Александр Александрович Романов, Александр III, никогда не будет отмечать дату воцарения: «Для меня этот день не является праздником, и я не принимаю никаких поздравлений», – не один раз он будет повторять эту фразу. Со временем он получит звание Царя-Миротворца, так как за 13 с половиной лет его правления Россия не воевала с внешними врагами. Воевала с внутренними, но победителей в этой войне, как мы теперь знаем, не было.
В оглашенном 29 апреля 1881 г. Высочайшем манифесте содержался призыв «содействовать искоренению гнусной крамолы, позорящей землю русскую, к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений, дарованных России ее благодетелем, возлюбленным Родителем». Незадолго до смерти Николай I записал в дневнике: «Вступая тридцать лет тому назад на Престол, я страстно желал знать правду, но слушая в течение тридцати лет ежедневно лесть и ложь, я разучился отличать правду от лжи». Его внук, император Александр III, этим умением, видимо, тоже не отличался.
За красивыми словами манифеста последовали отставки некоторых министров. Причем самым неудачным решением была отставка великого князя Константина Николаевич с поста председателя Государственного совета и управляющего Морским ведомством. Флотом и всеми сопутствующими структурами с 1883 г. стал заведовать четвертый сын Александра II, он же младший брат Александра III, великий князь Алексей Александрович (1850–1908). Тогда никто еще не слышал этого страшного слова – «Цусима», но оно уже где-то витало.
Кронштадт продолжал жить пока еще вне зависимости от смены императора. Ведь Алексею Александровичу было не до Кронштадта – он был занят своим дворцом в Петербурге (наб. Мойки, 28). 27 июня 1884 г. морской министр И.А. Шестаков записал в своем дневнике о своем начальнике: «Видел Великого Князя. Просто бесит своею леностью и равнодушием. Он вспоминает, что был исправным офицером и посмеивается. […] Ему все трынтрава»[315].
Для подтверждения этих слов достаточно упомянуть один из докладов главного командира Кронштадтского порта управляющему Морским министерством, датированного 23 марта 1883 г.: «…порт по многим предметам уже не удовлетворяет современным требованиям кораблестроения и морского дела вообще. Одна из наиболее неудовлетворительных отраслей портового благоустройства – это гавани и адмиралтейство. Я приказал составить ведомость нуждам – сумма 1 908 500 руб.»[316]. Однако суммы выделялись весьма нерегулярно и в недостаточном объеме.
Свое мнение об императоре высказал и один из жителей Кронштадта. Случилось это 23 ноября 1886 г. На следующий день суть происшествия кронштадтская городская полиция изложила кронштадтскому военному губернатору в соответствующем рапорте «по поводу произнесения мещанином Шанкеевым дерзких слов и оскорбительных выражений против Высочайшей Особы Его Императорского Величества». Также сообщалось о том, что «Шанкеев подвергнут личному задержанию и содержится под стражей»[317].
Дознание установило, что накануне на постоялом дворе купца Новосильцева кронштадтский мещанин Иван Шанкеев в присутствии содержателя означенного заведения и трех посетителей из простонародья позволил себе произносить дерзкие и оскорбительные выражения против «священной Особы Его Императорского Величества». При аресте он объяснил, что, «будучи пьян, не помнит, что говорил».
Находясь под стражей в арестантском помещении при Кронштадтской городской полиции, Шанкеев, видимо, вел себя не совсем адекватно. В документах говорится, что он «проявил признаки полного расстройства умственных способностей» и что болезненное состояние Шанкеева, уже названного обвиняемым, «временами усиливается, сопровождаясь при этом склонностью к аффектам угрожающего характера». Может, это было нормальной реакцией на ненормальные условия содержания и обращения – неизвестно.
Последовал запрос в Кронштадтский морской госпиталь о том, «позволит ли состояние здоровья умопомешанного мещанина Ивана Шанкеева отправить его для освидетельствования в Санкт-Петербургское Губернское Правление».
Как выяснилось, Шанкеев был отставным матросом Сибирского флотского экипажа, уволенным по болезни от службы и приписанным к кронштадтскому мещанскому обществу. Жил он в Кронштадте, но родных у него не было, и зарабатывал себе на пропитание бывший матрос поденными работами. Зарабатывал более чем скромно, так как оказалось, что у него «имуществ и средств жизни нет кроме одной перемены носильного платья, которая осталась у квартирной хозяйки вдовы солдата Прасковьи Федоровой Волковой и состоит: из одной шинели, брюк, двух рубах, чайника, стакана и бритвы». «Имущество» – стакан и бритва, скорее всего, слегка ржавая, а может, и не совсем острая.
В результате Шанкеева вместо тюрьмы отправили в психиатрическое отделение Кронштадтского морского госпиталя. Оттуда 14 марта 1887 г. сообщили, что он «одержим первичным сумасшествием с бредом преследования, без надежды на выздоровление» (какой быстрый и жестокий диагноз. – Л. А.). Далее отмечалось, что в отделении мало мест, да и те для чинов Морского ведомства, и «надо озаботиться переводом его в одну из больниц для умалишенных».
