газета, выходившая по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям, была небольшой – всего одна полоса, но в ней помещались рубрики: «Распоряжения Кронштадтского городского начальства», «Казенные объявления», «Частные объявления», «Указатель» (реклама). В 1866 г. добавился забавный раздел «Вести и слухи». Тогда же воскресный выпуск стал четырехполосным – добавился литературный отдел.
В «Листке» печаталась реклама книжного магазина купца Надбадьева (Господская улица, дом Блинова), торговавшего детскими книгами и игрушками. Большое место занимали различные объявления: о съеме квартир, найме прислуги и т. п. Иногда попадались сообщения весьма оригинального содержания. Например, сообщение о находке в море недалеко от Ораниенбаума чертежей шхуны, которые «доставлены в редакцию „Листка объявлений“ для выдачи потерявшему». Или такое: «В Кронштадтской артиллерийской роте находится не известно кому принадлежавшая свинья. Хозяин приглашается за получением с доказательствами на принадлежность оной в вышеупомянутую роту»[253].
Любопытное издание выпускал Керр с мая по август 1865 г. Это «Корабельный листок», выходивший ежедневно и публиковавший данные о прибытии кораблей и судов в Кронштадтский порт, сведения о государственной принадлежности корабля, его товарах и капитане.
Узость рекламных рамок не позволяла Керру сделать «Листок объявлений» более популярным, и в 1868 г. он превращает его в «Кронштадтский листок». В первом номере, вышедшем 4 января, Керр обозначил задачу нового издания: дать «возможность касаться интересов общих для каждого русского, и иметь на первом плане нашего издания вопросы, касающиеся к городскому устройству и хозяйству, к торговле и промышленности, коммерческому флоту и коммерческому образованию». Отмечая некоторые трудности, в том числе недостаток подписчиков и существование в городе морской газеты «Кронштадтский вестник», Керр отмечал, что «вопросам гражданским и коммерческим не отведено место на страницах печати». К трем постоянным рубрикам «Кронштадтского листка» – «Правительственные и административные распоряжения», «Разные известия», «Объявления» – с восьмого номера добавился отдел «Библиография», в котором печатались рецензии на новые книги и журналы.
В июне Керр приостановил издание, предполагая начать издание новой газеты «Взморье», но разрешение на это он так и не получил. Таким образом, 45-й номер «Листка», вышедший 16 июня 1868 г., стал последним.
Первая ежедневная газета в Кронштадте («Корабельный листок» Керра не в счет) – «Котлин» – вышла 1 февраля 1896 г. Ее редактор-издатель, полковник Е.П. Тверитинов (1850–1920), в 1894–1895 гг. был редактором «Кронштадтского вестника».
Об этом человеке надо сказать особо. Окончив в 1877 г. Минный офицерский класс, основанный в Кронштадте в 1874-м (в том же году были основаны Учебно-минный отряд и Минная школа), Тверитинов в 1878 г. становится преподавателем в этом военном учебном заведении и тогда же участвует в устройстве уличного освещения на Павловской улице в Кронштадте (ныне – Флотская), первого в России, и в некоторых казармах. Молодой, но уже опытный специалист по столь новому для России делу оказался весьма востребован. В декабре он руководит монтажом электрического освещения Зимнего дворца и Михайловского манежа. В 1879-м оборудует освещение в механических мастерских и на эллинге в Кронштадте, впервые в России устанавливает «свечи Яблочкова» на броненосце «Петр Великий» (об этом корабле чуть ниже), башенном фрегате «Адмирал Лазарев», круглом броненосце «Вице-адмирал Попов» и императорской яхте «Ливадия». В 1881 г. Тверитинов руководил работами по устройству электрического освещения на Кронштадтском Пароходном заводе. Одновременно он пишет фундаментальный научный труд «Электрическое освещение», ставший первым подобным пособием на русском языке. Под его руководством кронштадтские минеры выполнили уникальную для того времени работу по «иллюминированию» Московского Кремля к торжествам по случаю коронования императора Александра III в 1883 г. Затраты на это составили всего 70 тыс. руб. Любопытно, что некая американская фирма просила за эту работу миллион.
И вот… газета.
Тверитинов в первом номере отметил: «Мы будем внимательно изо дня в день следить за все шире развивающейся техникой морского дела, как у нас, так и за границей. В то же время нам всегда будут близки интересы города».
Е.П. Тверитинов
Основные рубрики газеты – «Телеграммы» Российского телеграфного агентства, «Морская хроника», «Внутреннее обозрение», «Иностранные известия», «Местная хроника» – успешно конкурировали с «Кронштадтским вестником». В начале 1900-х гг. на стремительное развитие авиации газета откликнулась рубрикой «Воздухоплавание».
Редакция «Котлина» располагалась на Господской улице, в доме Д. Комарова. Купить ее можно было здесь же, в книжном магазине Прокофьева, магазине Молчановой на Богоявленской улице, а также и в Петербурге.
Газета просуществовала до конца 1916 г. В одном из последних номеров было напечатано объявление, характеризующее положение дел не только в редакции и Кронштадте, но и во всей России: «Старые газеты. Для оклейки комнат продаются в типографии газеты „Котлин“ по 3 р. за пуд. Спросить в конторе газеты „Котлин“».
Но мы забежали немного вперед. О том, как читали газеты в Кронштадте второй половины XIX в., сообщал «Кронштадтский вестник»: «Газеты были дороги, а потребность в них ощущалась большая. Клубы были не всякому доступны, трактирщики не выписывали газет. И вот на выручку явились мелочные лавки, в которых по вечерам собирались обыватели, и кто-нибудь из присутствующих читал вслух газету, имевшуюся у лавочника. По прочтении газета пересылалась в следующую лавку, а слушатели пускались в рассуждения о прочитанном. Нужно было видеть, в каком растерзанном виде возвращался номер газеты к подписчику, но никто из подписчиков не был за это в претензии»[254].
В том же номере рассказывалось о том, как читали на улицах Кронштадта правительственные распоряжения в до-газетное время: «На стенах полицейских будок постоянно наклеивались правительственные распоряжения, Высочайшие повеления и манифесты. Кто-нибудь из грамотных, часто по слогам, читал во всеуслышание, а окружающие слушали с полным вниманием. Если кто из присутствующих не мог разъяснить чего-нибудь непонятного из прочитанного, то за разъяснением обращались к тут же сидящим блюстителям порядка, которых в то время называли не городовыми, а „будочниками“. Эти будочники во время своего дежурства не имели права отходить далеко от своих будок и, чтобы не быть праздными, занимались по большей части приготовлением для продажи нюхательного табаку, растирая в глиняном горшке с березовой золой сильно высушенные листья махорки.
Табак этот поступал в продажу под названием „березового“. Иногда эти блюстители порядка, часто совсем неграмотные, удостаивали публику своим разъяснением, но т. к. им нередко случалось давать подобные объяснения по несколько раз в час, то это выводило их из терпения. Схватив стоящие у дверей алебарды, они с олимпийским величием приказывали публике разойтись и не утруждать их ничего не стоящими разъяснениями. Если же их приказание не исполнялось быстро, то они без всякой церемонии колотили попавших под руку алебардою и разгоняли любопытных, мешавших им тереть табак»[255].
Разумеется, особое место в жизни Кронштадта, как и многих других городов России, занимала торговля «спиртуозной» продукцией. В 1864 г. в Кронштадте имелось: «питейных заведений – 52, постоялых дворов – 86, трактиров – 8, гостиниц – 15, харчевен – 22, пивных – 13. Итого заведений, в которых питье продается распивочно – 196. Кроме этих заведений в городе процветает 25 винных погребов»[256].
Этот алкогольный разгул по всей России начался с введением новых правил торговли спиртным, которые были введены с 1 января 1863 г. Положением (Высочайше утвержденным еще 4 июля 1861 г.) об акцизе на винокурение взамен прежней откупной системы.
«Заезжий турист», впервые попавший в Кронштадт, был поражен таким количеством питейных заведений. Его удивленный рассказ об этом в 1879 г. опубликовал «Кронштадтский вестник»: «В числе достопримечательностей Кронштадта я был поражен массой портерных лавок, которые попадаются на каждом шагу на ваших улицах. Но что мне показалось более примечательным, так это те особые свойства, которые имеют портер и пиво, которые продаются у вас. Почти у каждой такой лавочки я видел жестоко пьяных людей. Из самих лавочек нередко раздавались безобразные песни и видимо пьяные речи. Неужели это все происходит от употребления пива и портера, и есть ли некоторые из ваших портерных только замаскированный вид кабака? Безобразие таких портерных бросается в глаза, и на них, право, следовало бы обратить должное внимание»[257]. Как тут не вспомнить сцену в пивной из замечательного фильма «Берегись автомобиля», когда героям фильма предлагается «фирменное» пиво – убийственная смесь пива и водки…
Начало увеселительных заведений в Кронштадте состоялось в 1854 г. усилиями «заезжего немца». Его «Гамбринус» просуществовал около года – уж слишком скандальным оно оказалось. Затем появилось «Эльдорадо». «Танцевальные вечера в „Эльдорадо“ начинаются в 9 часов вечера, но публикой наполняются лишь с 12 часов, т. е. со времени закрытия трактирных заведений. Все жаждущие сильных ощущений и ночных оргий собираются под сию гостеприимную кровлю […] Но как в пословице: „в кабаке и в бане – все дворяне“, так и здесь слуга и господин сливаются воедино для общего веселья. Пинки и тычки распределяются равномерно: обиженной стороны не бывает, так как расправа тут же налицо. Плясобесие, винопитие, гам, рев, драка – все смешивается в какой-то неопределенный хаос, действующий одуряющим образом на трезвого посетителя.
Среди оглушающего гама разыгрывается и идиллия: по разным углам и комнатам восседают парочки.
В назначенные дни в „Эльдорадо“ бывают и маскарады. На них-то в первый раз, под прикрытием маскарадного костюма, являются будущие жертвы разврата. Сюда, как на невольничий рынок, стекаются выбирать товар.
Трактирный промысел, основанный на ночной торговле и танцевальных вечерах, есть один из главных проводников для растления нравственности. Он падает всею своею тяжестью особенно на бедные классы, вырывая из них, время от времени, жертвы, заглушая в них чувство добра и нравственности, разрушая в них спокойствие семейств и действуя на пагубу общества. Чувство справедливости говорит, что подобный порядок вещей не может существовать»[258].
Широкая сеть питейных заведений в Кронштадте обусловливалась еще и тем, что это был портовый город. В отдельные годы количество кабаков достигало двух сотен: «Париж», «Неаполь», «Вена», «Тулон», «Америка»… К этим географическим названиям добавлялись оригинальные «Черные лебеди», «Веселые острова», «Вздыхающий олень» и др. В Петровском парке существовал ресторан «Бекеша», а трактир «Мыс Доброй Надежды» жители Кронштадта ласково называли «Мыска».
По данным П.И. Столпянского, в 1888 г. в Кронштадт «было привезено водки и спиртных напитков (т. е. коньяку, ликеров и пр.) 125 190 ведер[259] на сумму 688 545 р., пива – 115 157 ведер, или 2 923 140 бутылок, на сумму 232 314 р. Считая жителей в Кронштадте свыше 50 тысяч, оказывается, что на каждого человека приходится около 2 ½ ведер водки и около 2 ¼ ведер пива, т. е. почти 5 ведер, или 100 бутылок в год»[260]. Цифра огромная, если учесть, что в 50 000 жителей входили и женщины, и дети. Интересно, что каждое новое питейное заведение открывало свою деятельность с призыва: первая доза – бесплатно. Но, разумеется, за первой следовала вторая, третья и т. д.
Старался не отставать от гражданского населения и гарнизон. Разумеется, казарменные условия не позволяли развернуться в полную силу, но, как пел Владимир Высоцкий, «Если я чего решил, я выпью обязательно». И бегали в самоволки, и пили, и буянили… Но и службу несли исправно.
Спрос на алкоголь в Кронштадте в середине 1890-х гг. резко повысился, так как в Санкт-Петербурге запретили продавать алкогольные в праздничные и выходные дни. Но этот запрет на Кронштадт не распространялся, в результате на острове в выходные дни появлялись толпы алчущих активного алкогольного отдыха. Кронштадт превращался в эти дни в «царство Бахуса».
Кроме кабаков уважающий себя портовый город просто обязан был иметь и публичные дома. В целях контроля за этим промыслом еще в 1858 г. по повелению императора Александра II в Кронштадте была учреждена «комиссия по разбору бродячих женщин», которая должна была выявлять тайных (незарегистрированных) проституток и их притоны, следить за регулярным посещением проститутками медицинских осмотров и выдавать «билеты» – удостоверения[261]. В 1906 г. комиссию упразднили, а ее функции передали полиции. В начале XX в. в городе насчитывалось 12 домов терпимости, несколько из них принадлежали мадам С.Г. Звенигородской. Большая часть «заведений» располагалась по Северному и Западному бульварам, т. е. вблизи крепостных и флотских казарм. Например, любой матрос, выйдя из ворот казарм на Павловской и перейдя дорогу, сразу попадал в распивочную, а оттуда ноги сами несли к «красному фонарю». За 1900–1905 гг. в Кронштадте в домах терпимости было 1122 проститутки, одиночных «с билетами» – 232. Кроме того, 436 задержано по подозрению в тайной проституции[262]. После восстания 1905 г., с введением военного положения, все они были закрыты, а персонал выселен за пределы острова. Через некоторое время было вновь открыто два «заведения» со штатом около 60 «сотрудниц». По статистике того времени, венерических заболеваний среди нижних чинов Морского ведомства было в два раза больше, чем среди сухопутных войск и гражданского населения вместе взятых. Это объяснялось более высоким денежным довольствием моряков и злоупотреблением спиртными напитками. Последнему способствовала выдаваемая ежедневно чарка водки. Большинство же заражений происходило вне домов терпимости и не в Кронштадте, а в заграничных портах.
