е вертели маховики у казенной части орудий, открывали и закрывали замки, не получая замечаний от англичан.
На палубу под тент вытащили небольшую фисгармонию, за нее сел разбитной матрос и заиграл танцы. Английские матросы сразу расхватали наших девушек и молодых женщин и стали с ними лихо отплясывать, распевая во все горло. Наша русская публика совершенно переменила мнение об англичанах, ранее представляя их людьми неразговорчивыми, сдержанными, даже скучными, а оказалось, что простые матросы – веселые ребята; не зная языка, умеют великолепно занимать наших женщин. Мужчины любезно обменивались с матросами табаком и папиросами. Около камбуза кок корабля на столе деревянным молотком разбивал большие, толстые плитки шоколада и, завертывая шоколад в фунтики, дарил детям и женщинам, а то жестами просил дать ему носовой платок и завязывал в него большие куски шоколада. Высокий солдат морской пехоты, в алом мундире с золотым шитьем, в белом шлеме, с перевязью кирпичного цвета через плечо, по-видимому, во время дежурства, надевал на наших девушек такой же алый мундир и шлем, совал им в руку ружье и снимал фотографическим аппаратом. Вся эта процедура вызывала большой смех, так как девушка тонула в этом мундире, который был ей чуть не до колен, а из-под шлема не видно было и головы. Публика рассыпалась по всему кораблю без всяких сопровождающих, залезала в машинное и кочегарное отделения, в кубрики. Охраняемых мест и часовых было очень мало. „Гости“ брали из пирамид ружья и пистолеты, щелкали затворами. Вся охрана этого оружия заключалась в тонкой цепочке, пропущенной через предохранительные скобы. Цепочка имела большую слабину и не мешала брать оружие из пирамиды. На корабль приехало много русских матросов, которые как-то умудрялись объясняться с английскими матросами.
Отпущенные с корабля на берег английские матросы сразу же подхватывались кронштадтцами, которые водили их по городу, приглашали в рестораны, пивные и угощали с русским радушием.
Многие английские матросы в результате такого внимания и экскурсий по ресторанам и пивным были здорово выпивши, однако они очень оберегали тростинку с пломбочкой, которая им выдавалась при увольнении на берег. Эту тростинку они должны были вернуть при возвращении на корабль в полной сохранности, что свидетельствовало, что вели они себя на берегу хорошо. Остроумный контроль! Если тростинка была сломана или повреждена, их ожидало наказание».
Через месяц с небольшим все это безумство повторилось с еще большим размахом. В Россию прибыл сам президент Франции Р. Пуанкаре, разумеется, на боевом корабле. Опыт приема высоких гостей из Франции у России был огромный. Французские корабли приходили в Кронштадт в 1891-м, и особенно отметился 1902 г., когда в честь президента Э. Лубэ на Невском проспекте была сооружена грандиозная скульптура, олицетворяющая нерушимую дружбу французского языка с нижегородским. Пуанкаре тоже встречали криками «Ура!», «Vive la France!» («Да здравствует Франция!»). «По улицам города группами и в одиночку гуляли французские матросы, их окружали наши люди всех слоев общества и разговаривали с ними – одни на изысканном французском языке, другие – на ломаном русском языке на французский (по их мнению) лад, а третьи – жестами, понятными всем народам, щелчками по горлу: предложение выпить вместе. Веселые французы громко смеялись и не упрямились, когда их прямо силой затаскивали в рестораны, кафе и пивные». Потом назло городовым все пели «Марсельезу» – «Allons, enfants de la Patrie» («Вперед, сыны Отчизны») или «Аллон, занфан де ла Патри». Кронштадтские бабушки потом удивлялись, что за странную песню пели гости: «Алена, салом нос потри».
Веселье заканчивалось, когда передовые посты Службы наблюдения и связи замечали приближение германской эскадры. Коллега Николая II и по совместительству его родственник, посещая Россию, вносил в нижние слои ее атмосферы холодный туман и чопорную твердость вздернутых усов. Полшага право, полшага влево – и комендоры кайзера уже вгоняют 12-дюймовую чушку в утробу крупповского монстра. За улыбками и раздачей орденов сквозила четкая задача решить свои проблемы чужими руками. В 1912 г. Вильгельм оповестил Николая о том, что 22 июня (ст. ст.) прибудет в Балтийский порт (ныне – Палдиски) в сопровождении крейсера «Мольтке».
Пришлось чуть ли не всему Двору на двух яхтах – «Штандарте» и «Полярной звезде» – идти в Балтийский порт. Морской министр И.К. Григорович отправился на своей яхте «Нева». «Гогенцоллерн» пришел утром 22-го, за его кормой жался авизо «Слейпнер», а в кабельтове грузно резал мутную воду гигант «Мольтке». Вильгельм прибыл на «Штандарт», и после завтрака императоры отправились на «Мольтке». Германский император водил русского по всем помещениям так долго, что Григорович заподозрил что-то неладное. Оказалось, что Вильгельм решил продать «Мольтке» России. На что Николай по совету своего флаг-офицера ответил, что «российские императоры готового платья не покупают».