Кронштадтская мещанская управа 24 мая 1887 г. обратилась к кронштадтскому военному губернатору с прошением как-то помочь бедняге, так как «в больнице Всех Скорбящих Шанкеев может быть записан только кандидатом с платою при поступлении по 20 рублей в месяц, а в Клинический Военный госпиталь по 48 руб. в месяц, в других же больницах местов не имеется».
Как отреагировал на это прошение военный губернатор Кронштадта – неизвестно. Главное, что ругавший оскорбительными выражениями Высочайшую особу человек, к общему успокоению, оказался умопомешанным. А уж в какой больнице окончил он свои дни, губернатору было, видимо, все равно.
Любопытно другое: не стало ли признание Шанкеева «умопомешанным» своего рода спасением? Ведь, например, в ст. 263 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. говорилось, что «всякое злоумышление и преступное действие против жизни, здравия или чести государя императора и всякий умысел свергнуть его с престола, лишить свободы и власти верховной, или же ограничить права оной, или учинить священной особе его какое-либо насилие, подвергают виновных в том лишению всех прав состояния и смертной казни».
Надо сказать, что кроме Морского госпиталя другого лечебного заведения в Кронштадте в то время не было. Исключение составляли периодически возникающие частные и потому платные лечебницы. В 1872 г. доктор Ф. Гольбек писал в «Кронштадтском вестнике»: «…бедность, нездоровая обстановка жизни, тяжелая и сопряженная с опасностями работа, а часто и пьянство обуславливают усиленную заболеваемость и преждевременное истощение их сил.
Город не имеет больницы, и богадельни его далеко недостаточны; частная благотворительность посвящена подрастающему поколению или помогает тем, которые еще в состоянии работать. Оттого все больные, калеки и большая часть стариков и старух поступают в госпиталь, в котором последние 20 лет постоянно почти 2/3 больных составляют лица гражданского ведомства, а из них почти половина требует собственно только благодетельного призора».
Попытки городской думы решить эту проблему увенчались частичным успехом лишь в самом конце XIX в.
Кронштадтский торговый порт прекрасно существовал до тех пор, пока в 1885 г. не был открыт Морской канал. Дело в том, что большие торговые суда, с осадкой более 2,4 м, не могли проходить в Санкт-Петербург из-за песка, выносимого Невой, – так называемого бара. Еще Петр I задумал прорыть канал вдоль южного берега Финского залива от Кронштадта до Петербурга, и в 1724 г. такая работа под руководством Э. Лейна началась, но после смерти Петра о ней забыли.
Итальянский пруд. Видны штабели дров на набережной
Чтобы доставить грузы в Петербург, их приходилось перегружать на лихтеры и прочие мелкие суда, причем в большинстве случаев грузы сначала разгружали и складировали в Кронштадте и уже потом загружали для отправки в Петербург.
Именно с этим и был связан расцвет Кронштадтского порта, поскольку уже в конце 1850-х гг. почти весь грузооборот порта Петербурга приходился на Котлин. Около 2,5–3 тысяч морских судов, в том числе более 500 паровых, ежегодно приходили в Кронштадтский порт, и в результате значительная часть доходов городского бюджета происходила прямо или косвенно от его деятельности. Кроме того, существенную прибыль приносили и связанные с портом лесная биржа, биржевой гостиный двор и другие предприятия. Нельзя не учитывать и все увеличивающееся население острова (свои и иностранные моряки, портовые рабочие), которое регулярно оставляло часть своего заработка в различных торговых и увеселительных заведениях Кронштадта. Во время навигации здесь находилось до 5000 сезонных рабочих.
Вид на Кронштадт с Кронштадтского рейда
Однако вместе с тем перегрузка и использование дополнительных судов для доставки товаров в Петербург значительно повышали их стоимость. Периодически гавани и рейды Кронштадта были просто переполнены судами, ожидавшими своей очереди. А простои тоже стоили денег. Современники говорили, что перевозка грузов из Лондона до Кронштадта обходится дешевле, чем от Кронштадта до Петербурга[318].
Предприимчивые головы предлагали в связи с этим различные проекты. В 1869 г. некто Р. Вальронд предложил построить железную дорогу на сваях по отмели, идущей от Кронштадта к Ораниенбауму. Этот проект, как и другой проект Вальронда – устроить железную дорогу через северный фарватер к Лисьему Носу, – остался только проектом.
Реальным же был перенос порта в Петербург и создание глубоководного Морского канала. Такое решение о «перенесении» порта на Гутуевский остров Санкт-Петербурга и прорытии глубоководного Морского канала было принято в 1874 г. Работы по созданию канала от Кронштадта к Гутуевскому острову начались в 1877 г. Но в 1880-м Путилов умер, и его дело продолжили его компаньоны П.А. Борейша и С.П. Максимович. В 1882 г. была сдана первая очередь канала, а его торжественное открытие состоялось в 1885 г., и порт начали переводить в Петербург.