Пьянству и проституции активно противостояли в Кронштадте благотворительные организации и, конечно, подвижническая деятельность отца Иоанна Кронштадтского.
Отец Иоанн Кронштадтский
Иоанн Ильич Сергиев родился 19 октября 1829 г. в селе Сура Архангельской губернии. В 1855-м, окончив Духовную академию, получил направление в Андреевский собор в Кронштадте. «Его исключительные качества проповедника, необыкновенная сила слова привлекали массы людей. Когда служил отец Иоанн, собор был переполнен. Огромная толпа людей, не попавших внутрь, стояла вокруг. Когда слава Иоанна Кронштадтского разнеслась по стране, тысячи богомольцев потянулись в Кронштадт, сначала около 20 000, затем до 80 000 в год. Сам он вел строгую подвижническую жизнь, раздавал все до последней копейки, даже одежду и обувь»[263].
Отец Иоанн в 1874 г. основал в Кронштадте христианское братство: Попечительство Святого Апостола Андрея Первозванного. Деятельность братства позволила 10 октября 1882 г. открыть Дом трудолюбия. В том же году рядом построили трехэтажное здание ночлежного приюта, а в 1891-м – Странноприимный дом. В Доме трудолюбия располагались школа кройки и шитья для 20–25 девочек, «пенькощипная» мастерская, в которой трудилось ежедневно около 15 человек, зарабатывая в среднем по 19 копеек в день. В сапожной мастерской мальчиков, находившиеся на полном содержании, обучали этому мастерству.
Дом Трудолюбия в Кронштадте
Благотворительная деятельность отца Иоанна весьма широко освещена в настоящее время, но, оказывается, как часто бывает, находились люди, которые, прикрываясь его именем, творили нехорошие дела.
В ЦГИА СПб нашлось интересное донесение приходского попечителя 2-й части с. Выгорного Тимского уезда Курской епархии, надворного советника Николая Платонова митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию.
«В прошлом 1904 году крестьянки с. Выгорного – 2 части Фекла Хитрова и 3 части Матрена Афанасьева сообщили мне, что они сделались жертвою обмана со стороны некой Параскевы Яковлевой Шестаковой, живущей в Санкт-
Петербурге на Ординарной улице, д. 11. Мне были оставлены и письма, которые Шестакова присылала в с. Выгорное. На основании этих писем и рассказов крестьянок можно установить следующее:
1. Шестакова, которую ее приближенные называют „матушкой“, выдает себя за лицо, пользующееся особым доверием Кронштадтского протоиерея Отца Иоанна Кронштадтского. Она говорит, что Отец Иоанн присылает ей и ее людям деньги на содержание и она служит посредницей между Отцом Иоанном и лицами, имеющими до него дело, так что деньги Отцу Иоанну лучше присылать на имя Шестаковой. Она выдает себя и своих приближенных за людей святых и утверждает, что в некоторых случаях получает внушения свыше.
2. Об Отце Иоанне она говорит, что действительного Отца Иоанна уже нет на земле, что он живым взят на небо, а тот, кого теперь признают за отца Иоанна, есть сам господь Иисус, пришедший вторично на землю для проповеди покаяния, за которою последует страшный суд. Соответственно такому взгляду на Отца Иоанна изображение его у Шестаковой висит на стене рядом с иконой Спасителя.
3. В виду близости конца мира Отец Иоанн, по словам Шестаковой, безусловно воспрещает людям вступать в брак.
4. Относительно Киевской и Троице-Сергиевой лавр она утверждает, что там „прах“, „татары“ и потому ходить на поклонение в эти места не стоит.
Влияния проповедей на женщин замечено не было, они хотят видеть в Шестаковой верную посредницу между ними и Отцом Иоанном, и ей через их посредство было отправлено немало денег и ценных вещей для передачи Отцу Иоанну. Но теперь они уже считают ее темной личностью, обманувшей их.
Нашлись люди, Екатерина Коржавых до сих пор защищает Шестакову от обвинений в мошенничестве»[264].
Разобраться в этом неприятном деле поручили санкт-петербургскому епархиальному противосектантскому миссионеру Николаю Булгакову, который 31 марта 1905 г. направил митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию «почтительный» рапорт.
«По поводу прилагаемого при сем донесения г. Платонова я долг имею почтительнейше донести до сведения Вашего Высокопреосвященства нижеследующее. Крестьянка Курской губернии, Новооскольского уезда, Слоповской волости, слободы Песчаной, Параскева Яковлевна Шестакова, 55 лет, замужняя, еще в начале прошлого года сделалась мне известна как личность, стоящая во главе небольшого кружка людей (12 человек), считающих о. Иоанна Кронштадтского за Бога. Шестакова со своими единомышленниками проживала конспиративною квартирою по Ординарной улице, д. 15, кв. 11. В помещении, занимаемом этими людьми, все стены увешаны священными изображениями лубочного характера, а среди икон центральное место занимают портреты-иконы Отца Иоанна Кронштадтского с терновым венцом на голове, пред его портретами горят лампады. В начале прошлого года у одного из главных сообщников Шестаковой, крестьянина Курской губ. Новооскольского уезда Никандра Афанасьева Фиранова были отобраны полицейским урядником Курской губернии записные книжки, заполненные адресами жителей г. Санкт-Петербурга. Санкт-Петербургская Духовная Консистория препроводила ко мне эти книжки с поручением обойти лиц, живущих по указанных в книжке адресам и преподать им надлежащее увещание, если они окажутся разделяющими заблуждения Шестаковой. При посещении мною этих лиц оказалось, что сообщники Шестаковой ходят по квартирам в Санкт-Петербурге и выспрашивают деньги будто бы для различных нужд Отца Иоанна Кронштадтского. В своем рапорте Санкт-Петербургской духовной консистории от 23 апреля прошлого года за № 27 о Шестаковой я признавал желательным, чтобы о неблаговидных действиях Шестаковой было сообщено Отцу
Иоанну Кронштадтскому с тем, чтобы он посетил со мной или с кем-либо из местных приходских священников квартиру Шестаковой, приказал бы убрать свои иконы-портреты с горящими пред ними лампадами и во всеуслышание осудил бы нехорошую деятельность этой компании. Со своей стороны я разъяснял лицам, которые подверглись со стороны компании Шестаковой вымогательствам (все эти лица оказались большей частью из простого сословия), что самый удобный и простой способ направления пожертвований Отцу Иоанну есть посылка их почтовым порядком или же непосредственно передачи самому батюшке в устроенном им монастыре на реке Карповке. Самой Шестаковой и ее сожителям и сожительницам кроме увещеваний чисто догматического характера я указывал на безобразие их явно мошеннических проделок, совсем не соответствующих достоинству истинного христианина и позорящих в глазах иноверцев святую православную веру.
В конце прошлого года Шестакова была судима за мошенничество и затем выбыла к себе на родину, где и проживает в настоящее время. Единомышленники же Шестаковой теперь перебрались из прежней просторной квартиры в более тесное и темное помещение того же дома (кв. № 8); свой переход они объяснили мне „плохими денежными доходами“. Судя по письмам, которые Шестакова по временам присылает в Санкт-Петербург, она на своей родине намеревается устроить „хатку“, в которую и переселить потом своих деток из Санкт-Петербурга. Одно из этих писем мне единомышленники Шестаковой показали 21-го сего марта. По поводу фактов, упомянутых в донесении г. Платонова, я преподал надлежащее увещание сообщникам Шестаковой, указав им на то, что „всякое дурное дело рано или поздно обязательно откроется“»[265].
Из дальнейшей переписки не видно, удалось ли остановить деятельность Шестаковой. Но хочется думать, что удалось.
Однако кроме учреждений Андреевского попечительства в Кронштадте имелись и другие благотворительные учреждения. 31 июля 1858 г. основанное в 1857 г. Общество снабжения бедных одеждой было утверждено императором Александром II и включено в число учреждений Ведомства императрицы Марии. С 1867 г. в Кронштадте действовало Кронштадтское благотворительное общество, которому покровительствовала королева Эллинов Ольга Константиновна, дочь Константина Николаевича. Это общество содержало приют имени великой княгини Александры Иосифовны, жены Константина Николаевича, на 25 девочек и два «дневных пристанища», где обучались и питались около 100 детей, родители которых работали и не могли присматривать за ними. В арендованном здании адмиралтейских конюшен общество содержало квартиры для 36 неимущих старушек, кроме того, выплачивало ежемесячные пенсии малоимущим пожилым людям.
1863 год
Странным образом в 1863 г. в Кронштадте переплелись отголоски событий в Польше и Северной Америке. Польское восстание 1831 г. получило продолжение в 1863-м, а действия русского правительства, направленные на его подавление, вызвали крайне негативную реакцию в Европе. Недовольство действиями России вылилось в Англии и Франции в ряд угроз, которые, памятуя о пребывании англо-французских эскадр под стенами фортов Кронштадта в 1854–1855 гг., правительство России восприняло всерьез.
Опасаясь появления европейских флотов в Финском заливе, Морское министерство озаботилось проблемой обороны столицы. Но помимо традиционного затопления на фарватерах старых кораблей требовалось что-то новенькое. И тут взоры наших офицеров обратились в сторону Америки, где продолжалась Гражданская война Севера и Юга. Эта война вынудила обе воюющие стороны искать всевозможные резервы для усиления своих боевых возможностей. Именно в эти годы были построены первые броненосные суда. Попытки создания блиндированных судов предпринимались и раньше, но в данном случае им удалось проявить себя в настоящем морском бою.
Южане обшили корпус деревянного корабля «Вирджиния» железными листами, и это позволило потопить несколько деревянных судов северян. Но 9 марта 1862 г. на Хэмптонском рейде «Вирджинии», переименованной в «Мерримак», противостоял броненосный корабль северян «Монитор». Его название, переводимое с английского как «увещеватель», «наставник», позднее стало нарицательным для целого класса кораблей.
Его создателем был шведский изобретатель Дж. Эриксон, эмигрировавший в конце 1850-х гг. в Англию, а затем в Америку. Творение Эриксона было настолько необычно, что поначалу многие не верили в возможность самого передвижения по воде этого железного монстра. На палубе, которая едва возвышалась над водой, располагалась цилиндрическая башня с двумя торчащими из амбразур 15-дюймовыми орудиями.
«Монитор» и «Мерримак» сошлись в ближнем бою и выпустили друг в друга достаточное количество ядер для того, чтобы потопить любой деревянный корабль, но большинство ядер просто отскакивало от железной обшивки. Победителя в этом бою не было, потом, правда, выяснилось, что «Монитор» стрелял уменьшенными зарядами, но тем не менее впечатление на южан он произвел немалое.
Далеко не все восприняли появление броненосных кораблей с энтузиазмом. Например, адмирал Дюпон заявил, что «федеральному правительству, выстроившему все эти новомодные суда, остается только создать железных людей, которые бы на них служили. Ядро, пущенное монитором, более вредит стреляющим, нежели тому, по ком стреляют. Оглушающее сотрясение, какое производит выстрел из громадной пушки в тесном просторе небольшой башни, движение, тем сообщаемое судну, ввергают людей в такую немощь и тошноту, при которой становится невозможным произвести следующий выстрел ранее, как по истечению 20 минут, плюс громление невыразимо трудно выносимое для команды. Все это опрометчивое шарлатанство, коим отличается характер англо-американца».
Опыты броненосного судостроения проводились и раньше, но еще в 1860 г. Константин Николаевич отмечал, что «чрезвычайная дороговизна окованных судов и желание не обременять Государственное казначейство значительными расходами без убеждения в совершенной неотложности оного до сих пор побуждали меня выжидать окончательное решение западными державами вопроса о сих судах. В настоящее время вопрос этот решен, и я пришел к убеждению, что самые сильные наши крепости, каков, например, Кронштадт, не могли бы устоять против неприятеля, владеющего окованными судами, если мы будем лишены возможности противопоставить ему такие же суда, и что, следовательно, долг самосохранения требует, чтобы немедленно было приступлено к заказу окованных судов»[266]. Таким образом, в русском флоте появились первые броненосные батареи «Кремль», «Не тронь меня». Но этого, разумеется, было недостаточно, и в Америку отправился корабельный инженер Н.А. Арцеулов, который с натуры зарисовал «Монитор» и «Мерримак». Кроме того, он привез из Америки чертежи монитора «Пассэк», которые Морское ведомство и решило взять за основу при проектировании первых русских мониторов. Проектирование, точнее приспособление американского проекта к возможностям русских заводов, поручили Арцеулову.
Любопытно, что решение о строительстве мониторов для обороны Петербурга было принято очень быстро. Причина, видимо, кроется не только в обострении отношений с Англией и Францией. Морской агент в Лондоне барон Брунов сообщал, что там появились «агенты польской пропаганды», которые собираются приобрести какое-то блиндированное судно. В Англии броненосное судостроение развивалось впечатляющими темпами, и Брунов писал: «Английские блиндированные суда, безусловно, наделали бы больше бед (чем союзники в 1854–1856 гг. – Л. А.), и все-таки без поддержки мощного десантного корпуса об атаке с моря и говорить нечего. А кроме того, Кронштадт – не Севастополь. Здесь дело обернулось бы значительно большей бойней, и для того, чтобы в нее ввязываться, для Англии должны быть более весомые причины, нежели какой-то там польский вопрос. Другое дело повстанцы. Одержимость плохо слушается рассудка. Красиво погибнуть под стенами Зимнего Дворца за свободу Польши – такая идея могла привлечь многих».