Идеальный порядок на «Мольтке» произвел соответствующее впечатление, видимо, Вильгельм не забыл, как у него однажды вырвался комплимент по поводу окраски «Штандарта». Он сказал, что его борт таков, что он готов бриться перед ним. Дело в том, что борт красили «обыкновенной голландской сажей на олифе», но при плавании с «их величествами» его лакировали каретным лаком высшего качества и достигали невероятного блеска и отражения.
В нынешние спрессованные времена – только самолет, ковровая дорожка, разумеется, почетный караул, но чего-то в этом ритуале не хватает, что-то ушло вместе с императорскими яхтами.
Визиты, конечно, были важным развлечением кронштадтцев, но далеко не единственным. О театрах уже было рассказано, и вот в начале XX в. появился кинематограф, заставивший говорить о смерти театра, так, с счастью, и не состоявшейся. Первый фильм в Кронштадте был показан весной 1903 г., в «Кабинете Люмьера» на Господской улице в доме № 49. В 1907-м заработала «синема» в доме наследников Сидоровых на той же улице (к тому времени ставшей Николаевским проспектом), дом № 33. 1908 г. стал прорывом нового искусства: появились «Петербургский кинотеатр новостей» (Николаевский, 53), французский кинематограф «Электробиограф» (Николаевский, 35), «Бомонд-Иллюзия» (Богоявленская, 15), и в самом конце года на Осокиной площади был открыт в специально построенном здании кинематограф Прохоровой «The New Star».
Еще один памятник еще одному важному для Кронштадта человеку открыли в следующем, 1914 г. Это памятник В.И. Исаеву – известному врачу, микробиологу, много сил и энергии отдавшему благоустройству и улучшению санитарного состояния города, развитию госпиталя. Средства для увековечивания его памяти собирали сотрудники госпиталя, жители Кронштадта. Над бронзовым портретом Исаева в обрамлении листьев высечен его девиз: «Жизнь мчится стремительно вперед, спешите трудиться. В. Исаев». В нижней части обелиска находится бронзовая доска с надписью: «Почетному лейб-медику Василию Исаевичу Исаеву. Медицинскому инспектору Кронштадтского порта и главному доктору всего госпиталя. 1854–1911».
При всем своеобразии Кронштадт не может похвастаться разнообразием архитектурных форм. Последним зданием, возведенным до переломного 1917 г., является прекрасный образец неорусского стиля, расположенный всего в ста метрах от Морского собора. На этом месте когда-то располагался особняк адмирала М.П. Лазарева, и многие кронштадтцы до сих пор называют его домом Лазарева[391].
Это расположенный на Пролетарской улице Дом кронштадтской морской общины сестер милосердия Красного Креста. Раньше эта улица называлась Алексеевской в честь царевича Алексея, а еще раньше – Церковной, так как здесь стояла одна из первых кронштадтских церквей – Морская Богоявленская. Она на протяжении почти двух веков была местом, где отмечались важнейшие события истории Российского флота. Здесь служили молебны о морских победах и панихиды по погибшим морякам, здесь хранили реликвии и судовые иконы. С возведением к 1913 г. на Якорной площади Морского собора к нему перешла роль главной флотской святыни. Одновременно отпала необходимость строительства капитальной Морской Богоявленской церкви.
В 1912 г. Морское ведомство передало пустовавшую южную половину участка Богоявленского храма Морской общине Красного Креста для сооружения общежития сестер милосердия. Основание общины относится к 1903 г., когда губернатор Кронштадта и главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал С.О. Макаров обратил внимание на то, что сестры милосердия Морского госпиталя не имеют никакой организации и живут по частным квартирам. Все соответствующие бумаги по передаче участка были оформлены, при этом понадобилось официальное прошение от Главного управления Красного Креста с гарантией субсидирования «во избежание возможного случая, что начатая постройка прекратится за неимением средств и приведет к ходатайству об отпуске таковых от Морского министерства»[392]. Таким образом Морское министерство пыталось оградить себя от непредвиденных трат.
Разрушающийся Дом кронштадтской морской общины сестер милосердия Красного Креста. 2015 г.
Необходимые средства складывались из капитала, собранного самой Общиной, пособий, выданных Кронштадтским городским управлением и крепостным управлением Красного Креста, и из частных пожертвований.
Проект «составил» архитектор Главного управления Красного Креста В.М. Лопатин (1869-?), а для контроля за строительством создали специальный комитет под председательством контр-адмирала А.А. Хоменко. Работы под руководством инженера В.П. Шаверновского начались весной 1913 г., и уже к середине лета закончили нулевой цикл. 16 июля 1913 г. в присутствии главного командира Кронштадтской крепости вице-адмирала Р.Н. Вирена состоялась торжественная закладка здания. Общину представляла почетная попечительница К.Н. Макарова, вдова погибшего адмирала.