«Латник» – один из первых русских мониторов
Существование безумной, казалось бы, идеи прорваться к Зимнему дворцу через кронштадтский рейд, нашпигованный мощными орудиями фортов, подтверждали и другие источники в Англии. Капитан-лейтенант Шварц, командовавший клипером «Жемчуг», отмечал, что есть «возможность снарядить дешевыми сравнительно средствами такое блиндированное судно, которое при всем своем несовершенстве и слабости в сравнении с последними образцами этого рода судов будет, при умении хорошо управляться, грозным противником для судов деревянных. […] Состав нашего флота и вооружения всем известны, поэтому не мудрено, если найдутся охотники идти наудачу с одним блиндированным судном в Балтийское море. Целый ряд опытов, проведенных над броней в Англии, служит доказательством слабости прежней артиллерии против брони, а успехи американских наспех построенных блиндированных показывают, как безнаказанно могут они вредить деревянным судам и даже подходить к укреплениям при благоприятных обстоятельствах. Такое судно можно заказать в Англии или в Шотландии, и уследить за его изготовлением будет сложно и даже невозможно».
Таким образом, опасаясь не только атаки английского флота, но и невероятной попытки прорыва польских повстанцев к Петербургу, 24 апреля 1863 г. последовало «Высочайшее соизволение приступить к постройке в Санкт-Петербурге одновременно восьми железных однобашенных броненосных лодок по американской системе по тем чертежам и тем данным, кои доставлены инженер-подполковником Арцеуловым». Решение о строительстве еще двух «лодок» было принято чуть позднее.
Строительство первых десяти русских мониторов – это отдельная весьма интересная тема. Отметим только, что строили мониторы петербургские заводы. Исключение составили мониторы «Вещун» и «Колдун», которые заказали бельгийскому обществу «Кокериль», имевшему свое представительство в Петербурге. Мониторы по частям были изготовлены в Бельгии, а собирали их в Петербурге на Гутуевском острове.
После спуска на воду все мониторы переводили в Кронштадт, и здесь все возможные усилия были направлены на то, чтобы как можно быстрее вооружить эти необычные, но весьма нужные корабли. Правда, в 1864 г., когда мониторы начали проходить первые испытания, международная обстановка была уже не столь наряженной. Тем не менее 18 июня 1864 г. на мониторах «Колдун» и «Вещун» была проведена проба машин. Механизмы действовали без замечаний, а сотрясение в башне от выстрелов, по словам одного офицера, было, «как в обычной батарее, и дым проносился очень скоро».
Первые русские мониторы не участвовали в боевых действиях, но их служба имела огромное значение не только для развития тактики эскадренного боя, но для понимания, как должны взаимодействовать приморская крепость и флот при атаке противника. И это был один из первых опытов броненосного судостроения в России, в котором Кронштадтский порт и его структуры играли весьма важную роль. Но о том, какой должна быть оборона приморских крепостей, в высших структурах власти мнения были весьма неустойчивыми и противоречивыми.
Надо сказать, что в 1863 г. еще сказывалось странное понимание задач военно-морского флота. О том, чтобы встретить в открытом бою вражеские корабли, речи и не было. Но крепость Кронштадт к возможным атакам готовилась. Была сформирована «Ведомость судов, которые могут быть употреблены для заграждения проходов между Кроншлотом (фортом Павел и Ораниенбаумской мелью) и Купеческой гаванью», предполагалось усиление 60-фунтовыми орудиями фортов «Константин», «Император Александр I», «Император Петр I», «Кроншлот» и «Император Павел I». Кроме того, предполагалось «все отдельные форты, батареи, острова соединить телеграфной проволокой». Но когда выяснилось, что атаки Кронштадта не будет, работы в крепости опять приняли вялотекущий характер.
Визит «Миантономо»
Польские события заставили русское правительство принять и некоторые экстраординарные меры. Давление на Россию было весьма сильным, и кроме спешных действий по усилению обороны Кронштадта была организована экспедиция двух русских эскадр – С.С. Лесовского и А.А. Попова – к берегам Америки. Поход готовился в Кронштадте с необычайной секретностью. Офицеры узнали о его цели уже в море. Эскадра Лесовского отправилась в Атлантику, Попова – в Тихий океан.
Американский монитор «Миантономо»
Это был невероятно удачный ход против Англии, которая решила вступиться за восставших в 1863 г. поляков. Как уже упоминалось, угроза войны была реальной, и Россия показала еще более реальные возможности нанести мощный удар по английской торговле в случае начала военных действий. Причем сделано все было гениально просто: 24 сентября 1863 г. эскадра Лесовского стала на якорь в Нью-Йорке, а через три дня эскадра Попова – в Сан-Франциско. Таким образом, военные действий флотов Англии и примкнувшей к ней Франции у русских берегов теряли всякий смысл по причине огромных убытков, которые мог «причинить русский флот морской торговле и колониям союзников».
Американцы ответили на эту экспедицию через три года незабываемым визитом в Кронштадт океанского монитора «Миантономо» в сопровождении парохода «Августа». Их встречал не только весь Кронштадт, но и весь Петербург. «Кронштадтский вестник» 26 июля 1866 г. подробно описал пребывание заморских гостей в Кронштадте: «Вчера, в особом прибавлении, напечатали мы известие о приходе монитора Миантономо и парохода Августа. Ниже читатели найдут это описание, повторенное нами для иногородных наших читателей. К этому описанию мы считаем долгом прибавить все то, что происходило сегодня. В 9-м часу утра астроном кронштадтской морской обсерватории Л.Э. Гибнер посетил пароход Августа и монитор Миантономо. Г-н Гибнер привез с собою письма на английском языке, в которых подробно изложены были правила показания среднего полдня в Кронштадте, с обозначением разности времени между меридианами Гринвича, Нью-Йорка и Кронштадта. В 10 часов господин главный командир порта генерал-адъютант адмирал Ф.М. Новосильский, с начальником штаба контр-адмиралом И.Н. Изыльметьевым, капитаном 1-го ранга Баженовым и адъютантом штаба, посетил американские суда для отдачи визитов, сделанных накануне командирами. Во время пребывания Его Высокопревосходительства на пароходе Августа ему сделан был салют, при подъеме русского флага, 17-тью выстрелами. На это тотчас же было отвечено равным числом выстрелов с близь стоящего винтового корвета Гридень, при подъеме американского флага. После Августы адмирал посетил монитор и весьма долго и подробно осматривал его. В присутствии Его Высокопревосходительства ворочали башни, показывали действие 15-ти дюймовых орудий и вентилаторов, снабжающих воздухом каюты и жилое помещение этого почти подводного судна.
Монитор Миантономо представляет собой увеличенный тип наших мониторов, но по принципу и системе постройки весьма похож на наши. Во всяком случае, как судно, перешедшее океан и тем доказавшее, что мониторы могут быть хорошими мореходными судами, он вполне заслуживает полного и самого серьезного внимания специалистов.
В 11 часов адмирал оставил монитор и на катере возвратился в гавань. На пути адмиральский катер встретился с двумя катерами: с депутациями от морского собрания в Кронштадте и от морской библиотеки. Депутации эти передали капитанам Муррей и Бомонт и всем офицерам обоих судов именные билеты на звание членов морского собрания и морской библиотеки.
В 12 часов на восточный рейд прибыла паровая яхта Нева, имея на фор-брам-стеньге флаг С.-Петербургского речного яхт-клуба; в то же время появилась целая флотилия яхточек клуба под парусами. Все это придавало необыкновенное оживление нашим рейдам, нашей эскадре и гаваням, как нарочно, переполненным купеческими кораблями. С паровой яхты Нева послана была депутация на американские суда с поздравлением с приходом наших заокеанских друзей.
В 1 час капитаны американских судов с американским вице-консулом г. А.Х. Вилькенсом делали визиты г. командиру вице-адмиралу А.В. Шулепникову и прочим начальствующим лицам в порту.
В исходе второго часа американские офицеры, числом до 30 человек, съехали с своих судов на пароходе Ижора. Подходя к гавани, офицеры и сопровождавший их лейтенант пересели на паровой барказ Колдунчик и направились к рундукам средней гавани, откуда пешком через Господскую улицу направились в здание морского собрания и библиотеки. Здесь встретили их члены комиссии, избранной для приема.
При осмотре библиотеки всем американским офицерам предложены были каталоги, изящно переплетенные и нарочно для них изготовленные. Тут же показывали им свято сохраняемые хартии города Нью-Йорка и штата Род-Эйланд, поднесенные в 1863 г. адмиралу С.С. Лесовскому и подаренные им в музеум библиотеки[267].
В 2 с половиной часа по полудни, при звуках американского народного гимна, все общество село за стол в нашем роскошном зале морского собрания. Этот завтрак не имел официального характера и отличался дружеской беседой первого знакомства наших гостей с людьми, собравшимися для того, чтобы оказать им радушный прием и показать им все достойное замечания в окрестностях нашей столицы.
Вечером, в 5 часов, капитаны американских судов и некоторые из начальствующих лиц в Кронштадте приглашены были к обеду к г-ну главному коменданту порта.
Завтрашний день наши гости отправятся в Петергоф. Посланник Штатов г. Фокс, его секретари и капитаны Мюррей и Бомонт будут иметь честь представляться Его величеству Государю Императору, а прочие офицеры сделают прогулку в экипажах по великолепному парку и вечером отправятся на Елагин остров, где будет устроен фейерверк по случаю дня рождения Ея Величества государыни Императрицы.
В четверг утром в Кронштадте ожидают посещения Е. И. В., а вечером, в 5 часов, назначен большой обед для г-на Фокса и американских моряков в зале морского собрания, от имени русского флота.
В пятницу, 29 июля, назначен обед в Кронштадтской городской Думе от граждан города Кронштадта»[268].
Вот так – обеды, салюты, подарки… Череда визитов продолжалась и в XX в. О некоторых из них – рассказ в соответствующей главе.
Морское собрание и библиотека
Упомянутое выше и существующее до сих пор Кронштадтское морское собрание – старейшая общественная организация в городе. «День за днем, из года в год протекала беспритязательная береговая жизнь кронштадтских моряков того времени, и большинство их апатично мирилось с невзрачною обстановкою, находя удовлетворение в дружеских пирушках, на которых господствующую роль играли вино и карты […] Между тем, праздного времени после кампании у моряков было много, и на молодежь, не приютившуюся в семейных кружках, такая праздность действовала губительно» – такую грустную картину нарисовал барон Штейнгель, начавший службу мичманом в 1795 г.[269].
Чтобы защитить моряков от вредных привычек и сделать досуг морских офицеров более интеллектуальным, еще в начале 1786 г. главный командир Кронштадтского порта адмирал С.К. Грейг обратился с соответствующей просьбой к императрице Екатерине II. Императрица разрешила устроить в Кронштадте благородное собрание для морских офицеров. Сначала подписались 70 человек с обязательным взносом 10 рублей ассигнациями, и 11 марта 1786 г. в доме контр-адмирала Клокачева состоялось открытие Кронштадтского морского собрания.
Результат вскоре дал о себе знать: «Простота нравов, взаимная любовь, дружеское обращение начальников с подчиненными и безусловное уважение последних первыми явили полезные последствия: семейные между собою сблизились, а молодые офицеры, ознакомясь с лучшим обществом, сделались нравственнее».
Однако в 1795-м большая часть офицеров в составе эскадр Балтийского флота ушла в плавание к берегам Англии и Голландии. Собрание прекратило свое существование.
Главный командир Кронштадтского порта в 1801–1808 гг. адмирал П.И. Ханыков был большим любителем всяческих театральных представлений, и при нем в Кронштадте стали впервые устраивать любительские спектакли. Один из активных «актеров», лейтенант И.П. Бунин, предложил возродить благородное собрание. Ходатайство адмирала Ханыкова было благосклонно встречено императором Александром I, и 6 февраля 1802 г. в доме Миниха состоялось открытие обновленного Морского собрания. При том что в первую половину XIX в. деятельность кронштадтского собрания не отличалась особой новизной и оригинальностью, тем не менее оно имело важное значение, особенно в деле нравственного воспитания молодых офицеров.
Как уже упоминалось в предыдущей главе, третий офицерский флигель на Екатерининской улице был перестроен позднее остальных. Вот в него и решили в 1856 г. перевести Морское собрание и библиотеку. Инициатором это дела был великий князь Константин Николаевич, он и поручил составление проекта перестройки здания профессору архитектуры Р.И. Кузьмину. Подготовленный им проект был утвержден 25 июня 1856 г., а окончательный вариант фасада – 4 июля. На всю работу по перестройке здания ушло больше двух лет – торжественное открытие состоялось 30 ноября 1858 г. Но уже в 1857 г. по настоянию Константина Николаевича в Морском собрании началось чтение лекций по истории и проблемам военно-морского флота. Эти лекции «касались морской артиллерии, минного дела, пароходной механики, корабельной архитектуры, морской тактики и тому подобных предметов, которые в пору пересоздания нашего флота получили новое направление». Лекции вначале готовил морской ученый комитет, а позднее – Главный морской штаб, и лекторами были опытные специалисты, рассказывавшие о «морской истории, статистике, гигиене, естествознанию, педагогике» и многом другом.
В 1863–1864 гг. со стороны двора соорудили двухэтажную каменную пристройку.
Под руководством вице-адмирала Ф.М. Новосильского в 1858 г. был разработан новый Устав Морского собрания, который давал возможность офицерам «принимать участие в его жизни, следить за развитием морской науки». Но главное – в этом году Морское собрание переехало в специально для него перестроенный третий офицерский флигель.
Здание Морского собрания на Екатерининской улице
Члены Кронштадтского Морского собрания. Начало XX в.
Гостей собрания встречала парадная дубовая лестница в два марша, которую устилали дорогие ковры и украшали бронзовые пушки. «Большой двусветный зал длиной 34 аршин с хорами освещался пятью люстрами. Центральная, самая большая на 94 рожка, была подарена Собранию генерал-адмиралом из собственного дворца». В 1860 г. по инициативе Константина Николаевича в зале заменили паркетный пол. Новый мозаичный, из дуба и березы с вкраплениями красного дерева, изготовил петербургский мастер Миллер.
Парадная лестница в Кронштадтском Морском собрании
«Кронштадтский вестник» писал о Морском собрании в 1877 г.: «Все посетители, как русские, так и иностранные, любуются грандиозными размерами и прекрасным устройством их и признают, что ничего подобного нет ни в одном из европейских портов, ни в одном из центров сосредоточения морских сил какой бы то ни было другой нации. В особенности нравится всем прекрасная и очень обширная зала, предназначенная для балов, парадных обедов, концертов и лекций»[270].
Залы собрания украшали картины известных художников И.Е. Репина, И.К. Айвазовского, А.П. Боголюбова и др. Было много ценных предметов, полученных в дар от членов императорской фамилии. Многие морские офицеры, в том числе и иностранные, дарили собранию раритеты, привезенные из дальних плаваний.
По примеру Морского собрания организовывали собрания и другие специалисты. Так, артиллеристы Кронштадтской крепости сначала собирались в шести небольших комнатах в частном доме Вальронта на углу Северного бульвара и Красного переулка, в 1877 г. их собрание перевели в казенный каменный дом на углу Купеческой и Михайловской улиц. Уютные помещения собрания с удовольствием посещали не только артиллерийские офицеры, но и горожане. В мае 1904 г. для Артиллерийского собрания построили двухэтажное здание на Александровском бульваре, у Сайдашной улицы. В доме купца М.П. Синебрюхова на углу Господской и Цитадельской улиц размещалось Коммерческое собрание. В 1879-м оно переехало в дом Б.Д. Никитина (впоследствии – дом кредитного общества). С 1880 г. при Коммерческом собрании работал театр. На его сцене выступали кронштадтские музыканты-любители и приезжавшие из Петербурга выдающиеся артисты Ф. Шаляпин, К. Варламов, Н. Фигнер, П. Стрепетова и др.[271].
Вместе с Морским собранием на Екатерининскую улицу переехала и Кронштадтская морская библиотека, основанная в 1832 г. по инициативе капитан-лейтенанта И.Н. Скрыдлова. На приобретение книг и «поддержание общественной библиотеки» он предложил выделять 1 % офицерского жалованья, с чем согласились почти все офицеры, служившие в Кронштадте. На третьем этаже дома Миниха библиотека занимала поначалу всего четыре небольшие комнаты, но в здании Морского собрания библиотеке выделили больше места. С 1860 г. она стала называться Кронштадтской морской библиотекой, и если до этого пожертвования были добровольными, то с 7 ноября, по повелению Александра II, удержание 1 % жалованья адмиралов, генералов и офицеров флота, проживавших в Кронштадте и Санкт-Петербурге, стало обязательным.
Библиотека постоянно пополнялась новыми книгами, покупая и получая в дар от тех, кто считал пополнение библиотеки своим долгом. Многие из книг были уникальными.
К 1873 г. фонд библиотеки насчитывал уже более 40 тысяч томов, и тогда Константин Николаевич передал для книгохранилищ свои комнаты, находившиеся на втором этаже Морского собрания.
В бытность морским министром Н.К. Краббе произошел любопытный эпизод, описанный офицером Е.А. Серебряковым, участвовавшим в нелегальных собраниях в Кронштадте.
«Краббе был страшный самодур, но очень добрый, по-своему, человек, всегда заботившийся о своих подчиненных и защищавший их. Для характеристики его чудачества я расскажу здесь факт, за достоверность которого ручаюсь.
В Кронштадте существует морская библиотека, одна из самых богатых в России. И вот кому-то из услужливого начальства пришла богатая идея украсить библиотеку бронзовыми бюстами всех великих князей, начиная с Рюрика. Для осуществления этой патриотической идеи была устроена среди морских офицеров официальная подписка со шнуровой книгой, печатями и проч. И вот, к ужасу всего начальства, один лейтенант написал в этой священной книге нижеследующее заявление: „Библиотека нуждается в хороших книгах, в бронзовых же головах у нас в России недостатка не существует, а потому подписку считаю излишней“, и подписался, лейтенант такой-то. Можете себе представить переполох всего начальства, в особенности в то время. Немедленно было донесено морскому министру, и тот приказал виновному лейтенанту предстать пред его светлые очи.
Несчастный лейтенант со стесненным сердцем, вероятно, не раз сожалея о своем поспешном остроумии, отправился в Петербург, и его воображению, конечно, рисовалась неутешительная перспектива путешествия по „Владимирке“.
Но вот он прибыл в Петербург, подъехал к Адмиралтейству и не совсем уверенно вступил в приемную вельможного министра. О нем доложили и просили подождать.
Кронштадтская Морская библиотека. 2014 г.
Он сидит в приемной четверть часа, полчаса, час…
Наконец открываются двери, входит сам морской министр Краббе в… в одних туфлях! Буквально в одних туфлях, совершенно голый!
Лейтенант уподобляется статуе командора.
А Краббе, нисколько не смущаясь, начинает прогуливаться по комнате, размахивая руками, похлопывая себя по телу и приговаривая: „Вот и я либерал! Вот и я либерал!“, погуляв таким образом минут пять, Краббе остановился и, обращаясь к офицеру, громовым голосом закричал:
– У меня в Кронштадте хоть на головах ходи, а либералов не потерплю! – И, помолчав, прибавил: – Ступайте!
Тем вся история и кончилась, и лейтенант отправился восвояси, очень довольный тем, что отделался только наглядным уроком русского либерализма, как он понимался тогда в высших сферах»[272].
Управлял библиотекой выборный комитет, который неоднократно ходатайствовал о необходимости строительства специального здания. Лишь в 1908 г. комитет смог заказать архитектору Романову проект здания, но он утвержден не был. Только через два года, 30 марта 1910-го, проект гражданского инженера Г.А. Косякова (брата знаменитого В.А. Косякова, построившего Кронштадтский Морской собор) получил одобрение. В следующем году на углу Большой Екатерининской и Соборной улиц возвели стены здания, но вскоре работы остановились «за недостатком средств». Затем была Первая мировая война, революции, мятежи, и лишь в 1926 г. строительство завершилось, и 7 ноября 1927 г. состоялось официальное открытие Кронштадтской библиотеки. По предложению А.В. Луначарского ее назвали именем Великой Октябрьской революции.
Кроме Морской библиотеки в Кронштадте с 15 февраля 1870 г. работала Общественная детская библиотека, одна из первых в России. Созданная по инициативе заведывающего компасной обсерваторией капитана 1-го ранга И.П. Белавенца, она до 1912 г. располагалась в Штурманском училище. Затем была передана в ведение высшего начального училища.
При Доме трудолюбия с октября 1891 г. существовала своя библиотека, содержавшаяся на добровольные пожертвования и доходы от лекций. В 1897-м ее передали Попечительству о народной трезвости.
Пути-дороги
Как и большинство жителей России того времени, кронштадтцы передвигались по городу на лошадях. К сожалению, изображений карет, телег и просто всадников на улицах Кронштадта найти не удалось. Но раз были лошади, значит, были конюшни, и в том числе адмиралтейские. Это подтверждает документ, датированный 1832 г. и обнаруженный в РГАВМФ: «Адмиралтейские конюшни по ветхости угрожают падением, и содержать в них лошадей сопряжено с опасностью, то Команда полагает вместо оной построить Каменную конюшню для адмиралтейских лошадей с новыми покоями для смотрителей и казармою для кучеров, на что потребуется 207 160 рублей»[273]. А вот где располагались адмиралтейские конюшни и были ли они перестроены в каменные, предстоит еще найти.
Разумеется, в городе были и извозчики, готовые отвезти седока в любой конец Котлина. С 1856 г. они получали номера и таблички с тарифами. Причем поначалу движение по улицам не регулировалось, можно было ехать хоть по правой стороне, хоть по левой. Лишь в 1860 г. в Кронштадте введено правостороннее движение, а в 1864-м купец Гаврилов проложил маршрут от Кронштадтских ворот до православного кладбища, по которому более-менее регулярно ходили дилижансы.
Попытки устроить в Кронштадте конно-железные дороги почему-то встречали ярое сопротивление начальства на радость частному сектору извозчиков.
Однако стоит напомнить, что Кронштадт располагается на острове. О «пассажботах» и первом пароходе Берда уже было рассказано. Во второй половине XIX в. число желающих переместиться с острова и на остров возрастало с каждым годом, а необходимость в круглогодичном сообщении с материком становилась все очевидней.
Путешествие из Кронштадта в Петербург по воде действительно было путешествием. Тем более что первые пароходы не отличались комфортом. Это были простые деревянные барки с приделанными к бортам колесами. Примитивные паровые котлы вмазывали прямо в кирпичную печь, и дымовая труба тоже была кирпичной. Случалось, при качке от трубы отваливалась пара кирпичей, а так как у трубы было теплей и здесь скапливались пассажиры, то пострадавшие в лучшем случае отделывались синяками и ссадинами. При подходе к гавани топки гасили и выпускали пары, чтобы исключить попадание искр на окружавшие гавань деревянные корабли и строения. В гавань заходили на специальных буксирах, так же выходили из гавани.
Позднее все-таки стали появляться каюты со всяческими удобствами. Вот, например, восторженное описание путешествия из Петербурга в Кронштадт, сделанное в 1819 г.: «На паровых судах поделаны прекрасные светлые комнаты в коих можно покойно заниматься не только чтением, но и письмом; дождь также нисколько не беспокоит. Притом здесь можно найти весьма хороший завтрак, самые лучшие вины и прохладительные напитки. Удовольствия же на палубе в хорошую погоду ни с чем не сравненны! На ней поделаны покойные кресла и софы (из чугуна с мягкими подушками). Можете, прогуливаясь или сидя, любоваться прекрасным южным материком, на коем постепенно показываются как будто возрождающиеся из моря разные мызы, Сергиевская пустынь, Стрельна, Петергоф, Ораниенбаум, а напротив синеется дикий мрачный берег Финляндии. Плата взимается здесь двоякого рода: 5 рублей и 2 рубля, последняя с простолюдинов, кои также имеют особую для себя комнату в носу судна. Если катеры зависят от ветра, то тем более еще и пассажботы. Известны примеры, что и те и другие принуждены бывали по целым суткам бороться с яростью волн и ветров, и, не достигнув цели своего путешествия, возвращались назад»[274].
Удобней было добраться до Ораниенбаума, а от него уже сухопутным путем. Первая попытка организовать стабильное сообщение Кронштадта с Ораниенбаумом, оказавшаяся неудачной, датирована 1835 г. И вот в начале 1850 г. потомственные почетные граждане П.В. Синебрюхов, Г.Г. Куречанов, купец И.И. Спарро и англичанин Симс организовали Товарищество пароходного сообщения между Кронштадтом и Ораниенбаумом, и первый рейс состоялся 9 июля. Регулярное сообщение по этому маршруту позволило многим кронштадтцам приобретать участки на южном берегу залива, где земля была более плодородной, чем на Котлине.
Пароходная пристань товарищества «Заря»
Пароходы, ходившие здесь, были построены в Англии: сначала «Луна», затем, с 1857-го, – «Заря», с 1861-го – «Утро». «Заря» перешла от Ораниенбаума на маршрут Кронштадт – Петербург. Но открытое в 1868 г. движение пассажирских поездов между Петербургом и Ораниенбаумом позволило на ораниенбаумском направлении добавить еще два парохода: в 1869-м – «День», построенный в Бьернеборге, и в 1880-м – купленный в Германии «Луч»[275].
При этом расписание проходных рейсов и расписание поездов были согласованы, что, естественно, сокращало время в пути. И все бы ничего, но предприимчивые люди не дремали – дело-то было прибыльным. И если пароход купца В.Н. Яшумова «Обновка», начавший выполнять рейсы с 1878 г., особых хлопот Товариществу не доставлял, то купец Н.Г. Сидоров нанес конкурентам настоящий удар.
Еще в конце 1850-х гг. он во время распутицы отправлял в рейс два буксирных колесных парохода, «Тигр» и «Стрельна».
Прибытие пассажирского парохода на Ораниенбаумскую пристань
А в 1885 г. он прорыл канал от ораниенбаумского берега до вокзала железной дороги. Его колесный пароход «Николай» и два винтовых буксира доставляли пассажиров почти к самому перрону вокзала. Это было особенно удобно путешествующим с багажом. До этого им приходилось перегружаться в вагоны специально проложенной конно-железной дороги. Конкуренты ответили снижением цен, бесплатным чаем и выступлениями артистов, успевавшими во время недолгого путешествия развлечь публику, которая теперь имела возможность выбирать.
Товарищество Синебрюхова в 1889 г. прорыло в Ораниенбауме еще один канал, по которому пароходы товарищества подходили к перрону, – от пристани общества в Военной гавани по реке Кароста к вокзалу, и на линию вышел только что построенный в Швеции ледокольный пароход «Луна». На нем впервые были устроены более надежные спасательные средства: две шлюпки, несколько спасательных скамеек системы Богдановича и 12 спасательных кругов. Впервые пароход был оборудован мужским и женским туалетами. Для пассажиров l-ro класса имелся буфет с богатым выбором напитков и закусок. Каюты 1-го и 2-го классов имели паровое отопление и освещение керосиновыми лампами. 3-й класс был, разумеется, весьма простеньким. Весь путь от Кронштадта до Ораниенбаума в спокойную погоду составлял всего 20 минут. Несмотря на приобретение новых пароходов, Синебрюхов в 1894 г., видимо, устав от конкуренции, прекратил работу на линии.
Пароходная пристань в Кронштадте
На линии Кронштадт – Петербург конкуренция была не столь интенсивной, за исключением одного эпизода. Сначала все шло спокойно. Берд, имевший привилегию на девять лет на пароходное сообщение, работал здесь до начала 1830-х гг. В 1840-х появились первые конкуренты – бельгийское общество «Коккериль»[276], а затем начали работу пароходы Петрозаводского общества «Великий князь», «Царевна» и «Геркулес». И вот в 1890 г. на линию Кронштадта – Петербург вышел новый пароход Н.Г. Сидорова – «Санкт-Петербург». Он проходил этот маршрут за полтора часа, тогда как пароходы конкурентов тратили на это два. Но Сидорову этого было мало – он значительно снизил цену, и в результате его пароход был переполнен, а на остальных команды было больше, чем пассажиров. Когда конкуренты тоже снизили цены против сидоровских и пустили свои пароходы точно по тому же расписанию, Сидорову пришлось убрать свой пароход с этой линии.
Не остался без внимания судовладельцев и северный берег Финского залива. В 1894 г. началось регулярное сообщение Кронштадта с Терийоками (ныне – Зеленогорск). Рейсы выполнял пароход «Карло» Общества легкого финляндского пароходства. В следующем году пароходы Приморской железной дороги «Лисий Нос» и «Сестрорецк» связали Кронштадт с Лисьим Носом.
Зимние дороги
Все это происходило в то время, когда восточная часть Финского залива была чистой, но с появлением льда ситуация менялась кардинально. В период ледостава и таяния льда были дни, когда связь с «Большой землей» была просто невозможна – судов на воздушной подушке еще не существовало. Не существовало и мощных ледоколов. О первой попытке создания «ледопила» уже было упомянуто. Когда лед становился достаточно толстым, по нему прокладывали ледовые дороги не только в Ораниенбаум, но и в Петербург.
Еще в 1734 г. вышел приказ «об устройстве с наступлением зимы дороги в море, с постановкою в местах, где бывают полыньи, деревянных с перилами мостов и надзора за их содержанием»[277]. Лихие извозчики могли доставить нетерпеливого пассажира из Кронштадта в Петербург всего за несколько часов, но стоили дорого. Дешевле, но медленнее добирались на санях-каретах. На всем пути через каждые 20 метров были установлены деревянные вехи с небольшими флажками. Версты обозначали высокими вехами с парусиновым флагом, разделенным на черные и белые квадраты. Сверху крепилась дощечка с указанием пройденного расстояния. На льду с зимы 1749/50 г. разрешили «поставить на половине пути избу для обогревания». Позднее изба превратилась в трактир, в котором пассажиры могли отогреться у печки, выпить рюмку водки и скромно закусить пирожком, бутербродом, а в масляничные дни – блином с семгой или свежею икрой. Описание зимней дороги в Петербург 1860-х гг. приводит известный знаток старого Петербурга П.И. Столпянский: «Теперь вехи, будки с колоколами, часовые уже поставлены на местах, построен настоящий кабак на сваях, учреждены многие второстепенные заведения этого рода, а потому зимнее сообщение может считаться совершенно устроенным».
Однако все было не так просто: «Дорога в последние дни от выпавшего снега и от нанесенных метелью бугров сделалась чрезвычайно тяжела и ухабиста, в особенности часть дороги между кабачком и Петербургом. Беда встретить тянущийся обоз, который, разумеется, ни за что не свернет с дороги. Приходится сворачивать в сторону, при этом лошади уходят по горло в снег и с трудом вытаскивают кибитку на дорогу»[278].
Но это было не самое страшное. Бывало, и замерзали, и под лед проваливались. В 1876 г. в бывшем караульном доме у Петербургских ворот создали станцию «для предупреждения несчастных случаев на льду во время весенней и осенней распутицы». На станции имелись железная шлюпка «системы Френсиса» и три лодки на полозьях. Эти суденышки были снабжены шестами, лестницами, веревками, то есть всем, что может пригодиться при спасении тонущих людей. На дежурство назначались офицер, унтер-офицер, фельдшер и восемь нижних чинов. Для фельдшера в гостинице «Германия» выделили комнату с ванной, двумя кроватями и необходимыми медикаментами.
Зимняя дорога
Кибитки кибитками, а железная дорога и здесь пригодилась, правда, не надолго. Первый поезд прошел по льду от Ораниенбаума в Кронштадт 17 января 1881 г. Билет в вагоне 1-го класса, обитом внутри коврами и отапливаемом камином, стоил 75 копеек. Холодные 2-й и 3-й стоили соответственно 50 и 25 копеек. Ранней весной началась подвижка льда, и железную дорогу пришлось разобрать. Но предприимчивый ум не дремал, предлагая различные варианты передвижения по льду: то какие-то непонятные «воздушные ящики» под вагонами, то цепной путь, то «конькобежный». Но с природой бороться тогда было сложно – кронштадтские остряки шутили: «Сегодня устроите дорогу на Ораниенбаум, а завтра она отъедет к Красной Горке».
Поэтому сообщение с материком продолжалось традиционными способами. Так, в 1880-е гг. к кронштадтским извозчикам добавились «общественные кареты», то есть «дилижансы». В Ораниенбаум они отходили от Нарвской площади, прибывая на южный берег за полчаса до прихода и отхода поездов и делая по шесть рейсов в сутки.
Ледовая железная дорога
В конце января 1882 г. случилась на Финском заливе страшная буря. «В половине седьмого часа в Ораниенбаум прибыл пятичасовой петербургский поезд. На этом поезде основную массу составляли кронштадтцы. Буря была в разгаре. Несмотря на это, большинство прибывших тотчас расселись по саням и кибиткам и массою двинулись на лед. Вот здесь-то и началась ужасная драма. На совершенно гладком льду кружилась снежная пыль. На расстоянии пяти шагов ничего нельзя было рассмотреть. Огни Ораниенбаума, яркий огонь Военного угла – все исчезло. Весь громадный поезд из нескольких десятков саней сразу разбился на несколько групп. После 10-15-минутной езды по льду большинство решилось вернуться назад в поисках уже ораниенбаумского берега. Многим это удалось. Другие же плутали по льду 9-11 часов, до тех пор, пока буря не утихла.
Путешествие из Кронштадта в Ораниенбаум по каналу, пробитому ледоколом
Около двадцати дружно державшихся саней, несмотря на бурю, благополучно добрались до Петербургских ворот и прибыли в Кронштадт. Но и от этой группы, как и от группы возвратившихся в Ораниенбаум, были отставшие. На их долю выпал весь ужас борьбы с бураном. Произошло это из-за различных приключений с лошадьми. Лошади падали, их поднимали. Однако плохо подкованные лошади не могли держаться на ногах. Их буквально уносило ветром вместе с санями и седоками. Некоторых извозчиков, их саней и лошадей до сих пор не нашли. Некоторые из них добрались до будки посредине пути и заночевали там. Два или три случая с одинокими окончились трагически»[279].
Через три дня после того, как буря утихла, между Ораниенбаумом и Кронштадтом установили еще две будки на полозьях и с печкой. В каждой будке постоянно находились три человека, спавшие по очереди. Вечером они зажигали фонарь и периодически звонили в колокол. Кроме того, стали назначать дежурного офицера с небольшой командой, которая имела все необходимое для спасения потерпевших и наведения переправ через полыньи.
Во время ледохода и ледостава, когда остров Котлин оказывался полностью отрезан от остального мира, находились смельчаки («пасачи»), перевозившие почту и таких же смелых пассажиров на каяках – в данном случае, шлюпках, поставленных на полозья. По льду «пасачи» тянули каюк с помощью шестов, переплывая на том же каяке полыньи и разводья, которые нельзя было объехать.
Чтобы увеличить период навигации, кронштадтские минеры использовали проверенный инструмент – порох. Однако при этом разрушался не только лед, но и стекла в близлежащих домах, и нежные барабанные перепонки кронштадтских барышень. Тогда решили использовать простаивавший без дела первый русский броненосный корабль – канонерскую лодку «Опыт». Способ разрушения льда был весьма эффектным, но, к сожалению, не эффективным. В носовой части лодки установили специальное устройство, которое с помощью цепей поднимало несколько чугунных многопудовых гирь на высоту нескольких метров и сбрасывало их на лед. Встречные торосы предполагалось подрывать шестовыми минами, почти как в Русско-турецкую войну. Но до использования этих мин дело не дошло, «Опыт» так и остался опытом, не получившим продолжения.
Дело сдвинулось, когда за него взялся потомственный почетный гражданин Михаил Осипович Бритнев (1822–1889). Он родился в Кронштадте в купеческой семье. Механик-самоучка, он с 1840 г. уже занимался предпринимательством в Кронштадте, создал свой судостроительный завод, на котором строили баржи, небольшие пароходы водоизмещением до 300 т, а также плавучие краны. Именно Бритневу принадлежит идея перестроить носовую часть своего парохода «Пайлот» таким образом, чтобы при встрече с ледяным полем судно «взбиралось» на него и своим весом проламывало лед. «Пайлот» стал прообразом современных ледоколов. Бритнев был важной фигурой в Кронштадте. В 1868 г. его избрали городским головой, к тому же он был одним из учредителей Городского кредитного общества, 1-го Ссудного сберегательного товарищества. Именно Бритнев, понимая всю важность водолазного дела, основал в 1868 г. первую в России водолазную школу, причем на 17 лет раньше открытия в Кронштадте казенной Водолазной школы.
М.О. Бритнев
Итак, в апреле 1864 г. активная работа ледоколов «Пайлот» и «Бой» позволила открыть навигацию раньше обычного. Теперь стало возможным сообщение с материком в период, когда весенний лед уже был опасен для движения по нему. Термин «ледокол» появился именно в Кронштадте в 1865 г., сменив неудачный «ледопил». Слава Бритнева добралась и до Европы – в 1871-м в Кронштадт приезжали германские инженеры. Работа ледоколов их впечатлила, и они купили чертежи Бритнева за 300 руб., после чего началась постройка ледоколов в Гамбурге. Знаменитый С.О. Макаров заимствовал идею мощного арктического ледокола именно от бритневских ледоколов «Пайлот», «Бой» и других.
Однако смелым и «Пайлот» не указ. Путешествия по льду на материк продолжались и в начале XX в., причем многие из путешественников стартовали в Кронштадте на виду у форта «Константин». Так, канонир 5-й роты Михаил Старченко заступил в караул в 20.00 15 марта 1905 г. Его пост находился на валганге[280] батареи «Брылкин», откуда и сегодня открывается прекрасный вид на Большой кронштадтский рейд. Весна того года была стремительной, и промоины на льду образовались буквально за неделю.
В 21.0 °Cтарченко услышал крики о помощи со стороны фарватера. Пост он покинуть не мог, но голосом вызвал разводящего, который сообщил о происшествии дежурному по караулам капитану Гестеско. Надзирателей и сторожей собрали меньше чем за минуту, и они спустились на лед, прихватив с собой доски и пару мотков крепкой пеньки. Оказалось, что в 20 саженях от форта провалились под лед сани с лошадью крестьянина с побережья. Дружными усилиями караула форта лошадь, сани и сам незадачливый путешественник были вытащены из промоины и доставлены на форт. Там пострадавшего переодели, напоили горячим чаем, а лошадь поставили в местную конюшню, задав овса после тщательного оттирания несчастного животного.
Но это был не единичный случай в ту весну. 16 марта под лед провалился канонир Иван Кромзиков, следуя после смены из караула с форта «Кроншлот» на форт «Константин». Кромзикова спасли, а казенная винтовка утонула. 18 марта провалился под лед еще один крестьянин вместе с лошадью и санями у левого фланга форта, около 15.00 пополудни. Спасли всех. 21 марта спасли двух женщин и ребенка, шедших из Кронштадта в Ораниенбаум[281].
Еще о жизни города
Несмотря на ледовые приключения, жизнь в Кронштадте продолжалась. Во второй половине XIX в. в городе стали проходить культурные мероприятия. В 1910-е гг. на углу Цитадельской улицы и Николаевского проспекта построено здание Мещанского общества (пр. Ленина, д. 51). Здесь располагались благотворительные организации, музыкальная школа О.И. Прокофьевой, вице-консульства ряда иностранных государств. После революции здание стало Домом профсоюзов.
Театр на Осокиной площади
В 1861 г. некто Цеханович открыл на Осокиной площади (ныне – Кировский сквер) театр, располагавшийся в четырехэтажном здании, обшитом досками. Зал освещался одной люстрой, а отопления не было вовсе, поэтому зимой в особенно холодные дни представления отменяли. «Если не помешает стужа, то будет дан спектакль с участием пансионера императорских театров М.А. Максимова и госпожи Козловой-2-й» – подобные объявления иногда публиковал «Кронштадтский вестник»[282].
Около шести часов вечера 12 января 1872 г. из-за нечаянно пролитого керосина в театре вспыхнул пожар. В начале восьмого часа здание рухнуло, и бед могло быть гораздо больше, если бы не оперативная работа пожарных, имевших на вооружении передвижные брандмауэры полковника
Н. Эйлера. Кронштадт остался без театра, а артисты – без костюмов и жалованья. На новый театр у кронштадтской власти денег не было, и помог великий князь Константин Николаевич. Он уговорил императора выдать субсидию и разрешить Морскому ведомству бесплатно обеспечить строительство нового театра необходимыми материалами.
20 декабря 1872 г. в «Кронштадтском вестнике» было опубликовано распоряжение императора:
«1. Устроить в Кронштадте театр, фасад и план которого представить на его утверждение.
2. Ввиду того, что постройка здания не может быть окончена ранее 1874 года, уплату субсидии начать с текущего года по четыре тысячи рублей в первые два года, а затем в течение двадцати лет по три тысячи рублей, для чего вносить потребные суммы в сметы Морского ведомства.
3. По истечении срока здание перейдет в собственность города»[283].
Помимо денег, полученных от официальных структур, столь нужному делу помогали и частные лица. 7 июля 1873 г. состоялась официальная закладка нового здания. Открытие театра намечалось на 21 октября 1874 г., но накануне вечером произошел еще один пожар, так что было не до представлений.
Этот пожар был одним из самых страшных за всю историю Кронштадта. Конечно, пожарам пытались противостоять, установив вокруг Обводного канал помпы, и предупреждать их. После пожаров в мае 1862 г. в Петербурге в Кронштадте было запрещено курение на улицах, но это не помогало. 12 августа 1868 г. случилось два пожара. В 7 часов утра у рынка на Козьем болоте загорелась прачечная, потом вспыхнул дом Корали. Вскоре пожар охватил еще два дома по направлению к Северному бульвару. К 13 часам пламя удалось сбить, но в это время начался пожар в Морской части. В тот день сгорело 15 жилых домов, много служебных построек и 117 лавочек рынка[284].
Для борьбы с пожарами полковник Н. Эйлер в 1868 г. составил «Проект обеспечения города Кронштадта от распространения больших пожаров и для снабжения жителей водой». Но принятые меры не помогли ни в сентябре 1870 г., ни при страшном пожаре 4 октября 1874 г. Прелюдией к нему стали случившиеся в том же году три пожара, которые, к счастью, удалось относительно быстро потушить. 20 июня в Адмиралтействе загорелись доски в большом каменном сарае. Досок было много, много было и огня, но он не перекинулся на стоявшие неподалеку другие строения только благодаря энергичной работе пожарных.
В ночь с 10 на 11 сентября произошел пожар на Нарвской улице – горел завод Бритнева, но и с ним удалось справиться быстро. 4 октября, в начале второго часа, загорелись дома на Владимирской[285] улице. Дома стояли очень близко друг к другу, и вскоре горел весь квартал. Но и здесь справились – полностью сгорело всего семь домов. Остальные хоть и пострадали, но восстановлению подлежали.
И вот – 20 октября. Вечером в доме купца Гаврилова на углу Александровской и Купеческой улиц[286] вспыхнула занавеска. Огонь стал быстро распространяться по комнате и вскоре «пробил» стену во двор. Пока пожарные, прибывшие через 11 минут после сигнала тревоги, ломали ворота, сильный ветер перекинул пламя на соседний дом. Описание ужасной картины этого стихийного бедствия опубликовал, разумеется, «Кронштадтский вестник».
Пожар в Кронштадте 20 октября 1874 г.
«Огненный дождь сыпался на весь город в виде громадных искр, долетавших до противоположной оконечности города у Петербургских ворот. Под влиянием жестоких порывов, по временам доходивших до степени шторма, громадные головни отрывались от объятых пожаром домов и летели на соседние здания. Пожар распространялся с изумительной быстротой. В 10 часов пламя уже достигло Посадской улицы и распространялось вширь по Владимирской, Высокой, Розовой, Купеческой и Березовой улицам, идущим параллельно направлению огня. В 11,5 часа горели уже дома на Господской, церковь Владимирской Божией Матери, и пожар, распространяясь с необычайной быстротой, грозил Гостиному двору, рынку на Павловской улице. В начале второго часа загорелся западный фас Гостиного двора и самый двор внутри. Усилия пожарных и всех морских и сухопутных команд были не в состоянии удерживать огонь и были направлены на то, чтобы остановить дальнейшее распространение в сторону и прекратить движение огня у каменной стены морских казарм, известных под названием „новослужительских“ флигелей. В 2,5 часа Гостиный двор уже горел, первый „новослужительский“ флигель и первый от собора офицерский были в большой опасности. На дворе казарм горели баня и две кухни. В это время пожарные части работали на углу Владимирской и Господской улиц, удерживая пожар от распространения к северу и отстаивая бани Байкова и Бритнева и угловой дом Шляковой. Эти последние распоряжения способствовали ограничению пожара с юга. Сами жители и домовладельцы в то же время тушили надворные строения в доме почетного гражданина М.Н. Синебрюхова, что также способствовало к ограничению распространения пожара со стороны Английской церкви, Английского госпиталя и других зданий, расположенных по Посадской и Андреевской улицам. Главные же силы, состоявшие из четырех пожарных баркасов, работавших на Обводном канале, парового локомобиля и всех пожарных партий морских команд, были употреблены для возможного уменьшения огня восточного фаса Гостиного двора и удерживания в границах пожара бани и кухонь первого служительского флигеля, в котором помещался второй флотский экипаж. Здесь находился военный губернатор и главный командир, вице-адмирал П.В. Казакевич, и здесь шла самая упорная борьба со страшным пожаром. В 4 часа весь Гостиный двор и частью разобранные лавочки рынка у стенки были объяты все сокрушающим пламенем, но стенка помогала удержать пожар построек внутри казарм. Эти постройки, совсем обгоревшие внутри, служили брандмауэром и способствовали остановке огня от дальнейшего распространения. В 5 часов можно было уже надеяться, что пожар будет прекращен, а в исходе шестого часа сделалось уже ясным, что дальнейшего распространения пожара ожидать нельзя»[287].
На следующий день была организована временная столовая для пострадавших бедняков. Кое-как разместили погорельцев, потерявших свои дома. Пожар уничтожил 101 деревянный и 18 каменных домов, одну деревянную церковь, две часовни, Гостиный двор и в нем 50 торговых лавок, еще 78 лавок – у стены казармы. Погибли два человека.
Вскоре после пожара в Кронштадте была создана Комиссия, которая занималась сбором пожертвований пострадавшим и, кроме того, озаботилась строительством жилья для особо нуждающихся. Городу и его жителям помогали всем миром.
Так, 25 октября 1874 г. «Санкт-Петербургский биржевой комитет вследствие получения заявления от биржевого купечества о желании оказать пожертвованиями посильную помощь жителям Кронштадта, пострадавшим от пожара 20, 21 сего октября, открыл подписку»[288]. В подписном листе числилось 56 человек, а общая сумма пожертвований составила 7100 руб. Кроме того, биржевые корабельные маклеры собирали деньги в пользу «трех небогатых лиц купеческого сословия, не застраховавших своего имущества».
Все жертвователи получили благодарность занимавшего должность кронштадтского городского головы П.А. Коргуева.
Восстановление уничтоженного пожаром началось в 1875 г. Причем дома строили в основном каменные. Большую помощь оказало городское Кредитное общество, резко снизившее процент на кредиты.
Была проведена реорганизация пожарной команды, однако полностью исключить пожары не удалось.
Именно из-за этого пожара открытие нового сезона в театре на Осокиной площади и было перенесено на 23 октября 1874 г.
При этом присутствовали великие князья генерал-адмирал Константин Николаевич, которому Кронштадт был обязан и театром, и многим другим, и Алексей Александрович, который через семь лет сменит на посту генерал-адмирала своего дядю.
Огромный для того времени зрительный зал вмещал почти 900 человек, кроме того, как и во всяком приличном театре, имелись специальные ложи: императорская, генерал-адмирала, главного командира порта и директорская. Представления давали по вторникам, пятницам и воскресеньям, но выгодным коммерчески это предприятие не было, хотя периодически в нем можно было увидеть и столичных звезд.
Однако эту «гордость Кронштадта» ждала печальная участь. В ночь на 28 декабря 1880 г. в здании театра вспыхнул пожар. Пожарные взломали двери, но из-за удушающего дыма проникнуть внутрь не смогли. В этом дыму погибла семья смотрителя театра, поручика Гарриса, – все восемь человек, включая малолетних детей.
Нарвская площадь
В начале 1881 г. главный командир порта назначил специальную комиссию с участием представителей города для разработки проекта нового театра. Но ни этот проект, ни все последующие реализованы не были. Обгорелые стены простояли до 1929 г., когда их продали на слом ленинградской артели «Коопесок».
Из других культурных развлечений следует отметить регулярные выступления цирковых артистов на Нарвской площади. Поначалу особенно популярным был Итальянский цирк М. Труцци, в котором выступал знаменитый дрессировщик А.Л. Дуров. Позднее городская дума разрешила ему устроить на Нарвской площади собственный цирк. Дурову удавалось привлекать известных артистов в свою труппу, и ее выступления всегда пользовались большой популярностью кронштадтцев. Этот цирк работал до революционных потрясений, во время которых стал местом многочисленных митингов, но в 1919 г., не выдержав громких речей и призывов, сгорел.
Каток на Итальянском пруду
На Нарвской площади в выходные и праздничные дни работали карусели, качели, выступали знаменитый канатоходец Молодцов, а также бродячие артисты, предсказатели будущего и прочие шарлатаны. Здесь же, при большом стечении народа, популярной была игра, в которой в круг запускали поросенка с намазанным салом хвостиком. Играющие пытались поймать несчастное, неистово визжащее животное за этот самый хвост. Кроме источника веселья она стала первым в Кронштадте тотализатором.
По праздникам гуляния устраивались в Петровском парке и Летнем саду, обязательным участником гуляний был духовой оркестр. Зимой в городе заливали несколько катков, но лучший был на Итальянском пруду. Каток по сторонам украшали елками и освещали фонарями. По вечерам обычно было много народа, для которого имелся павильон с мужской и женской раздевалками, по воскресеньям для катающихся играл духовой оркестр. Здесь периодически устраивали костюмированные вечера и конкурсы фигуристов, которые, правда, еще не знали, что такое тройной тулуп, пользуясь при случае обычным. Победители, которых определяла публика, получали ценные призы: золотые браслеты, броши, жетоны, серебряные портсигары. Среди завсегдатаев катка была жена адмирала С.О. Макарова[289].
Однако кроме веселья и развлечений были суровые будни и настоящие трагедии. Об одной из них – гибели семьи Гарриса при пожаре театра в 1880 г. – уже было рассказано. Но эта история далеко не исключение.
Кронштадтский Пароходный завод
Одним из важнейших предприятий Кронштадта являлся Мортонов эллинг [290], построенный в 1855 г. на берегу Средней гавани, между мачтовыми сараями. Он позволял быстро вытаскивать судно на берег для ремонта, после чего быстро спускать на воду. Длина эллинга составляла 238 м, ширина – 17,7 м. 3 ноября 1860 г. на слип эллинга посредством паровой машины, изготовленной в Англии, был поднят пароход «Владимир».
Увеличение размеров кораблей потребовало строительства нового дока, который в честь генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича назвали Константиновским. Его постройка, начатая в 1861 г., завершилась в 1876-м. Строительство этого дока было сопряжено с массой технических проблем, которые были успешно решены. Например, грунт вывозили по узкоколейной железной дороге, построенной специально для этого.
Торжественное открытие дока состоялось 29 июля 1876 г. в присутствии императора Александра II, наследника цесаревича и, разумеется, самого Константина Николаевича. Столь важное событие почтили своим присутствие короли Дании и Греции, другие высокопоставленные лица. Первым в док был введен эскадренный броненосец «Петр Великий». Именно с этого мощного корабля началось в России создание океанского броненосного флота.
Император Николай II прибыл в Кронштадт на открытие Алексеевского дока. 1914 г.
Забегая вперед, отметим, что уже к концу 1880-х гг. в связи с реализацией новой кораблестроительной программы потребовался док больших размеров. Поэтому 19 октября 1896 г. в Кронштадте торжественно открыли уже четвертый сухой док, названный в честь императора Александра III – Александровским. Но и это был не предел. 30 июля 1911 г. для ремонта линейных кораблей типа «Севастополь» в Кронштадте заложили док, который и сейчас является самым большим сухим доком в России. Его назвали Алексеевским в честь наследника цесаревича Алексея. Полезная длина дока – 229 м, полная – 267 м, ширина входа – 36 м, глубина на пороге – 10,7 м.
Весь этот сложный комплекс сухих доков дополняли несколько плавучих доков. Вокруг Петровского дока располагалось так называемое «Старое Адмиралтейство», в котором располагались различные мастерские. У Пароходного завода размещалось «Новое Адмиралтейство», включавшее лесопильный завод, столярную, малярную, шлюпочную, парусную, такелажную, водолазную и сапожную мастерские, а с 1891 г. – портовую швальню[291]. Расположение этих мастерских было не самым удачным, что отмечалось в «Обзоре деятельности морского управления в России в первое двадцатилетие благополучного царствования государя императора Александра Николаевича. 1855–1880»: «Разбросанное положение адмиралтейских заведений в Кронштадте, служа источником многих злоупотреблений и беспорядков при постройке, исправлении и вооружении судов, затрудняло и замедляло вместе с тем ежедневные действия всех отраслей портового управления»[292].
Это обстоятельство, а также все усложнявшееся обеспечение деятельности боевых кораблей и их достройки требовали наличия в Кронштадте структуры, соответствовавшей поставленным задачам. Такой структурой стал Кронштадтский Пароходный завод, первоначально задумывавшийся как судостроительный. Для изучения передового английского опыта в 1846 г. в Туманный Альбион направили командира Северного округа Морской строительной части инженер-генерал-майора В.П. Лебедева и архитектора Строительного департамента при Морском министерстве А.С. Кудинова. После возвращения из Англии, 24 января 1847 г., Лебедева назначили строителем завода, а Кудинову поручили проектирование корпусов завода. А уже менее чем через месяц, 11 февраля, состоялась официальная закладка, и у Арсенальной набережной начали забивать сваи. Однако уже после того, как забили 158 свай, выяснилось, что завод следует перенести несколько восточнее. Таким образом, завод оказался в Лесной гавани, напротив шлюпочных сараев. В декабре 1848 г. Лебедев скончался, и его сменил инженер-полковник А.В. Модрах.
По проекту главный корпус завода имел форму замкнутого каре, образуя обширный внутренний двор, в котором располагались еще два дополнительных корпуса. В 1850–1851 гг. выполнили кирпичную кладку стен всех корпусов, а к 1854-му их уже покрыли железными крышами.
Литейная мастерская Пароходного завода
Сборочная мастерская Пароходного завода
Броневая мастерская Пароходного завода
Строительство завода шло неравномерно в силу неравномерного выделения денег. В конце Крымской войны потребовалось отремонтировать канонерские лодки, построенные для защиты Кронштадта от англо-французской эскадры. Для этого следовало существенно изменить структуру завода – устроить специальные мастерские в северо-восточной части главного здания. Таким образом, завод из судостроительного постепенно превратился в судоремонтный, хотя периодически строил небольшие суда.
Официальное открытие завода состоялось 3 марта 1858 г. Причем зажечь первый огонь в печах и пустить в ход первый станок доверили чиновнику по особым поручениям Морского министерства Н.И. Путилову. Ставший позднее знаменитым на всю Россию предпринимателем, он много сил и средств потратил на поддержку Кронштадтского Пароходного завода.
Броненосец «Петр Великий» на достройке в Кронштадте
А первым начальником завода долгое время служил опытный инженер-механик А.И. Соколов, много сделавший для развития этого весьма важного для Кронштадта предприятия. Первой самостоятельной работой завода стала «выделка чугунных кильблоков для южного дока имени Петра I».
Высокий уровень выполнения работ, отличное качество материалов были оценены на Всемирной выставке 1862 г. в Лондоне. Заводу вручили несколько медалей, в том числе за «пушечный лафет по чертежу полковника Пестича»[293]. А в 1872 г. на Московской политехнической выставке заводу вручили «Большую золотую медаль» за разработку и изготовление «водоопреснительного аппарата судового самовара и камбуза»[294].
Постепенно сложилась система строительства боевых кораблей: строили их в Петербурге, затем переводили в Кронштадт, где Пароходный завод устанавливал механизмы, исправлял недостатки. И отсюда корабли уходили на испытания, после которых возвращались на завод для устранения возникших неполадок. Одной из первых крупных подобных работ стал монтаж «800-сильных» паровых машин на линейных кораблях «Синоп», «Цесаревич» и фрегате «Олег». Огромное значение для артиллерии флота имела важнейшая работа, проделанная Пароходным заводом в 1858–1861 гг. Впервые в России несколько гладкоствольных корабельных орудий были переделаны в нарезные. В 1861 г. здесь были проведены опыты по изготовлению броневой плиты путем кузнечной сварки из нескольких листов тонкого железа. Эти опыты позволили заводу выполнить сложный заказ на изготовление брони для первого отечественного броненосного корабля – канонерской лодки «Опыт». Не менее сложным и ответственным был и заказ на изготовление корпуса императорской яхты «Держава». И эту работу завод в 1864 г. выполнил успешно. А в октябре 1871 г. в присутствии адмирала А.А. Попова на Пароходном заводе выполнена уникальная по сложности отливка из меди форштевня для броненосного корабля «Петр Великий». Уникальным был и вес отливки – 224 т. Приложил завод руку (точнее, руки своих талантливых мастеровых) и к созданию отечественного подводного флота. В 1881 г. здесь были изготовлены важные детали и механизмы для подводной лодки С.К. Джевецкого.
Но не только военными заказами жил завод. И ныне гости Кронштадта восхищаются великолепной решеткой Летнего сада, выполненной на Кронштадтском Пароходном заводе.
О городской власти и не только
В предыдущих главах упоминался кронштадтский городской голова, поэтому следует несколько слов сказать и о нем. С военными все понятно: начальниками Кронштадта как военного порта и города начиная с 1723 г. являлись главные командиры, начиная с 1809 г. им добавились функции военного губернатора Кронштадта. Собственно крепостью командовали коменданты.
Купеческая гавань Кронштадта
Но кроме военных в Кронштадте было немало и гражданских людей, кторыми тоже надо руководить. Начинать рассказ о гражданских руководителях надо, разумеется, с Петра I. Еще в начале 1720 г., как и во многих в своих делах копируя принципы устройства городов Западной Европы, учредил он в Петербурге Главный магистрат. Разумеется, это распространялось и на Кронштадт. После Петра магистрат то упразднялся, то возрождался, и лишь в 1785 г. Екатериной II была создана устойчивая система городского управления. Ее зафиксировала «Жалованная грамота на права и выгоды городам Российской империи». На основании этой грамоты образовались городские так называемые «шестигласные» думы. Первым кронштадтским городским головой дума выбрала Михаила Блохина. Он выполнял свои функции с 1786 по 1789 г. Его сменил Федор Небученов, работавший в этой должности с 1789 по 1795 г.
На основании нового городового положения, принятого в 1872 г., в Кронштадте прошли выборы в новую думу.
Весеннее освящение скота на набережной Обводного канала у Соборной улицы
«Кронштадтский вестник» не мог пройти мимо такого мероприятия и опубликовал небольшой анонс этих выборов: «Кронштадтская городская Дума, на основании 27 ст. Высочайше утвержденного 16-го июля 1870 года городового положения, имеет честь известить г.г. обывателей, имеющих право голоса на избирательных собраниях в гласные Думы, что по постановлению городской Думы назначаются общие собрания в общественном зале г.г. обывателей города, состоящих во втором разряде составленных Думою списков, 15-го сего марта, в 11 часов утра, и третьем разряде 17-го марта в те же часы, для избрания из среди себя известного числа лиц в гласные Думы. При этом городская Дума предваряет, что в случае неприбытия в сказанные собрания 15-го и 17-го марта должного числа лиц г.г. обывателей города, второго и третьего разрядов, имеющих право голоса, собрания, согласно 41 ст. городового положения, будут считаться недействительными».
Господская улица
Итак, в 1872 г. состоялись выборы в новую думу, которая на своем первом заседании избрала городским головой бывшего преподавателя физики и астрономии штурманского училища, бывшего редактора газеты «Кронштдтский вестник» отставного полковника Павла Алексеевича Коргуева. На следующем заседании городской голова принял присягу, после чего дума избрала городскую управу и назначила ей содержание «по шестисот рублей в год каждому и, кроме того, двести рублей добавочных тому из них, кто займет должность казначея».
Городская дума заседала в здании градских присутственных мест на Господской улице (об этом доме уже упоминалось).
Тот же «Кронштадтский вестник» рассказал и о том, как проходило одно из заседаний: «Голова и секретарь уселись за длинным столом, покрытым красным сукном. Гласные стали размещаться за двумя огромными столами в виде подковы.
Одев цепь, городской голова произнес обычную фразу: „За прибытием законного числа гласных, заседание объявляю открытым“.
Заседание началось. В самый разгар прений появился сторож и начал зажигать огарки в люстре. Немного погодя показался другой и стал стирать пыль со столов. Один из гласных показал на перепачканные пылью рукава сюртука.
Поморская улица
Прения были оживленными. И здесь, как в настоящем парламенте, есть своя левая и правая стороны и центр. Левая, как и следует, всегда оппонирует, хотя и не всегда красноречиво и толково. Правая держится солидно, мнения ее членов выражаются последовательно. Центр большей частью безмолвствует и глубокомысленно созерцает. Наконец, за задним столом размещается резерв всех партий, делающий иногда вылазку.
Городской голова сдержан и, видимо, желает быть беспристрастным. Ораторам предоставляется говорить по порядку, но очень часто один неожиданно вскакивает и прерывает другого. Нередко раздается звонок. Вообще же прения идут очень и очень порядочно, принимая в расчет нашу непривычку к публичной общественной деятельности.
Немного спустя, появился поднос, уставленный стаканами с чаем. Начали обносить, конечно, с головы, потом секретарю, гласным. До публики поднос не дошел. Спустя немного, явился с махалкой сторож и начал гасить догоравшие свечи. Зачадило. Прения продолжались. Время шло…»[295].
Фрагмент чугунной мостовой
Заканчивая рассказ о Кронштадте в годы правления императора Александра II, следует отметить некоторые знаковые события этого периода. Например, появление в Кронштадте чугунной мостовой. Она была устроена в 1860 г. у Пенькового моста и, как писал в следующем году инженер-полковник Н.П. Эйлер, «простояла одну из самых суровых зим без всякого изменения и дурных последствий»[296]. Идея эта в Кронштадте прижилась настолько, что в 1862-м чугунную мостовую устроили под Петербургскими воротами и вдоль Петровской улицы, в 1863-м – вдоль Большой Екатерининской, а в 1864-м – от Пароходного завода до северного вала и вдоль стены Петровского Адмиралтейства на Якорной площади. Люди много лет ходили по этим мостовым, но, к сожалению, большая часть их со временем была утрачена, и лишь в 1974–1975 гг. восстановили небольшие участки чугунной мостовой на Октябрьской улице и на Якорной площади.
Сложная навигационная обстановка у острова Котлин еще в 1719 г. вынудила Петра I приказать, чтобы на Котлинской косе по ночам зажигали фонари. В 1857 г. для облегчения входа на Большой Кронштадтский рейд построили два створных маяка с секторным освещением, соответствующим безопасной части фарватера. Однако оставались подводные препятствия, и для обеспечения безопасного плавания в этом районе в 1863 г. был создан цех кронштадтских лоцманов, состоявший из 30 лоцманов. Временный проект его устава Александр II утвердил в августе 1863 г., а окончательный – лишь в ноябре 1873-го. Лоцманы (исключительно русские подданные) обеспечивали лоцманскую проводку судов от Толбухина маяка до вех Большого Невского фарватера. Далее эстафету принимали лоцманы Петербургского цеха, основанного Петром I еще в 1719 г. Школа лоцманов располагалась на южном берегу залива, в селе Лебяжье.
Совсем недалеко на запад от Лебяжьего находилась в те годы еще деревня Красная Горка. В начале XX в. здесь будет построен мощный форт, а в середине века XIX на окраине деревни располагался телеграф[297]. Однако это был не электрический телеграф, к которому мы давно привыкли, а вышка, информация с которой передавалась либо флажной системой, либо световыми сигналами. К сожалению, точно установить это мы пока не можем, но вполне вероятно, что на вышках использовалась система Клода Шаппа[298]. Известно, что перед самым началом Крымской войны по всему побережью Финского залива были построены телеграфные вышки, причем в Сестрорецке для этого пришлось вырубить несколько десятков дубов в заповедной роще Петра Великого[299]. Именно телеграф Красной Горки сообщил всем о приближении в 1854 г. англо-французской эскадры.
Здесь необходимо сделать небольшой экскурс в историю телеграфа. Один из первых проектов электрического телеграфа был предложен в 1753 г. Ч. Морисоном из Шотландии. Далее регулярно выдвигали различные проекты и идеи: в 1794 г. – Рейсер, в 1816-м – Рональд, в 1820-м – знаменитый А. Ампер, и, наконец, в 1830 г. – русский ученый П.Л. Шиллинг (1786–1837) изготовил «электрикомагнитический телеграф» (именно так назывался его аппарат), состоявший из приемного прибора и передаточного. «В первом было шесть мультипликаторов, в которых висело столько же стрелок, соединенных с круглыми булавками, белыми с одной стороны и черными – с другой. Телеграфные станции предполагалось соединить 8 проволоками, из которых шесть шло к мультипликаторам, одна служила для обратного тока и одна была соединена со специальным прибором, который звоном давал знать о начале телеграфирования. Передаточный прибор составляла клавиатура из 16 клавишей. При нажимании на клавиши замыкался ток, проходивший через один из мультипликаторов приемного аппарата другой станции. От действия тока магнитная стрелка поворачивалась вместе с булавками. Различные комбинации белых и черных сторон этих булавок обозначали определенные буквы. Впоследствии Шиллинг устроил приемный прибор с одним только мультипликатором, и азбука составлялась из движений одного бумажного кружка»[300].
В 1832-м ученый демонстрировал свое изобретение императору Николаю I, который заинтересовался этим и велел установить его в Зимнем дворце. В результате в мае 1837 г. «Шиллингу было предложено соединить линией своего телеграфа Петербург с Кронштадтом. Первые опыты подводной передачи в Петербурге дали хорошие результаты. Однако в июле Шиллинг умер, и устройство телеграфной линии Петербург – Кронштадт было отложено на полтора десятка лет»[301].
Полтора десятка лет прошли, и в 1853 г. фирме «Симменс и Гальске» была поручена постройка железнодорожной телеграфной линии от Варшавы до прусской границы. Кроме того, граф Клейнмихель поручил «Симменсу» еще одну важную работу, которую проводил брат Вернера Симменса Карл. «Осенью 1853 г. Карл окончил кронштадтский кабель к полному удовольствию графа. Это была первая в мире подводная линия, остававшаяся совершенно пригодной в течение весьма продолжительного времени. Употребленные для кабеля гуттаперчевые провода с броней из железных проволок оказались превосходными»[302].
Этот кабель предназначался исключительно для Морского ведомства, но кронштадтское купечество попыталось к нему присоединиться. И 28 июля 1853 г. купец 1-й гильдии Герман Капгер обратился в Морское ведомство со следующим письмом:
«По договоренности с гг. Сименс и Гальске условий с Главным управлением Путей сообщений и публичных зданий на устройство электромагнитного телеграфа от Санкт-Петербурга чрез Петергоф и Ораниенбаум до Кронштадта некоторые из почтеннейших лиц, торгующих при бирже купечества, будучи убеждены, что быстрое сообщение между Биржею и Кронштадтской гаванью должно принести торговле неисчислимые пользы и выгоды, поручили мне представить обстоятельство это на благоусмотрение биржевого комитета, прося оный предоставить со своей стороны высшему начальству для ходатайствования Всемилостивейшего разрешения Государя императора на приобщение к имеющему ныне строиться казенному телеграфу отдельного провода для передачи торговых депеш прямо от Биржи Кронштадта и обратно с отдачею сего торгового телеграфа в непосредственное распоряжение Биржевого комитета»[303].
Биржевой старшина попросил кронштадтских предпринимателей ответить согласием или несогласием на это предложение. И они ответили согласием, причем список согласившихся занимает три с половиной страницы. Однако совершенно непонятна была финансовая сторона этого дела. Но пока биржевой комитет пытался найти деньги, император 26 декабря 1853 г. «Высочайше повелеть соизволил устроить электромагнитное телеграфное сообщение Главного адмиралтейства в Санкт-Петербурге с главным командиром в Кронштадте и по телеграфу сему дозволить Санкт-Петербургскому Биржевому купечеству иметь сношения с кронштадтской торговлею за особую плату лица, которому депеша назначена и подпись отправителя»[304]. Тогда же был составлен «Проект положения о передаче депеш по электромагнитному телеграфу между Санкт-Петербургом и Кронштадтом», который содержал следующие пункты:
«1. Депеша подается в контору телеграфа отправителем лично или через посланного, в последнем случае должна быть запечатана в конверт.
2. Депеша должна быть писана на Русском языке четким письмом и за подписью отправителя по форме при сем приложенной.
3. Депеши принимаются на станциях телеграфа ежедневно, не исключая выходных и праздничных дней с 8 час утра до 8 час вечера.
<…>
6. За передачу депеш в назначенное в п. 3 время взимается: за депешу, состоящую от 1 до 20 слов 70 коп серебром; 21–50 слов – 1 руб. 30 коп; 51-100 слов – 2 руб.
В счет входят адрес, которому депеша назначена, и подпись отправителя. Знаки числительные или цифры вместе поставленные, ежели не превышают пяти цифр, считаются за одно слово. Например, 1854 года или 315 кип или 3 бочки составляют по два слова, а 115.860 аршин или 195.760 рублей – по три слова. Слова, заключающие в себе более семи слогов, считаются за два слова, так, например, неудобоисполнительный или благоприятствующая считать по два слова. Точки и запятые и подобные знаки вовсе не считаются.
9. В плате за депешу заключается весь расход за передачу депеши с доставлением таковой до места жительства получателя, и сей последний ничего уже не платит.
11. В принятии депеши подателю выдается ерлык (так в документе. – Л. А.) с обозначением года, месяца и часа, минуты подачи, имя отправителя и кому адресована, наконец количества взысканных за передачу денег по форме <…>.
12. В случае долгого не получения ожидаемого отправителем депеши ответа ему предоставляется право предъявить ерлык в подаче депеши, осведомляться в конторе телеграфа, в какое именно время депеша его передана.
13. Отправителю депеши предоставляется право для удостоверения в правильности передачи оной, просить об обратной передаче своей депеши за половинную плату со станции, куда она адресована.
14. Ежели переданную депешу одинакового содержания назначено сообщить из конторы телеграфа кроме первого адреса еще другим лицам, то за каждую писанную копию депеши взимается по 50 коп серебром»[305].
При обсуждении этого Проекта «начальник 1-го округа Путей сообщения инженер-полковник Гергард изъявил желание, чтобы в п. 9 убрать передачу депеш до места жительства, т. к. Правление телеграфа встречает неудобство в принятии на себя разсылку депеш по городу. Биржевой комитет предлагает перенести это на биржевое купечество».
В итоге «Положение об электромагнитном телеграфе между Санкт-Петербургом и Кронштадтом» было Высочайше утверждено 26 марта 1854 г. Этот документ, который подписал «Главноуправляющий Кляйнмихель», содержит очень важную информацию:
«1. Электромагнитный телеграф между Санкт-Петербургом и Кронштадтом имеет два проводника: один от Императорского Зимнего дворца чрез Александрию в Кронштадт. Другой от Главного Адмиралтейства в Санкт-Петербурге прямо в Кронштадт.
2. Телеграф от Зимнего Дворца чрез Александрию в Кронштадт назначаются собственно для Высочайших Государственных Императорских повелений и для всеподданейших Его Императорскому Величеству донесений.
3. Телеграф от Главного Адмиралтейства в Санкт-Петербург прямо в Кронштадт назначается для сношений всех департаментов и Канцелярий Морского ведомства с Главным командиром в Кронштадте; и для сношений Санкт-Петербургского Биржевого комитета с Кронштадтскою торговлей.
4. Депеши передаются посредством телеграфических станций. Станции находятся 1. В императорском Зимнем Дворце. 2. В Главном Адмиралтействе в Санкт-Петербурге. 3. В Александрии. 4. В Кронштадте.
5. Офицер, получив депешу Морского Ведомства, записывает ее в особую книгу и немедленно отправляет.
6. Получив депешу Морского Ведомства, офицер немедленно запечатывает оную и отправляет по принадлежности.
7. Депеши биржевого купечества в Санкт-Петербурге и Кронштадте принимаются к передаче по телеграфу – единственно коммерческого содержания, по предметам до торговли относящимся.
8. Депеши политического содержания ни в каком случае не допускаются»[306].
Штат телеграфной станции в Кронштадте состоял из следующих лиц:
начальник станции (в чине штабс-капитана или поручика) – один. Жалованье по чину, столовых 214 руб.;
помощник начальника (подпоручик или прапорщик) – один – 142 руб.;
унтер-офицер – один – 69 руб. 86 коп. (без столовых);
сигналистов старших – четыре – по 50 руб. 48 коп.;
младших – три – по 43 руб. 33 коп.;
сторожей – два – по 43 руб. 33 коп.
Кроме того, выделялись деньги на обмундирование унтер-офицеров, сигналистов и сторожей, на провиант всем, канцелярские расходы, отопление и освещение.
Кронштадтские купцы, судя по всему, своего добились, так как в одном из документов отмечалось, что «телеграфное действие в Главном Адмиралтействе для сношения с Кронштадтом будет открыто для биржевого купечества с воскресенья 16 сего мая 1854 г.»[307].
Однако аппараты Шиллинга были весьма сложны и неудобны в работе. На смену им пришли пишущие электрические телеграфы системы С. Морзе и Д. Юза, и в 1876 г. в Кронштадте открылось отделение международного телеграфного агентства. Теперь деловые круги острова Котлин могли оперативно получать самую свежую информацию о политических, военных и биржевых событиях. И, конечно, это было одно из важнейших дел, совершенных в годы правления Александра II.
Телефонная связь в Кронштадте появилась в 1879 г., когда офицеры Минного класса в виде опыта соединили телефонной линией штаб Главного командира порта и Минный офицерский класс. В 1881-м здесь разместили центральную телефонную станцию, а телефоны начали устанавливать в казармах крепостной артиллерии и на некоторых фортах. Центральная телефонная станция военного порта в 1893 г. разместилась в доме Миниха. Она обеспечивала телефонную связь штаба с квартирами начальников и главными службами. В то же время оборудовали связь штаба крепости со всеми важнейшими фортами, батареями и казармами.
Телефонная связь с Петербургом появилась 7 декабря 1887 г. и обеспечивалась станцией, располагавшейся в почтово-телеграфной конторе № 2 на Красной улице, в доме № 10[308]. На станции работали четыре телефониста, трое из которых были женского пола. Эта же станция обеспечивала общегородскую связь, которой могли пользоваться и гражданские лица. Поначалу было всего 35 абонентов.
Важнейшее деяние Александра II – отмена крепостного права – острова Котлин почти не коснулось. Все-таки основной контингент здесь составляли военные. Для самого же императора, по воспоминаниям князя В.П. Мещерского, это был лучший день в его жизни. «Слова Его, что он считает этот день лучшим днем его жизни, – сбылись в полном смысле этого слова. Никогда лучшего дня уже не было в его жизни» [309].
Вскоре началась настоящая охота на императора, закончившаяся 1 марта 1881 г. К этому были причастны и некоторые кронштадтские личности.
«У нас в Кронштадте нелегальная литература среди молодого офицерства циркулировала довольно свободно. Кое-где во флоте, армии и артиллерии начали образовываться кружки, но революционеры еще не входили в серьезные сношения с офицерством. Революционно настроенные офицеры тоже не очень доверчиво относились к способу и плану действий тогдашних революционеров. Да к тому же еще неясно понимали различие программ существовавших тогда партий»[310].
В Кронштадте первый партийный революционный кружок в 1880 г. создали чернопередельцы[311] мичмана Вырубов, Дружинин, Буланов, Скворцов, Лавров и др. «Это был кружок молодых мичманов, который занимался пропагандой среди матросов с целью приготовить из них будущих пропагандистов в деревню. По-видимому, пропаганда шла довольно успешно, – так, по рассказам одного из участников этого кружка, они сорганизовали на передельческой программе от 80 до 100 человек матросов. Но так как чернопередельческая программа не ставила своей задачей непосредственную политическую борьбу, то она и не могла иметь успеха среди офицерства, и через сравнительно короткое время этот кружок распался»[312]. Некоторые из этого кружка примкнули к кружку «Народной воли», который в Кронштадте образовался примерно в то же время. Одну из главных ролей в нем играл лейтенант Н.Е. Суханов. Именно он руководил изготовлением бомб, которыми был 1 марта 1881 г. убит император Александр II. По приговору суда Суханов был расстрелян на рассвете 19 марта 1882 г. за Цитадельскими воротами Кронштадта.
В Кронштадте первый революционный кружок народников среди офицеров возник в 1880 г. Его руководитель, лейтенант Николай Евгеньевич Суханов, входил в состав Исполнительного комитета партии «Народная воля», руководил военной организацией и изготовил бомбы, которыми был 1 марта 1881 г. убит император Александр II. Суханова расстреляли в Кронштадте за Цитадельскими воротами на рассвете 19 марта 1882 г.
О личности Суханова рассказал один из участников революционного кружка Эспер Александрович Серебряков: «Будучи произведен в офицеры, он недолго пробыл в Кронштадте, а перевелся в сибирскую флотилию, где и пробыл несколько лет. Служба на Дальнем Востоке много содействовала его переходу в революционный лагерь. Там он познакомился с продуктами господствовавшего тогда в России режима: казнокрадством, произволом, унижением человеческой личности и т. п., которые гораздо резче выступают на окраинах, чем в центре. Он даже сам отчасти пострадал от этого режима.
Н.Е. Суханов
Суханов был назначен ревизором на одном из судов сибирской флотилии. В заграничных плаваниях командиры, ревизоры и старшие механики обыкновенно наживали целые состояния на разных закупках. Главной доходной статьей был уголь: записывалось неверное число оборотов винта, и благодаря этому в расход выводилось гораздо большее, чем в действительности, количество израсходованного угля; кроме того, по соглашению с консулами устанавливались искусственно высокие справочные цены – в конце концов, загребались огромные куши, которые делились между командиром, ревизором и старшим механиком. Конечно, часть перепадала консулам и подрядчикам за фиктивные счета. Когда Суханов принял должность ревизора, ему вскоре предложили подписать квитанцию в приеме такого-то количества угля по такой-то цене. Суханов проверил количество и цены и отказался подписать. Командир просил и угрожал. Суханов требовал, чтобы количество и цены угля были выставлены настоящие. Дело кончилось тем, что Суханов подал рапорт командиру, и никакие убеждения не могли заставить взять его обратно. Дошло до суда, в котором, конечно, заседали такие же командиры, так же наживавшиеся на угле, но хотя им потушить дело не удалось, они приговорили своего коллегу-командира за воровство временно отставить от командования. Суханова же за несоблюдение каких-то формальностей в рапорте отставили от производства в следующий чин, не помню, на какой срок, да и самый приговор составили так, что было трудно разобрать, в чем дело, кто воровал уголь»[313].
Характеристика, конечно, интересная, но можно ли так огульно обвинять всех офицеров в воровстве? Впрочем, такая риторика характерна для революционной пропаганды.
В Кронштадтской крепостной артиллерии служил известный деятель партии «Народная воля» С.П. Дегаев. Он являлся одним из руководителей военной организации, но стал сотрудничать с охранным отделением и предал большое количество революционеров [314].
После ареста Суханова деятельность подпольного кружка не прекратилась. Офицеры собирались на квартире Серебрякова в Кронштадте, но весной 1882 г. еще несколько членов военной организации были арестованы. Кроме того, офицеры продолжали выполнять свои прямые обязанности, то есть периодически уходили из Кронштадта в плавание, и, таким образом, в революционной борьбе наступила пауза.
А на российский престол взошел Александр III, сын убиенного Александра II.